Фредерика - Джорджетт Хейер

Он подождал, пока молодые люди, соблюдая хорошие манеры, обменялись легкими поклонами и рукопожатиями, и переместил компанию в библиотеку. Как только закрылась дверь, маркиз сказал:

— Тебе повезло, Феликс, мистер Тревор знает гораздо больше меня о пневматических лифтах, и именно он отведет тебя в литейный цех.

— Но вы заблуждаетесь, сэр! — немедленно отреагировал Чарльз. — Я ничего не знаю об этом!

— Ну, ведь не меньше, чем я, это просто невозможно! — язвительно сказал лорд.

— Да, но вы же собирались сами пойти со мной, кузен Алверсток!

Красный от смущения, Джессеми велел своему брату прекратить приставать к его светлости с тем, что ему совершенно не хочется делать, — это только такому тупице непонятно! Феликс взглянул на маркиза с глубоким упреком и сказал голосом смертельно раненного:

— Я думал, вам хочется пойти, сэр. Вы сказали…

— Конечно, хочу! — поспешно перебил его лорд. — Но я должен ехать в Ричмонд, обкатать свою новую четверку. Как ты смотришь на то, чтобы поехать со мной вместо этого литейного цеха?

— О, нет! — запротестовал Феликс.

Для Джессеми это было уж слишком. Он страстно воскликнул:

— Ну и дурак! Ты… ты совершенный олух! Предпочесть какую-то литейную поездке на таких чудных серых лошадях, тех самых, которых мы видели возле дома! Ты просто чокнутый!

— Но машины мне нравятся больше, чем лошади, — просто объяснил Феликс.

В интересах мира маркиз вмешался еще раз.

— О вкусах не спорят. Если твое сердце принадлежит литейному цеху, пусть так и будет. Ты хочешь посмотреть на моих серых, Джессеми? Пойди и поговори о них с моим кучером! Можешь передать ему, что сегодня он мне больше не понадобится.

— Можно? Спасибо, сэр! Я очень хотел бы взглянуть на них! — сказал Джессеми, и сердитый взгляд исчез с его лица.

Наказав Феликсу следить за Лаффом, он поспешил из комнаты. Когда Джессеми вернулся, его брат поглощал большой кусок сливового пирога, запивая его такими же большими глотками лимонада, и со страстью (иногда немного невнятно) рассуждал о вытяжных трубах и предохранительных клапанах. Тревор пытался извлечь из памяти сведения об элементарных принципах действия парового двигателя, которые когда-либо ему приходилось слышать, а маркиз, удобно расположившись в кресле, наблюдал за ним со злорадной улыбкой.

Когда вошел Джессеми, беседа резко переменилась. Попросив Феликса не нагонять больше смертельную тоску, он обратился к маркизу с восторженным отзывом о его серых:

— Просто совершенство! — сказал он. — Какие они все широкие и глубокие в груди, и шеи у них такие легкие, а какие стройные ноги! И как опущены лопатки! Я никогда не видел такой отлично подобранной четверки, и они прекрасно ходят вместе! Ваш кучер провез меня вокруг площади на них, он подумал, что вы не будете возражать, и я совершенно покорен их рысью! Хороший галоп подходит ландо, а для фаэтона, кабриолета или просто двуколки гораздо важнее рысь, не так ли, сэр?

— Да, пожалуй, — согласился Алверсток. — Не хочешь лимонаду?

— Благодарю вас, сэр! — сказал Джессеми, принимая от Чарльза Тревора стакан. — Нет, спасибо, пирожных не надо.

— Они замечательные! — воскликнул Феликс, щедро предлагая старшему брату поделиться угощением.

Не обратив внимания на это приглашение, он выпил лимонад и сказал:

— Пожалуйста, сэр, сколько пришлось уплатить этим людям из парка и пастуху?

— Не беспокойтесь об этом! — ответил Алверсток. — Завтра я собираюсь в Ньюмаркет и пробуду там неделю, но когда я вернусь в Лондон, то буду объезжать этих серых. Хотел бы ты прокатиться на них со мной?

Ответ можно было ясно прочесть на вспыхнувшем от восторга лице Джессеми и в его загоревшихся глазах. Он выдохнул:

— Сэр! — но мгновение спустя его лицо помрачнело, и он сказал: — Я… я очень хотел бы, сэр. Да, но сколько я должен вам за спасение Лаффа?

Это заявление поставило Алверстока перед новой для него дилеммой. С одной стороны, никто из его родственников никогда не считал себя обязанным возвращать ему те суммы, что время от времени он им предоставлял: многие из них полагали, что ему положено быть с ними щедрым; и еще два часа назад он про себя решил не брать никакой ответственности за сыновей Фреда Мерривилла. А теперь он столкнулся с тем, что юноша не собирался принимать, на его взгляд, самое пустячное одолжение, какую бы сумму ни пришлось Чарльзу Тревору заплатить по милости Лафры. Не желая смириться с этим, он сказал:

— Это совершенно лишнее! Я не знаю и не хочу знать, сколько стоили безобразия Лафры, и если ты не перестанешь докучать мне этим, я не возьму тебя объезжать свою новую четверку!

Возникла напряженная пауза; затем Джессеми поднял глаза, уже не блестящие от восторга, а полные суровой неприступности.

— Ну что же, сэр, — спокойно сказал он. — Будьте добры, скажите, сколько я вам должен?

— Не скажу, юный упрямец!

— Простите, сэр, но я не понимаю, почему вы должны платить за нашу собаку?

— Ты, должно быть, не знаешь, что твой отец… э-э… поручил вас моим заботам, — ответил лорд, загнанный в угол.

— Сестра что-то говорила об этом, — сказал Джессеми, нахмурившись, — но я не знаю, как это могло случиться, ведь он не оставил завещания.

— Поскольку это было только наше с ним дело, странно, если бы кому-то стало известно, как это могло случиться. Тебя это не касается. А что до истории с Лафрой, я больше не желаю слышать об этом. И не водите его больше в Грин-парк.

Нарочитая высокомерность, с которой он произнес это, возымела нужное действие: принципиальность Джессеми была преодолена страхом, что он нарушил какие-то правила приличия. Он пролепетал:

— Ннет, сэр! Вы так добры! Я не знал!.. Пожалуйста, не обижайтесь! Никому не хочется быть обязанным. Но если вы действительно наш попечитель, это меняет дело, я полагаю!

Маркиз улыбнулся ему, не умевшему еще читать спрятанные за улыбками мысли. Узнай он о том, что маркиз в этот момент удивлялся, кой черт дернул его так неожиданно признать притязания Мерривиллов на него и к чему это теперь может привести, Джессеми, наверное, сгорел бы от стыда и унижения. Но так как он не знал, с какой неохотой маркиз обычно занимается делами своей родни, то покинул его дом в прекрасном настроении и прибыл на Верхнюю Уимпол-стрит в наилучшем расположении духа, предвкушая восхитительную поездку в Ричмонд, когда ему, возможно, даже дадут немножко поуправлять серыми.

Тем временем маркиз направлялся на Уордер-стрит, рядом с ним гордо восседал его юный спутник и всю дорогу развлекал его подробными описаниями разных экспонатов, которые он видел утром в Музее механики. — Там были такие аттракционы, как механический жонглер, акробаты-наездники, «Пещера Мерлина» и несколько старинных говорящих бронзовых бюстов (очень искусно сделанных), но все это Феликса не заинтересовало так, как оркестр механических музыкальных инструментов и плавающий по бассейну механический фрегат. А еще, если она открыта, как значится в справочнике (который несколько устарел), то он хотел бы посетить выставку в Спрингс-Гарденс, где можно увидеть автомат Мелларде. Это чудо, как говорилось в потрепанном справочнике, который он вытащил из кармана, представляло из себя музицирующую женщину, и с некоторой тревогой сообщалось, что она способна выполнять большинство функций живого организма, а также может сыграть шестнадцать мелодий на настоящем фортепиано, нажимая на клавиши пальцами совершенно натурально. Нет, в Британском музее он не был: кроме коллекции птичьих чучел, там нет ничего стоящего, одно старье, которое может интересовать только таких зануд, как Джессеми.