Неровный край ночи - Оливия Хоукер

адреса. Но если вы придете и сыграете на службе завтра, у вас будет шанс сперва впечатлить их демонстрацией ваших способностей.

Антон проводит остаток субботы, копаясь в органе, среди старых теней, пахнущих древним деревом и темной смазкой. Он настраивает, подгоняет, тестирует ноты, пока звук не становится совершенным и чистым, пока он не скользит по пространству церкви Святого Колумбана гладко, как шелковая лента между пальцами.

На следующий день он входит в церковь в окружении своей семьи, он похлопывает Элизабет по руке – она смотрит на него, удивленная этим проявлением привязанности. Он говорит:

– Извини меня, пожалуйста.

– Ты ведь не собираешься снова садиться сзади, – говорит она, – теперь, когда мы женаты.

– Нет. – Он подмигивает детям, а потом, поскольку его переполняет уверенность, подмигивает и жене тоже. – Я буду сидеть впереди всех.

– Антон? Что ты имеешь в виду?

Но он устремляется вперед, оставляя ее вопрос без ответа, прямо по проходу между скамьей к самому сердцу церкви. Он уже проработал с отцом Эмилем все детали: когда ему вступать, какие песни исполнить – и вот, когда настает момент, и неф наполовину заполнен прихожанами, он касается клавиш и поднимает из инструмента каскады и раскаты, хор яркой полнозвучной хвалы Богу. Он не слышит, как у прихожан вырывается восторженный возглас, но он чувствует это, – их разрастающееся удивление и радость, их священный трепет, который он делит с ними в своем согревающемся сердце.

Когда утренняя музыка завершается, и отец Эмиль берет слово с кафедры, он обращается к пастве:

– Мы благословлены тем, что среди нас снова есть музыкант – наш новый сосед, Антон Штарцман, супруг нашей возлюбленной сестры Элизабет.

А в конце службы, когда окончен последний гимн, Антон поднимается со скамейки у органа и находит Элизабет стоящей у подножия ступенек к алтарю. Она держит их детей за руки. Она улыбается ему снизу вверх, с одобрением, с нескрываемой гордостью, и свет ее счастья – самое прекрасное, что он видел с того самого момента, когда повернулся к Риге спиной и отправился маршировать назад.

Он размышляет: «Может быть, я все-таки сумею построить мою новую жизнь. Возможно, я даже справлюсь с ролью мужа – кто знает?»

Две другие женщины присоединяются к Элизабет у подножия алтаря. Они одеты скромно, как и все в церкви, – ни ярких цветов, ни мехов или бриллиантов, – но их платья явно новые, их выделяет свежий стиль и очевидное качество. Значит, это могут быть только фрау Абт и фрау Шнайдер, матери из семей Унтербойингена, хранящих старые деньги, Altgeld.

– Отец Эмиль сказал мне, что вы готовы учить детей музыке, – говорит одна из них.

Из них двоих она выше, у нее темные волосы и темные глаза. В ее лице как будто запечатлена естественная радость жизни, так как уголки ее рта слегка приподняты, даже когда она не улыбается. Она, вероятно, одних лет с Элизабет, но вокруг ее глаз и губ нет тревожных морщинок, никакие следы постоянного беспокойства не пересекают ее лба. Она, несомненно, хорошенькая, но почему-то Антон не перестает ощущать, что его жена все равно красивее.

Женщина складывает вместе руки, с энтузиазмом и надеждой.

– Я фрау Абт. Мне жаль, что у нас не было случая познакомиться раньше, mein Herr. У меня имеется пианино, и я была бы признательна, если бы вы могли приходить и учить моих детей играть. Раз или два в неделю было бы идеально – ну или когда вам будет удобно.

– И у меня, – добавляет фрау Шнайдер, – тоже есть пианино. По средам подошло бы вам?

12

Новая шерстяная ткань обошлась Антону недешево – восемьсот рейхсмарок, куда больше, чем могла бы стоить пара хороших ботинок, купленная на черном рынке в Берлине. Но за эту баснословную цену он заимел целый рулон ровного коричневого твида – достаточно для семьи на две зимы, как он надеялся.

Элизабет взбудоражена приобретением. Она отправляет Альберта в его комнату, чтобы он примерил новые брюки, и когда он возвращается, она опускается возле сына на колени, чтобы посуетиться с отворотами, улыбаясь удовлетворенно.

– Они смотрятся на тебе потрясающе, Альберт. Стой спокойно, пока я подколю все, как следует. Если повезет, из этих ты не вырастешь так быстро.

– Я постараюсь, – заверяет ее Альберт.

– Ну вот, готово. Так, сейчас снимешь и принеси мне их обратно. Осторожнее, не уколись о булавки, когда будешь снимать.

Когда Альберт возвращается с брюками в руках, Элизабет подвигает две свечи поближе к креслу, в котором она шьет, и начинает фиксировать подвернутые брючины.

– Ты делаешь самые ровные стежки, какие я когда-либо видел, – говорит Антон, заглядывая ей через плечо.

– Льстец.

– Это не лесть, это правда.

– Мне никогда не приходилось работать, пока мой муж был жив, конечно. Но после его смерти у меня были некоторые надежды, что я сумею обеспечивать детей, занимаясь только лишь швейным делом.

Ей это могло бы удастся, не затянись война так надолго.

– Я уверен, если бы у людей были деньги, ты была бы самой востребованной швеей во всем Вюртемберге.

– Ну, вот это точно лесть, – ее улыбка постепенно гаснет, пока она делает еще несколько стежков. – Если бы у нас было больше свободных денег… – она замолкает, щеки заливает краска.

– Не бойся говорить, – отзывается Антон не без болезненного укола беспокойства.

– Мы могли бы разобраться еще с парой вещей. Но когда таких вещей не нашлось бы? Я не хочу показаться неблагодарной, Антон. Я знаю, что эта ткань дорого обошлась.

Так и было. Абты и Шнайдеры платили щедро, но даже так, Антону пришлось соскрести весь свой худой заработок, чтобы осилить покупку шерсти. Этот рулон ткани – чудо, которое он не сможет повторить. Но зачем еще он здесь, как не для того, чтобы обеспечивать семью?

– Скажи мне, Элизабет.

– Полу нужны ботинки. Его старая пара ему ужасно жмет. Он старается скрывать это от меня, – у него такое доброе маленькое сердечко, – но я же все равно вижу.

– Каждый ребенок получает ботинки в рамках пайка.

– Но лишь раз в год, а Пол растет почти так же быстро, как Альберт.

– Понятно. И в городе ты уже у всех спросила, я полагаю…

– Конечно.

Она не поднимает взгляда от иголки с ниткой, не желая казаться враждебной, но Антон чувствует нетерпение в ее словах. Было глупо об этом спрашивать. Кто не пытается найти возможности обмена, прежде чем тратить драгоценные деньги?

– Я могла бы найти для Пола ботинки побольше, – говорит Элизабет, – как на взрослого мужчину или около того. Но тогда мне