Акведук на миллион - Лев Портной

— Вот и хорошо, и замечательно! — Чоглоков с удовольствием потер руки.

Я пролистал бумаги. В них содержались отчеты: о закупке песка, о производстве кирпича, об оплате подрядов каким-то крестьянам. Мелькали значительные суммы, но разбираться во всем этом ни малейшего желания я не имел, да и навыками нужными не владел.

Безусловно, и Чоглоков и Ковыльский опасались, что вскроется мздоимство и воровство при распределении подрядов. Но не это меня интересовало. Неизвестный заговорщик в доме графа Каменского сказал, что страна содрогнется от ужаса. Ну, от воровства-то Россия уж точно не содрогнется!

Что-то еще, куда более коварное скрывалось в деле.

— Это хорошо, — промолвил я, закрыв фолиант. — Но мне, Феденька, надобно и на место выйти, осмотреть, что вы там наработали.

— А-а-а, — задумчиво протянул Чоглоков. — А что конкретно?

— Все, — ответил я.

— Но это время займет, — расстроенно заметил Федор Алексеевич.

— Так поспешим. — Я похлопал ладонью по фолианту. — А вот это и переписывать не буду. Зачем время тратить? В министерстве доложу, что секретарь писал под мою диктовку. За отдельное возблагодарение, разумеется.

— Точно! — обрадовался Чоглоков. — И надо будет тебя с человечком из Казенной палаты познакомить. Ну, чтоб знал, кто это все предоставил.

— Вот и хорошо! Не будем медлить! Сейчас и отправимся! — заявил я, хлопнув Чоглокова по плечу.

Я спешил покинуть дворец, пока не столкнулся с кем-нибудь знакомым или — того хуже — не дождался новостей об убийстве настоящего Петруши Рябченко. Но отправиться в путь немедленно не удалось. Явился Ковыльский и объявил, что московский генерал-губернатор желает видеть санкт-петербургского ревизора и его помощника.

С содроганием сердца отправился я на прием к фельдмаршалу графу Ивану Петровичу Салтыкову. В бытность мою на воинской службе мы встречались, и теперь я надеялся, что московский градоначальник феноменальной памятью не отличается и помнит не всех молоденьких поручиков, которых повидал на своем веку.

Опасения мои оказались излишними. Иван Петрович меня не узнал, хотя немедленно нашел повод для чрезмерного радушия.

— А-а-а, моего сына Петра тезка! — Он подался навстречу, едва мы переступили порог роскошного кабинета.

Генерал-губернатор обнял меня и трижды расцеловал.

— Да разве ж мы тезки? — промолвил я, смущенный бурным приветствием. — Родители меня нарекли Ан… — Я запнулся, получив от Якова Репы кулаком в бок. — …рдалионовичем.

— Тезки! — провозгласил генерал-губернатор. — Нука, пожалуйте к столу! Не отпущу, пока пирогов наших не отведаете!

На столе стояли горячий самовар и блюда с выпечкой. Граф Салтыков занял почетное место, а мы втроем — я, Репа и Чоглоков — уселись по правую руку от него. Пока адъютант его превосходительства расставлял перед нами наполненные чашки, Федор Алексеевич тронул меня за рукав и еле слышно прошептал:

— О возблагодарениях молчите.

В ответ я ухмыльнулся: мол, нешто я на дурака похож? А про себя подумал: раз от градоначальника скрывают подкуп ревизора, так, вероятно, воруют у него за спиной и с ним не делятся. Потому с радостью воспринял искренне напутствие Ивана Петровича, данное в разгар чаепития:

— Ты, Петр Ардалионович, на чины не смотри! А какой грех найдешь, сразу мне доложи. Я с них шкуру сам спущу!

— Не извольте сомневаться, ваше высокопревосходительство, непременно доложу, — с чувством ответил я.

Генерал-губернатор пил чай не спеша, смаковал каждый глоток и каждую ватрушку. А я вздрагивал от малейшего скрипа. Боялся: отворится дверь, и войдет вестовой с прискорбной новостью. Градоначальник, сам того не ведая, взялся мне еще больше нервы трепать.

— Ты мне скажи, ведь граф Алексей Иванович слаб совсем. Зачем же император такое назначение ему дал? — спросил московский градоначальник.

— Помилуйте, ваше высокопревосходительство, разве вправе я обсуждать волю его величества? — пробубнил я.

Вопрос о министре финансов действительном тайном советнике графе Алексее Ивановиче Васильеве, — это я понял.

— Поди ж ты, финансами-то на самом деле Дмитрий Александрович управляет, — продолжал граф Салтыков.

Речь о товарище министра финансов, понял я.

— А ты, Петр Ардалионович, в каком департаменте служить изволишь? — спросил московский градоначальник.

Я встревожился не на шутку. Излишним любопытством Иван Петрович мог разоблачить меня быстрее печальной новости о судьбе настоящего Рябченко. Откуда мне было знать, какие департаменты существуют в Министерстве финансов? Я сделал вид, что никак не прожую пирог с капустой, а сам ломал голову: что же ответить? Ни одной путной мысли не приходило, лишь один образ маячил перед мысленным взором: черно-белый с оранжевым обводом шлагбаум рассекает небо, взмыленные лошади влетают в Москву, мрачный фельдъегерь спешит с докладом к московскому губернатору…

Я пережевывал пирожок под пристальным взглядом графа Салтыкова, полагавшего, что я все-таки сюда не кушать приехал. И тут я вспомнил подслушанный разговор между графом Каменским и неизвестным заговорщиком в доме Нарышкиных.

— Граф Алексей Иванович Васильев и впрямь много болеет в последнее время. Дела ведет товарищ министра Дмитрий Александрович Гурьев. Да и министерство пока располагается в доме Дмитрия Александровича. Но я состою чиновником особых поручений при министре и чаще нахожусь в доме графа Васильева…

— Осмелюсь добавить, ваше высокопревосходительство, — неожиданно присоединился к разговору Яков, — Петр Ардалионович из скромности молчит о главном. А в Министерстве финансов как раз планируется новый департамент — департамент министра финансов, куда всех чиновников особых поручений и объединят. А Петра Ардалионовича во главу оного департамента и поставят…

Уж не знаю, сочинял ли Репа на ходу или же проявлял завидную осведомленность, но говорил бойко и недоверия у московского градоначальника не вызвал.

— Ну, это не главное, — строгим голосом возразил я Репе. — Главное — служба государю и Отечеству. А уж быть ли во главе департамента или последним писарем — вопрос несущественный!

— Вот как, — промолвил Иван Петрович в некотором замешательстве. — Выходит, многое зависит от того, какое рвение вы теперь покажете.

Он вдруг перешел на «вы».

— Смею заверить, — поспешил успокоить я генерал-губернатора, — что в погоне за чинами не позволю себе ни предвзятости, ни халатности.

Чоглоков, сиявший улыбочкой на протяжении всего разговора, вдруг загрустил и, судя по физиономии, занялся какими-то сложными измышлениями. Вычислял, подлец, позволят ли его «возблагодарения» открывать ногою двери в Министерстве финансов.

Неожиданно Иван Петрович прищурился и задумчиво промолвил:

— А что-то не припоминаю я вас… — и умолк, глядя на меня испытующим взором.

Глава 15

— Отправимся в Верхние Садовники, — сообщил Чоглоков.

Я еще был взбудоражен разговором с генерал-губернатором. Штабс-капитан же бросал на меня столь восхищенные взгляды, что я незаметно ткнул его локтем, чтобы попридержал эмоции.

— А что там, в Садовниках? — спросил я.

— Московская казенная палата, — сообщил Федор Алексеевич.

— И как она? В доме у председателя? — с иронией спросил я.

— В хоромах у Аверкия Кириллова, — ответил Чоглоков.

— И как? Казенная палата ему не мешает? — с небольшой издевкой поинтересовался я.

— Шутить изволите? — улыбнулся надворный советник. — Конечно же не мешает.

Мы проехали вниз по Тверской, свернули на Манежную, полюбовались грандиозным домом Пашкова и двинулись через Большой Каменный мост. Здесь было шумно, торговали чем попало, а поверх деревянных ларьков открывался завораживающий вид на белый Кремль.

Мост упирался в Верхние Садовники. Мы свернули на Берсеневку. Винно-солевые склады остались по левую руку, а мы остановились у старинных хором из красного кирпича.

Федор Алексеевич представил нам неказистого господина с несчастным лицом.

— Коллежский секретарь Арсений Феофанович Городец, экзекутор Московской казенной палаты, — представился тот.

Он покосился на Розьера, и лицо его сделалось еще несчастнее. Да-да, Репа так и таскался с котенком на руках.

— Собственно, Арсеньюшка и составил отчетец, — сообщил Чоглоков.

— А возблагодарение? — повел я бровью. — Проследите, чтобы Арсения Феофановича возблагодарили в тройном размере!

Коллежский секретарь заморгал, и лицо его приобрело удивленное выражение, словно он забыл о своих несчастьях и теперь не мог уразуметь, что за скорбь не дает ему покоя?

— Да мы уж сами тут разберемся, это не беспокойся, — промолвил Чоглоков голосом, в котором появились нотки недовольства.