Стихотворения. Поэмы - Борис Корнилов

<1936>

Котовский (Из поэмы)

Бессарабия, родина, мама.Кишиневский уезд,беднота и тюрьмао тебе вспоминают упрямо,через тюрьмы и арестыпрямоты прошел, словно буря сама.Пусть тебя караулит доносчик,надзиратели, сволочи, злы,и смеются: попался, сыночек…И, ржавея, гремят кандалы.Ты, в глаза усмехнувшийся горю,говоришь каторжанам-друзьям,как помещики мучают, порют,на конюшне терзают крестьян.Ты рассказываешь про горе,руки тянутся сразу к ножам.Ты, огромный,Котовский Григорий,под начало берешь каторжан.Избирают тебя атаманомвсе отчаянные подряд, —и пошли по ночам,по туманам, —твой — Котовского —первый отряд,и, могилу несчастиям вырыв,зная —бедным невмоготу,ты деньгами панов и банкироводаряешь кругом бедноту.Пятый год…Это страх и смятеньедля помещиков,вызов на бой.Пугачева и Разина тени,как легенды, летят за тобой.Пятый год…На засовы и ставнизапирается пан по домам,и при слове «Котовский»исправник задрожит и кричит:— Атаман!Все князья собираются вместе,кое-где поднял вилы вассал…Пятый год —и тогда полицмейстертак приметы твои описал:«Про наружность — она молодая,рослый,якобы с доброй душой,заикается,но обладаетон ораторской силой большой.И еще довожу настоящим —к сожаленью, не в наших руках…Симпатичен,умени изящен,говорит на пяти языках».Где, отходную пану прокаркав,сивый ворон летит в полутьме,где жандармы,пожары фольварков,где мужик сам себе на уме,где нужда в постоянной защите,где расплата кнутом за труды,там Григорий Котовский…Ищитетам Котовского всюду следы.Год шестой.На одесском вокзалеконвоиры примкнули штыки,опознали его —и связали —и на каторгу,в рудники.Много стени высоких и прочных,за стеною —болото,тайга,арестант-каторжаанин,бессрочник,ходит-думает:«Надо в бега».Скучно в шахте сырой молодому,ходит-думает,темный и злой:«Хватит все-таки,двину до дому —семь годов просидел под землей».И, отважный из самых отважных,он однажды решился,и воткаторжанин сбежал.Только стражникв небо мучеником плывет.Как ему полагалось по чину,кровью грязною снег замочил,принял ангельскую кончинуи на веки веков опочил.А Котовский тайгою зверинойдвадцать суток без устали шел,был сугроб ему на ночь периной,бел и холоден,мягок,тяжел.Выли волки протяжно и робко,но костер — замечательный страж.Только сахари спичек коробка —весь его арестантский багаж.Бездорожье,безмолвье мороза,заморожено все добела,на сибирском морозе береза,хоть сильна,да и то померла.Где от холода схорониться?Звери,голод,мороз,воронье.Но монгольская близко граница,и Котовский дошел до нее.Это силы и смелости проба,все пошло как по маслуна лад,арестантская сброшена роба —коты рваные,серый халат.…………На свободе,но черная,злая,встала туч грозовая стена,и стена закружилась, пылая, —год четырнадцатый.Война.

<1936>

Дети

Припоминаю лес, кустарник,незабываемый досель,увеселенья дней базарных —гармонию и карусель.

Как ворот у рубахи вышит —звездою,гладьюи крестом,как кони пляшут,кони пышути злятся на лугу пустом.

Мы бегали с бумажным змеем,и учит плавать нас река,еще бессильная рука,и ничего мы не умеем.

Еще страшны пути земные,лицо холодное луны,еще для насчасы стенныевеликой мудрости полны.

Еще веселье и забава,и сенокос,и бороньба,но все же в голову запало,что вот — у каждого судьба.

Что будет впереди, как в сказке, —один индейцем,а другой —пиратом в шелковой повязке,с простреленной в бою ногой.

Так мы растем.Но по-иномудругие годы говорят:лет восемнадцати из домууходим, смелые, подряд.

И вот уже под Петербургомлюбуйся тучею сырой,довольствуйся одним окуркомзаместо ужина порой.

Глотай туман зеленый с дымоми торопись ко сну скорей,и радуйся таким любимымпосылкам наших матерей.

А дни идут.Уже не дети,прошли три лета,три зимы,уже по-новому на светевоспринимаем вещи мы.

Позабываем бор сосновый,рекуи золото осин,и скоро десятифунтовыйу самого родится сын.

Он подрастет, горяч и звонок,но где-то естьпри свете дня,кто говорит, что «мой ребенок»про бородатого меня.

Я их письмом не побалуюпро непонятное свое.Вот так и ходит вкруговуюмое большое бытие.

Измерен весь земной участок,и я, волнуясь и скорбя,уверен, что и мне не частонапишет сын мой про себя.

<1936>

Испания

Я иду, меня послалисквозь войны свистящий град,через горыпрямо к славезнаменитых баррикад.

Все в дороге незнакомо,но иду неутомимомимо сломанного дола,мимо боевого дыма.

Он, подобный трупной мухе,через час уйдет назад.На его лиловом брюхебомбы круглые висят.

Он летает над Мадридом.Я прицелился в него,даже шепотом не выдамзла и горя моего.

О свобода,   наша слава,наших песен колыбель —эта гнойная отраваприлетела не к тебе ль?

Стервенея и воняя,гадя,заживо гния,продавая,изменяя, —то ворона,то змея.

Ночь пришла…Республиканцыотдыхают до утра.Подхожу я к Санчо Панса,с ним прилягу у костра.

Санчо прячется от ветра.Санчо греется в дыму,Сервантес де Сааведравспоминается ему.

И идет гроза по людям —что теперь довольно!Впредьна коленях жить не будем —лучше стоя умереть.

Я прошу у Санчо Панса —он в десятый раз опятьмне расскажет, что испанцыне желают умирать.

Что за наминаши детитоже выстроились в ряд,что сегодня на планетепо-испански говорят.

<1936>

Чиж

За садовой глухой оградойты запрятался —серый чиж…Ты хоть песней меня порадуй.Почему, дорогой, молчишь?

Вот пришел я с тобой проститься,и приветливыйи земной,в легком платье своем из ситцакак живая передо мной.

Неужели же всё насмарку?..Даже в памяти не сбережем?..Эту девушку и товаркуназывали всегда чижом.

За веселье, что удалось ей…Ради молодости земликос ее золотые колосьямы от старости берегли.

Чтобы вроде льняной куделираньше времени не седели,вместе с лентою заплелись,небывалые, не секлись.

Помню волос этот покорный,мановенье твоей руки,как смородины дикой, чернойнаедались мы у реки.

Только радостная, тускнея,в замиранье,в морозы,в снегнаша осень ушла, а с неюты куда-то ушла навек.

Где ты —в Киеве?Иль в Ростове?Ходишь плача или любя?Платье ситцевое, простоеизносилось ли у тебя?

Слезы темныев горле комом,вижу горести злой оскал…Я по нашим местам знакомым,как иголку, тебя искал.

От усталости вяли ноги,безразличны кусты, цветы…Может быть,по другой дорогепроходила случайно ты?

Сколько песен от сердца отнял,как тебя на свиданье звал!Только всю про тебя сегодняподноготную разузнал.

Мне тяжелые, злые былирассказали в этом саду,как учительницу убилив девятьсот тридцатом году.

Мы нашли их,убийц знаменитых,то — смутители бедных умови владельцы железом крытых,пятистенныхи в землю врытыхи обшитых тесом домов.Кто до хрипи кричал на сходах:— Это только наше, ничье…Их теперь называют вот как,злобно,с яростью…— Кулачье…

И теперь я наверно знаю —ты лежала в гробу, бела, —комсомольская,волостнаявся ячейка за гробом шла.

Путь до кладбища был недолог,но зато до безумья лют —из берданоки из двустволокотдавали тебе салют.

Я стою на твоей могиле,вспоминаю во тьме дрожа,как чижей мы с тобой любили,как любили тебя, чижа.

Беспримерного счастья радиВсех девчат твоего села,наших девушек в Ленинградегибель тяжкую приняла.

Молодая,простая,знаешь?Я скажу тебе, не тая,что улыбка у них такая ж,как когда-то была твоя.

<1936>