День, в который… (СИ) - Некрасова Екатерина

Солдат распахнул ставни пошире и припер двумя тяжелыми золочеными томами из книжного шкафа, чтобы не захлопнулись. Потянуло сквозняком. Гроувз, покосившись на пирата, придвинулся ближе к окну. Фишер, промакивая лоб платком, потребовал у Маллроу:

— Солдат, принесите мне стакан воды!

Тот поморгал; направился к двери. Гроувз, на свое несчастье, подозрительно покосился на пирата, — и тот, разумеется, не утерпел: ухмыльнувшись во весь рот, игриво блеснул зрачками из-под ресниц:

— Лейтенант, вы так боитесь остаться со мной наедине?

Гроувз поперхнулся. Фишер подскочил на стуле, гаркнув с совсем недостойными командующего эскадрой истерическими нотками в голосе:

— Рядовой! (Маллроу, вздрогнув, обернулся в дверях.) Вернитесь!

Воробей, опустив глаза, беззвучно смеялся.

Проводив глазами лакея, доложившего о приходе командора, губернатор Суонн торопливо сунул под подушку золоченый томик Боккаччо. Воровато огляделся — привстав, рукавом ночной сорочки наспех обтер от пыли флакончики с лекарствами на столике у кровати, переставил повиднее; отряхнув рукав, лег, сложив руки на животе, — и снова подскочил, стал поправлять складки одеяла — расположил поживописнее, улегся было снова, придав лицу приличествующее тяжело больному скорбное выражение; и тут же вновь спохватился — подскочив, как подколотый шилом, с вовсе не свойственной больным подагрой резвостью метнулся через комнату — на самом виду! на каминной полке французский альбомчик с полуобнаженными дамочками в соблазнительных позах. Схватил, заметался, кося глазом на дверь. В коридоре послышались приближающиеся шаги — губернатор на цыпочках проскакал к постели, сунул альбомчик под одеяло, нырнул сам, сложив руки поверх, — последний раз метнув взглядом по углам, едва успел строго и скорбно поджать губы. В дверь постучали.

Над постелью еще колыхалась бахрома розового шелкового полога.

— Доброе утро, Джеймс, — губернатор приподнялся в кружевных подушках — с изможденной улыбкой умирающего, сознающего, однако, тяжесть возложенного на него долга, протянул слабую руку, — и изменился в лице. — Джеймс, что с вами?

К чести губернатора надо сказать, что в нем заговорила совесть. За то, что, здоровый, прикидывается больным, свалив все дела и ответственность на в самом деле больного Норрингтона: «Мой Бог, бедняга, да ему лежать… на нем лица нет!..»

Впрочем, выслушав командора, мистер Суонн и вовсе ужаснулся. Удар по голове… нет, несомненно, командору нужно было лежать, а он… «Умственное перенапряжение… Боже, это ужасно…»

— Но друг мой, — начал губернатор как можно ласковее, как и положено говорить с безумцами, глядя на командора с жалостливой опаской, — вы всегда были так суровы к нарушителям закона… М-м… Воробья, разумеется, в Англии повесят… но почему это вас беспокоит?

Норрингтон все же не выдержал — ухватился за спинку кровати, чем усугубил худшие подозрения губернатора; тот даже отодвинулся. Командор, впрочем, этого не заметил. Он смотрел в окно — со смертной тоской, как смотрит сквозь решетку приговоренный к казни, — а в щели приоткрытых ставен пахучим ветром дышала жизнь, и солнечный зайчик дрожал на подоконнике…

У него больше не было ни сил, ни слов. Равнодушная мысль о том, что он не выйдет из этой комнаты без согласия губернатора, даже если придется угрожать добрейшему мистеру Суонну оружием, пришла и осталась.

— Поверьте, у меня есть основания… — начал он было и замолчал. Блестя глянцевыми листьями, раскачивалась ветка магнолии — качалась тень в солнечной полосе на начищенном паркете… — Я бы встал перед вами на колени, — Норрингтон криво усмехнулся. — Но я упаду.

В этот самый момент в дверь постучали; онемевший губернатор не сразу обрел дар речи:

— Да!

Дверь распахнулась; Элизабет, несомненно, хотела что-то сказать — шагнула с приоткрытым ртом и осеклась на вдохе.

— Джеймс?

Солнце из гардеробной светило ей в спину — нимбом сияли распушившиеся волосы; на ней было белое домашнее платье, отделанное кремовым кружевом и бледно-голубыми лентами. Русые локоны на легко дышащей груди… Она сама была — жизнь, которая ему уже не принадлежала.

«Элизабет… вы прекрасны».

— Элизабет… Если вам дорога жизнь вашего друга, капитана Воробья, — помогите мне убедить вашего отца.

— Джек?.. Джек здесь? — она переводила взгляд с одного на другого.

Если юная миссис Тернер и была потрясена поведением командора — а она была потрясена не меньше отца, — то в данный момент ей было не до этого. Норрингтон говорил, она слушала; не дослушав, повернулась к губернатору.

— Отец!.. Джек — он пират, но… Он не заслужил такого! — Она встала рядом с Норрингтоном. — Его же повесят!

— Нет, — командор покачал головой. Солнечные пятна на паркете плыли в его глазах. — Везти пирата с другого конца света, чтобы банально повесить…

— Это верно, — губернатор запустил руку в остатки седых волос — почесался. — Последний раз, когда в Англию привезли захваченных пиратов из Нового Света… Да, там был длинный список. Повесить, потом вынуть из петли еще живым, потом… словом, завершалось все это четвертованием. — Тут губернатор опомнился, взглянув на дочь. Затряс головой. — Проклятые боли… я сам не понимаю, что говорю. Прости, дорогая. Разумеется, подобные истории не для твоих ушей.

Элизабет, впрочем, напугать было нелегко. Она обернулась к Норрингтону.

— Командор, чего конкретно хочет полковник Фишер?

— Полковник Фишер хочет услышать мнение вашего отца по этому поводу из его собственных уст, — Норрингтон снова кривовато усмехнулся — словно извиняясь. — Мои слова для него недостаточно авторитетны.

Солнечный блик лежал на точеном шарике, украшавшем угол резной спинки кровати. Смятые подушки, блеск навощенного паркета; слабо шевелящаяся рука губернатора тонула в кружевах манжета. Тени от флакончиков цветного стекла были разноцветными в сердцевине — зелеными, желтыми, коричневыми; мир шатался в глазах командора. «Проклятье…»

Флакончики зазвенели, когда Элизабет решительно шагнула к постели.

— Вставайте, отец. Вставайте, вы должны пойти к полковнику.

— Но дитя мое, — губернатор отмахнулся от дочери. — Командор, я не понимаю вас. Я надеюсь, вы не используете Джека Воробья как повод, чтобы поссорить меня с полковником? — Это было так нелепо, что Норрингтон даже не сразу нашелся, что ответить; и губернатор, видимо, все поняв по его лицу, поспешно махнул рукой: — Простите меня, Джеймс. Это я что-то…

— Отец, — Элизабет перебила его. — Отец, я прошу тебя.

— Но дитя мое… — Губернатор заерзал в постели — и тут из-под одеяла выскользнул пресловутый альбомчик в синем сафьяновом переплете и, распахнувшись, шлепнулся на пол.

Губернатор дернулся, багровея на глазах. Норрингтон с каменным лицом разглядывал упавшее к его ногам. Расплывались нарисованные дамочки с кокетливо приподнятыми юбками, в панталончиках (а иные без панталончиков) — он то видел их, то нет. Он не мог нагнуться, даже если бы захотел.

Альбомчик подняла Элизабет; пролистала несколько страниц и гневно сунула отцу. Губернатор (с лицом цвета молодой свеклы) поспешно спрятал альбомчик под подушку; он не смотрел в глаза дочери.

— Девочка… видишь ли…

— Папа, — Элизабет глядела обвиняюще. Стало ясно, что еще немного — и губернатор услышит все и о своей болезни, и о своем поведении.

Губернатор метнул умоляющий взгляд на Норрингтона. Тот едва сдерживал смех — и истерический, должно быть, получился бы смешок…

— Видит Бог, — губернатор спустил ноги с кровати, — я совсем ничего не понимаю…

Злосчастная случайность сломила его волю к сопротивлению. От одной мысли, что придется объясняться с дочерью по поводу непристойных картинок, мистер Суонн внутренне холодел; и командор… что подумал командор?

Он осмелился поднять глаза; Норрингтон, как ни в чем ни бывало, протянул ему руку:

— Пойдемте.

…На улицу вывалились, словно в печь. Норрингтон вытирал платком потный лоб, губернатор, изнемогая и охая, наспех поправлял парик и одергивал камзол. Последней, подобрав юбки, спешила Элизабет.