Пес и его поводырь - Леонид Могилёв

На берегу административно-полицейское учреждение, пара магазинчиков, кафешка, фантастическое разнообразие автотранспорта. Один из грузовичков, с дверцей на проволоке, очень смахивал на нашу полуторку времен побоища с германцем. Монахи свободны в жестах и поступках — они на своей территории. У них глаза свободных людей. Все остальные — рабы обстоятельств.

— До Пантелеймона, брат, по тропе часа полтора. Пойдем? — спросил Пес.

— Лучше поедем.

Пока ждали посадки, Саша отстоял короткую очередь за тостами и с надеждой посмотрел на бутылки в баре. Пес отрицательно покачал головой. Два высоких стакана с чистой холодной водой получил он совершенно бесплатно, как получил бы их почти везде в Греции.

Пока Саша «сервировал» стол на воздухе, Пес сходил в лавчонку и вернулся с полуторалитровыми пластмассовыми бутылями, где что-то похожее на барбарис на одной этикетке, а на другой не было барбариса — просто вода. При ближайшем рассмотрении оказалось — не барбарис это вовсе, а гроздья виноградные.

— Лимонад?

— Лучше.

Пес уложил бутыли в сумку.

Наконец открылись двери автобуса. Огромная, но уже побитая машина, очень похожая на «Икарус», наверное, возившая в свое время туристов, а потом подаренная братии, вместила всех.

Салон вобрал в себя монахов, паломников, полицейского и просто дедушку. Серпантин мирно уходил под колеса, паломники впились в окна, где чудо несказанное — тончайшие градации дерев, моря, неба, крыш черепичных и мерцания воздуха.

У паломников поролонки свернутые, рюкзачки, карты, схемы и Молитвословы в руках. Планы посмотреть и Старый Русик, и Ивер, и многое другое, ибо более сюда немногие попадут потом.

— Сейчас поворот. Выходим и пешком часа полтора, вниз, — предложил Пес.

— А еще как?

— А еще до Кареи и там автобус в обратную сторону.

— Давай до Кареи.

— Чего так?

— Интересно.

— Дело хозяйское.

Хлад и немота застали Пса, и он задремал, коротко и нехорошо.

«Шестнадцатого июля объект идентифицирован с некоторым опозданием, по фотографии в паспорте при пересечении таможни в аэропорту Салоников. Объект прилетел из Петербурга, вместе с гражданином России Иваном Болотниковым, зарегистрированным в городе Каргополе. Сейчас в Каргополе проводятся мероприятия по выяснению обстоятельств пребывания объекта в этом городе. Одновременно проводятся поиски объекта в Греции».

Проводить какие-то мероприятия в Каргополе себе дороже. Нужно столько людей опросить. А как это сделать? Как прибыл, что делал? Где жил? Как уехал?

До станции Няндома ходят четыре автобуса в день, подгаданные к основным поездам на Москву и Архангельск. Прочие автобусные маршруты крайне нерегулярны, по многим из них сообщение осуществляется три-четыре дня в неделю. У автостанции постоянно дежурят таксисты, готовые везти куда угодно и когда угодно.

К западу от города расположен вполне полноценный аэропорт, но пассажирские перевозки уже давно не производятся. От былого величия остался лишь пожарный кукурузник. Пару раз в год прилетает вертолет с туристами из Петрозаводска.

Городская пристань также не функционирует и наглухо закрыта. Ранее от нее ходил пассажирский теплоход по озеру Лаче до Николы и далее вверх по реке Свирь.

Ну что ему до Каргополя?

Карея или Кариес, как правильно произносится, — столица здешняя. Здесь Протат заседает, то есть парламент афонский. Здесь тропы расходятся в разные стороны, здесь магазинчиков пара и кафе. Здесь «Достойно есть» в местном храме, только Пес не помнит, как он называется.

В кафе греки пьют холодную рицину, здесь провинциальное изобилие. Пес заказывает курицу, перцев острых блюдце, рицины литр. Курица с картошкой — щедро нарублена. У Саши жор, Пес ест с трудом. Потом грек ведет их наверх. Номер, наверное, таким был два века назад: кровати панцирные, внизу подложены доски и пенопласт, как единственная реалия нашего времени. Никакой это не отель, а просто домяра огромный, сложно сконструированный. Может быть, чье-то подворье было. Скорей всего, так. Туалет и душ по евростандарту. Иначе не получить лицензии. Здесь строго. Пес смотрит на потолок, в окно, потом ложится одетый, на правый бок и мгновенно засыпает. Саша идет в душ. Потом в туалет, морщится, опять в душ. Стоит у окна, смотрит, как за окном перемещаются мирские путешественники и монахи. Ему все интересно. Наконец и он устает смотреть на мир в окне, раздевается, ложится и засыпает. Однако проснуться приходится почти сразу. Пес, вот он — сидит напротив, лицо пьяное, глаза красные, раскачивается.

— Слушай, поехали назад!

— С чего бы это? — отзывается Саша.

— Нельзя мне в монастырь.

— Ты погоди отказываться. Завтра день не попьешь и будешь, как огурец.

Пес сострадательно смотрит на Сашу. Потом достает из сумки таблетки какие-то, отщелкивает пару-тройку штук, икает, заглатывает и только потом начинает искать воду. Ее нет. Он сидит, мутно глядя на Сашу.

— Сходи за водой. Лекарство запить.

— Лекарство — это святое.

Когда Саша возвращается через три минуты с баллоном воды, Пес лежит на боку и, вроде бы, спит. Саша укладывается.

— А, — вскрикивает Пес, — воды…

— Да вот же она…

— Ага, да… вот…

… — Вставай, чудь белоглазая.

Приступ, видимо, прошел. Пес ожил лицом. Он принял душ, переоделся. На стуле стоит початая бутылка «Зверобоя», привезенная с собой для подарка в монастыре. Он прогулялся в магазин напротив и открывал теперь рыбные консервы. Банок так примерно шесть сразу. Мидии, кальмарики, скумбрия и еще что-то. Сухари белые. Жизнь продолжалась.

— Сейчас ты не пей. Пойдем в церкву. Тут недалеко, за углом. Помолимся с греками и ты к «Достойно есть» приложишься.

— А ты?

— А мне нельзя. Ты трезвый. Относительно. То есть трезвей меня. От тебя тоже проку мало, но все же шанс есть. Может, хоть чуть-чуть полегчает в жизни. Вот конфетку пососешь, потом рот прополощешь. Нечего иконы орбитом обижать. Водка — это другое дело. Это им привычно. Как нас терпят еще. Времени есть немного, слушай.

Пес стал рассказывать, да так увлекательно.

В прошлом веке было много русских обителей на Афоне. А сейчас русским туда попасть трудно. Последние монахи русские умирали, и скиты отходили к грекам. Пантелеймон находился на грани закрытия, братии оставалось меньше десяти человек. Сейчас человек сто. Надежды на то, что великолепный Андреевский будет возвращен русским, практически нет. В нем греки открыли Духовное училище. Однако, не все так плохо, хотя и достаточно катастрофично. Мы в скит не пойдем, ты его со взгорочка увидишь. Карея — единственный в мире город, населенный одними мужиками. В лавочках продается слесарный инструмент и все, что нужно для храма. А пиво греческое и из Евросоюза. В Карее располагается Протат, где осуществляется верховное самоуправление, суд. Здесь же находится губернатор. Протат составляет кинот и выборный из кинота совет — эпистасия. Кинот составляют антипросопы — доверенные лица, по одному от всех двадцати монастырей. В эпистасию выбирают ежегодно по одному представителю от каждых пяти главных монастырей. Монастыри эти — Лавра, Ватопед, Ивер, Хиландар и Дионисиат. Запомнил?

— Ты это откуда знаешь?

— Диссертацию писал, — отвечал на этот вопрос Пес лживо. Вставай. На службу опоздаем.

Храм был совсем рядом — в конце улицы и направо. Во дворике, у стены, колокола. Почему они здесь и зачем, Пес не знал. Церковь, укрепленная снаружи и изнутри специальным каркасом, была достаточна скромна. Саша болты стал разглядывать на балках. Они ему пока были ближе того, что происходило сейчас. А шла обычная вечеря. Греки, по-домашнему, в пиджачках, батюшка, вроде как и у нас, да не такой все же. Свечки, поставленные в песок. Саша делал все, как Пес. Крестился вслед за ним, голову наклонял. Только вот ни разу в жизни он губами ни к чему не прикладывался в храме. Ни к кресту, ни к иконе и от того ему было как-то не по себе. Сидели в стасидиях, вставали в необходимый миг и опять присаживались. Наконец Пес толкнул Сашу в бок. Вот она «Достойно есть». Он пригнулся и приложился к правому нижнему углу, как и греки до него. А потом ко кресту… Было непонятно, но красиво. Пахло хорошо. Перекрестясь, вышли…

Пес по дороге к магазину молчал. Там он купил две поллитровки рицины. Они пошли вниз, спустились к огородам.

Церковь, где мы были, — храм Успения Богородицы, — вспомнил Пес. — Ты что попросил пред иконой?

— Ничего. Сама догадается.

— Кто, сама.

— Богородица.

— Счастливый ты, Саша. Только лучше проси. Люди сюда за тыщи верст ездят к иконам и просят. Нет у нее времени догадываться про всех. Догадается, конечно, но ты проси… Так я вернусь к теме. Завтра говори: «Пресвятая Богородица, помогай нам!» Жил в келье старый монах с иноком-послушником. Однажды отец отлучился, а послушник остался стеречь келью. Ночью — стук в дверь. Незнакомый монах просится. Его пускают. Наступило время молитвы. «Честнейшую Херувим» — пел послушник. Но гость запел: «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего, — и прибавил, — Честнейшую Херувим…» Растроганный пацан попросил написать ему эту чудную песнь. Ни бумаги, ни чернил в келии не было. Гость на каменной плите пальцем начертал Богородичную песнь, потом исчез. Это был Архангел Гавриил. Сначала камень отнесли в Протат, где старцы прославили Господа за великое чудо. А затем его отправили в Константинополь к патриарху. Икону же, перед которой впервые прозвучал ангельский чин, перенесли в соборный храм Кареи. Вот перед ней ты, бродяга, и молился.