Антиквар - Бушков Александр Александрович

Он кивнул, вышел и неторопливо пошел по длинному коридору с полудюжиной дверей справа и слева – из-за одной слышался ожесточенный лязг стали, из-за другой долетали воинственные вопли, в третьей (она была приоткрыта) тусовался табунок девочек – эльфов в зеленых вычурных нарядах – ага, опять собираются разыгрывать в прилегающей тайге нечто фантазийное…

Туманное предостережение Шевалье его не особенно заинтересовало: именно в силу туманности. Он и мысли не допускал, что Шевалье утаивал от него какие-то подробности – не тот человек, считайте, три десятка лет знакомы, пуда соли не съели, но отношения близки к дружеским, а это в наши циничные времена кое-что да значит…

Тут, должно быть, другое. Смолин и сам прекрасно знал, как это иногда бывает: кто-то из твоих старых знакомых вдруг с налетом таинственности заявляет: «Старик, ты уж осторожнее, не суй хвост в мясорубку, бога ради, улицу переходи только на зеленый, и вообще…» Деталей он не приводит, потому что и сам их не знает. Просто-напросто что-то такое в воздухе носилось, на горизонте маячило…

Что характерно, подобные туманные предостережения порой оказываются как нельзя более кстати – но чаще всего оказываются пустышками. Дерганая у нас у всех жизнь, ремесло нервное, вот и случается иногда… сигнализация срабатывает.

Выйдя на улицу, Смолин направился было к машине, но через пару шагов резко повернулся и пошел к газетному киоску – усмотрел свежий номер «Губернских ведомостей» с их характерным зелено-белым оформлением. А встав перед стеклянной витринкой, сразу углядел и красный заголовок на первой странице: «ЖАНДАРМСКИЙ СЛЕД В ШАНТАРСКЕ!»

Незамедлительно купив газету, в машине вдумчиво прочитал статью на третьей странице, декорированную тремя фотографиями. На одной была покосившаяся избушка (как он и оговаривал, табличка с названием улицы и номером дома в кадр не попала). На второй красовался господин Дегтяренко, самодовольный и вальяжный, державший перед собой увесистый бронзовый раритет, на третьей – сам раритет крупным планом, так что историческая надпись прекрасно читалась.

Статья его, в общем, вполне устраивала. Конечно, она была написана в модном ныне бульварном стиле, конечно, Инга допустила с полдюжины ляпов (жандармерия и охранное отделение – сугубо разные конторы, и так далее, и так далее). Однако его приятно порадовало другое: девочка старательно выполнила уговор, все его требования и нюансы учла – а значит, первое испытание выдержала, с ней вполне можно было иметь дело. Что вовсе не означало полного доверия – рановато…

Он бросил газету на пассажирское сиденье, достал телефон.

– Да?

– Инга, вы прелесть, – сказал Смолин. – Я как раз читаю газету. Прекрасно. Просто прекрасно. И сенсация есть, и ни один антиквар морального ущерба не понес…

– Я же обещала. Да, а статью у меня, кажется, в Москву берут перепечатывать…

– Поздравляю, – сказал Смолин.

– Значит, со мной можно дружить?

– Ах, как хотелось бы поймать вас на слове…

– А вы поймайте. Вы же мне обещали много еще показать и рассказать…

– В ближайшее же время… – сказал Смолин. – Черт… Простите, меня опять выдергивают… Я вам обязательно позвоню, в самом скором времени, еще раз спасибо, вы своей очаровательной персоной прямо-таки реабилитируете массу журналюг…

Он нажал кнопочку, схватил с сиденья второй мобильник – там и в самом деле высветился Шварц, так что дело было и впрямь серьезное.

– И что? – спросил Смолин.

– Явились. Оба, с багажом…

– Понял, жму…

Вывернув на улицу, он еще раз мельком глянул на газету с фотографиями и ухмыльнулся. Все было в ажуре, в совершеннейшем. Избушка на курьих ножках была снята внаем у хозяина (взаправдашнего алкаша) всего на неделю – разумеется, без писаных договоров, без каких бы то ни было бумаг. Старый «целинник» перестал существовать как персонаж сразу, едва они уехали – а обе медали вернулись в магазин. Лично Смолин столичному гостю ничего не предлагал и за подлинность раритета ни единым словом не ручался – он всего лишь добросовестно навел любителя жандармских реликвий на нужный адрес, и не его вина, если что-то оказалось не так: москвич давно вышел из детского возраста, сам принимает решения, коли уж мнит себя сугубым знатоком… В общем, смело можно сказать, что прошло гладко. В случае чего будет молчать в тряпочку, опасаясь плюхи по самолюбию. Из-за таких предметов и таких сумм никто никогда не посылает ораву серьезных мальчиков с бесшумными пистолетами – да и шпану со свинчатками тоже не пускают по следу. Поматерится и будет объезжать Шантарск десятой дорогой, вот и всё… Бывали прецеденты.

Гоша демонстрировал супружеской паре средних лет граммофон в лакированном ящике, ничего не утверждая точно, но создавая у парочки (на вид – приезжие, туристы, сто процентов) убеждение, что они могут за смешные деньги прикупить редкость несказанную. Супруги, судя по виду, вскоре должны были этой иллюзией проникнуться и расстаться с некоторым количеством тыщонок…

В другом углу длинного стеклянного прилавка шепотком любезничал с Маришкой Костя Бажанов из Манска – живописец из глубинки, очередной непризнанный гений (а впрочем, его странноватые работы покупали охотно, так что Смолин его приваживал на всякий случай, чем черт не шутит, порой художники входят в моду резко, и повезет тому, кто улучит момент).

Смолин подкрался на цыпочках. Песня была старая – Костя в который раз уговаривал Маришку позировать во имя высокого искусства, та в который раз пищала и жеманилась, упирая главным образом не на исконную девичью стыдливость, а на то, что она себя потом на полотне ни за что не узнает и никто ее не узнает (в чем, в общем-то, была совершенно права, реальность гений из провинции преломлял очень уж своеобразно).

– Привет, – сказал Смолин.

– Василий Яклич… – от тридцатилетнего гения остро несло двумя насквозь профессиональными ароматами, то бишь красками и водкою. – С вас процентик, я к вам продавца притартал, интересные вещички…

– Посмотрим, – сказал Смолин, приятно улыбаясь. – Ты тут пока девушку пофантазируй, только в рамках, а я посмотрю…

Он бочком пробрался сквозь узкий проход за прилавок, вошел в служебные помещения и прислушался. Уловив голоса, направился в свой кабинет.

Там наличествовали Шварц с Котом Ученым, трезвые и умытые, а третий, как раз что-то им увлеченно вкручивавший, завидев Смолина, вскочил и с превеликим энтузиазмом протянул руку:

– Очень приятно, Василий Яковлевич, наслышан… Максим. Рад познакомиться…

– Аналогично, – сказал Смолин, пожал протянутую вяловатую руку и уселся на свое место. – Костя говорил, вы нас собрались несказанными редкостями удивить…

Перед ним был типичный московский хлюст: напористость вкупе с расхлябанностью и в словах и во всей фигуре, свой в доску, видывал виды, но к дремучим таежным жителям снисходителен настолько, что временами готов их признать чуть ли не ровней себе, апломба на четверых – а глаза, что характерно, честные-пречестные, и физиономия, пожалуй что, глуповатая, мы, мол, пороха не выдумаем, мы простецкие…

С прибауточками столичный гость принялся развязывать длинный сверток, тщательно упакованный в мешковину посредством клейкой ленты – по внешнему виду о содержимом ни за что не догадаешься… На стол перед Смолиным легли казацкая шашка в ножнах («царских времен» – значительно прокомментировал Максим), японский син-гунто идеальной сохранности и японский же клинок, но гораздо более старый и интересный – кю-гунто, то есть армейский меч образца тысяча восемьсот восемьдесят шестого года – причем, судя по накладке рукоятки, сплошь покрытой узорами из листьев и японской вишни, принадлежал он не сопливому лейтенантику, а офицеру чином не ниже майора.

Казачья шашка