Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Аленова

К нам подходит молодая женщина – председатель местного избиркома Мариам Асаева. – Люди хотят мира, – говорит она. – У нас уже 700 человек проголосовало. Это третья часть. Вы посмотрите списки, чтобы потом не говорили, что выборы ненастоящие. Нам очень неприятно, когда так говорят. В списках все, как положено: фамилии, адреса, паспортные данные.

Заходит седой старик. Его отмечают, выдают три бюллетеня, провожают в кабину.

– Давайте помогу, – предлагает член избиркома.

– Не надо, – нервничает старик. – Я сам.

Через пять минут он выглядывает из-за ширмы:

– Где тут писать, чтобы мир был?

Я выискиваю избирателя помоложе. 30-летний Тамерлан Надиров говорит, что не пришел бы на участок, если бы не ночной обстрел.

– Надоело все. Беспредел, война, стрельба. Мать плачет. Сегодня мы с друзьями решили – пойдем, чтобы нас не запугивали. Мы сами за себя должны постоять.

Выхожу из школы. За мной идет только что проголосовавшая полная краснощекая женщина.

– Нормальных человеческих законов хочется, – говорит она с неожиданной злостью и проводит пальцем поперек шеи. – Вот здесь уже эти ночные законы!

1 августа «КамАЗ» с террористом-камикадзе за рулем прорвался за шлагбаум Моздокского военного госпиталя и привел в действие СВУ – машина разлетелась, госпиталь обрушился. В этом госпитале лечились в основном гражданские. В Моздокском районе, после войны практически забытом властями, медицинское обслуживание стало платным – просто потому, что в больнице не было медикаментов, а хорошие врачи отсюда уходили. В госпитале же работали военные врачи из Санкт-Петербурга, об их мастерстве ходила добрая слава. Взрыв произошел ближе к вечеру. Погибло 50 человек, 80 получили ранения. Я вылетела в Минводы в тот же вечер и ночью стояла на блокпосту на въезде в Моздокский район. Меня, родившуюся в этих краях и знавшую здесь каждый метр, не пропускали – милиционеров смущала московская прописка. В этом госпитале служила моя родная тетка, и я тогда еще не знала, жива ли она. Но для милиционеров я была чужой – человеком, который приехал делать славу на их горе. Так они воспринимали всех журналистов, прошедших через Моздокский район за обе чеченские войны.

– Стой! Проезд запрещен! – кричит немолодой майор на контрольно-пропускном пункте у въезда в Моздокский район. – У нас распоряжение – в город пускать только местных, с моздокской пропиской. У вас моздокская? Тогда до свиданья.

На обочине собралось несколько машин, мужчины-кавказцы сидят прямо на земле уже несколько часов. Они ехали в Моздок из соседней Кабардино-Балкарии, чтобы проведать родных.

Мы пытаемся объяснить майору, что направляемся в командировку, но тот, внимательно изучив наши удостоверения, только качает головой:

– Город закрыт. Чтобы проехать, нужно получить разрешение из Владикавказа, от министра.

– Но не могу же я сейчас поехать во Владикавказ! И вообще у меня договоренность с мэром города Адамовым, можете ему позвонить, – на ходу сочиняю я.

Я знаю, что звонить в час ночи майор никому не будет. Наконец, связавшись по рации с городской милицией и передав мою историю, майор открывает шлагбаум. Мужчины, сидящие на земле, с завистью смотрят нам вслед.

На улицах города – ни души, в окнах домов темно, не работает ни одна торговая точка, а в нескольких местах выставлены патрули. Только у госпиталя, точнее, там, где он был, раздается шум и чьи-то выкрики. То, что мы видим, похоже на сцену из фантастического фильма: остов здания и руины вокруг освещены бледным, искусственным светом. Маленькие темные фигуры движутся, как в замедленной съемке. Это спасатели осторожно разгребают завалы и пытаются спасти хоть кого-то еще. Но спасать больше некого. Дорогу преграждают три солдата с автоматами:

– Дальше нельзя.

Подходит капитан, у него блестящие глаза и хриплый голос.

– Там нечего снимать, ребята, поверьте, – говорит он тихо. – Там даже тел нет, просто потихоньку вывозят мусор. Если попадается человеческий фрагмент, работа останавливается. Смотришь и не веришь, что это от человека осталось. И так всю ночь.

Капитана зовут Андрей. Он бы пропустил нас, но у него приказ. Андрей служит в Моздоке по контракту уже пять лет. В госпитале у него остался друг.

– Он лег подлечиться, а потом в отпуск собирался, – говорит капитан. – Этот госпиталь считался лучшим, все стремились сюда попасть. У товарища старая контузия, и здесь ему обещали помочь. Его еще вчера нашли, под средним слоем.

Госпиталь располагался на небольшой территории бок о бок с картонной фабрикой. Здесь вообще было мало места. Отделения были переполнены, и поэтому недавно рядом с основным корпусом построили инфекционное отделение из металлопласта и дерева. Именно в этом здании, которое от взрыва буквально сложилось как карточный домик, почти все уцелели. Из основного кирпичного корпуса спасли только тех, кто был на четвертом и третьем этажах.

– Первые часов пять стоны прямо из-под земли шли, – вспоминает капитан. – А потом стихло. Все умерли. А там еще человек 15 должно находиться. Только собаки уже ничего не чуют. – Помолчав, Андрей добавляет: – В Чечне такого не видел. Огромный черный гриб поднялся и все похоронил. Я вот только здесь понял, что такое война.

– Товарищ капитан, – отозвали Андрея два солдата. – Был же приказ с журналистами не разговаривать.

Капитан махнул рукой и пошел прочь.

К утру из городской больницы, куда больше суток поступали раненые из госпиталя, эвакуировали всех тяжелых. Их увезли в ростовский госпиталь, в госпиталь имени Бурденко в Москву и в военно-медицинскую академию Санкт-Петербурга. В моздокской больнице осталось несколько человек. Их мы нашли в травматологическом отделении. Медсестра Марина Магомедова устроилась в госпиталь, в терапевтическое отделение, год назад, чему радовалась вся ее семья. Теперь семья радуется тому, что Марина выжила; у девушки несколько переломов и ушибы позвоночника.

– Я на четвертом этаже была, – рассказывает она. – Что-то меня тряхнуло, оглянулась, а сзади ничего нет, пустота. Все четыре этажа исчезли. Я кинулась куда-то вперед и провалилась. Очнулась от боли. Кирпичи на лице, руками пошевелить не могу. Рядом санитарочка наша оказалась, ее не сильно придавило, она кое-как выбралась, лицо мне освободила, чтобы дышать я могла, и побежала за помощью. Привела ребят из рабочей команды – это мы так срочников называем, которые в госпитале все чинят и ремонтируют. Они меня вытащили, поймали какую-то машину и отправили в больницу.

Я спрашиваю у Марины, кто виноват в том, что произошло.

– Я не знаю, кто виноват, – говорит она. – Никто не думал, что это может случиться с нами. Мы ведь никому зла не сделали. Мы людей лечили.

– Мы тут уже десять лет мучаемся, – говорит Вера Митяева. – Как началась первая война, так и пошло: убийства, похищения. Но такого еще не было. Весь город в трауре, у всех кто-то да был в госпитале.

Вера почти не пострадала, потому что за полчаса до взрыва вышла из госпиталя погулять.

– Я на лавочке сидела, – вспоминает она. – Вижу, «КамАЗ» мчится прямо на меня. Он резко свернул направо, на огромной скорости врезался в ворота, и я на земле оказалась. Помню только, что за рулем мужчина был, кавказец, в белой рубашке. И лицо у него было странное. Пустое.

Весь вчерашний день у госпиталя стояли люди. Те, кто здесь работал, и те, у кого здесь лечились родственники. Люди не отрываясь следили за тем, что происходит за воротами, во дворе госпиталя. Многие не верили, что больше никогда не придут сюда на работу. Медсестра Наталья Порошина не уходит домой уже вторые сутки. Говорит, что госпиталь – это ее жизнь. Она проработала здесь много лет.

Из ворот в сопровождении высокого военного выходит молодая девушка с пыльными руками и пыльными папками. Лицо она закрыла руками, плечи трясутся. Катя Назаренко работала в госпитале бухгалтером, теперь она вместе с военными ищет финансовую документацию, без которой нельзя выдать работникам зарплату и пенсии.

Кате всего 19 лет. Вечером в пятницу ее вызвали на работу: забыли выдать расчет солдату-дембелю. Чтобы девушка освободилась пораньше, ей помогал госпитальный программист Сергей Тарануха, срочник из Сургута. Катя закончила около семи, и Сергей отвез ее домой. А сам вернулся к своему компьютеру. Через десять минут раздался взрыв. Сергея до сих пор не нашли. Его родители, совсем молодая пара, неделю назад приезжали проведать сына. Привезли хороший телефон для медчасти, чтобы сын мог дозвониться. Теперь в глаза этой паре трудно смотреть. Их уже несколько раз возили в морг, куда поступают тела и то, что от них осталось, но своего сына они так и не опознали.

Плечи у Кати по-прежнему вздрагивают. Высокий военный, командированный из Ростова какой-то финансовой службой, просит ее собраться.