Гостеприимный кардинал - Е. Х. Гонатас

добропорядочность. Однако я вас уверяю, что не существует человека, который на протяжении своей жизни не нарушил хотя бы один раз – хотя я думаю, много больше, – седьмую из десяти заповедей. Если вы немного пороетесь в памяти, не может быть, я готов спорить на что угодно, чтобы вы не вспомнили, как что-нибудь украли. Ну, допустим, когда вы были ребенком, ластик у одноклассника, или попозже, почему бы нет? – извините, я использую избитое и довольно смешное выражение, но я это делаю только для того, чтобы помочь вам ощутить дух – сердце женщины?

– Давайте лучше оставим амуры в стороне. Я разве похож на Дон Жуана? – сказал я.

– Я бы не хотел дать неверный ответ, так как не располагаю необходимыми данными. Это было бы легкомысленно, – ответил он улыбаясь, – но верно одно, – добавил он, – и я это говорю не для того, чтобы польстить вам, что вы все еще, несмотря на некоторый возраст, очень привлекательны. Годы прошли, поверьте мне, не оставив на вас следа. Как капли воды на крыльях утки.

– Если бы у меня не было случая удостовериться в вашей серьезности, я бы мог подумать, что вы надо мной смеетесь. Теперь что касается вашего вопроса, я отвечу в том же ключе, в котором вы его задали. Когда я был маленьким, я, помнится, понес точить кухонный нож и точильщик на сдачу с талера[13] дал мне не одну драхму, а достал из передника почерневший червонец (безусловно, его чернота ни в чем не уменьшала его серебряного достоинства, к тому же, потерев его тряпкой, смоченной в уксусе, можно было вернуть ему первоначальный блеск), но я, хоть и заметил это, ничего не сказал, только быстренько засунул его к себе в карман. Однако на полпути мне стало стыдно, и я, раскаявшись, вернулся, чтобы его отдать. Но по несчастливой случайности точильщика не оказалось на месте, он уже ушел. «Ну что же делать, – сказал я, – верну завтра».

– Но что-то случилось, – прервал он, – и помешало вам пойти – вы отложили это на послезавтра, и в конце концов, отсрочка к отсрочке, вы оставили его у себя и так никогда и не вернули… Вы не должны винить себя. Он тоже наверняка воровал у вас в цене и был наказан – согласно закону Моисея – четверицей!

– Да нет же, вы не дали мне закончить. Вернувшись домой, я заперся в своей комнате и вывернул все карманы в поисках червонца среди прочей мелочи, но обнаружил, что червонца нет! После того как вновь перетряс карманы и во второй раз внимательно изучил их содержимое, я увидел, что червонец, который, как я думал, я оставил себе, был не чем иным, как драхмой. Разве не было бы естественным почувствовать облегчение, ведь я избавлялся от необходимости снова бежать к точильщику? Разве мне не следовало совершенно успокоиться? Наоборот, я почувствовал печаль и разочарование – как будто кто-то обманул меня. А как же еще можно истолковать мое огорчение, кроме доказательства того, что я намеревался присвоить червонец?

– Это было большой неожиданностью! – пробормотал разочарованный моей исповедью господин Стифас, он не ожидал услышать, что точильщик, которого он в любом случае считал вором, избежал достойного наказания, – но раз уж вы раскрыли, – продолжил он через некоторое время, – свое сердце и почтили меня своим доверием, позвольте заметить, что эпилог вашего рассказа был разоблачителен. Он полностью подтверждает мою точку зрения. Что доказывает, таким образом, господин Бертумис, что не так просто осудить с легким сердцем кражу, так как даже вы – вы должны это признать – были, пусть только мысленно, вором.

– Довольно! Я попросил бы вас сменить тему разговора.

– С удовольствием. Я понимаю. Итак, давайте вернемся к главной теме нашего разговора, к охоте. Вы ответили мне, я хорошо это помню, что в вас никогда не проявлялась врожденная склонность к охоте. Однако я боюсь, вам будет сложно мне это доказать. Если бы вы сказали, что с детства имели эту склонность, но позже у вас не было возможности развить ее, это было бы более точно. Все дети охотятся на бабочек, сверчков, кузнечиков, лягушек, цикад, майских жуков. Не говорите мне, что вы были исключением.

– Вы правы, я признаю, что не подумал об этом, – ответил я, задумавшись, – но что касается охотничьего ружья, я могу поклясться, что никогда не брал его в руки.

– Дорогой мой Агафий, посмотри мне в глаза. Я никогда не смог бы себе простить, если бы позволил тебе дать ложную клятву. Я узнал тебя в первую же секунду, как только увидел. Ты не изменился, хотя мы не виделись почти сорок лет. Но я сдержался, так как ты не подал виду, что узнал меня, – это может быть из-за бороды, покрывающей мое лицо, – и я решил не открыться тебе сразу. «Дай-ка я его сначала немного помучаю», – подумал я. Ты помнишь, как сыграл со мной ужасную шутку, когда мы были детьми? Поэтому мы и не виделись с тех пор.

– Только не говори мне, что ты Меме! – вскрикнул я.

– Собственной персоной.

Я встал и обнял его, растрогавшись.

– Подумать только, даже твоя фамилия, которую я столько раз сегодня слышал, ничего мне не напомнила. Но, даю слово, сейчас я вспомнил, когда я увидел тебя в карете, я почувствовал, как что-то заскреблось у меня внутри. Какое-то глубокое воспоминание зашевелилось в моей душе. «Я его откуда-то знаю», – подумал я. Но снова быстро погрузился в спячку, я ведь очень устал от путешествия.

Меме, дружески хлопнув меня по спине, пошел к шкафу и вернулся оттуда с бутылкой красного вина и двумя бокалами.

– Наше здоровье! – воскликнул он, чокаясь. – Этот нектар – как раз то, что нам нужно. Эта ночь у меня прошла ужасно, и я так хотел тебя увидеть, поговорить с тобой.

– Знаю, знаю. Мне в общих чертах рассказал Феофан. Я, как и ты, должен тебе сказать, тоже настрадался из-за птички. Бесстыжая пробралась в мой номер и верещала всю ночь. И несмотря на то, что я все вверх дном перевернул, все перерыл, я так и не смог ее найти.

– Эта птичка снова свела нас вместе, а другая – развела на годы, – сказал он.

Он отпил глоток из бокала и спросил:

– Ты помнишь тот день?

– Теперь я все помню так ясно, как будто это было вчера. Был летний вечер. Мы вышли из твоего загородного дома, полные радости и оптимизма первооткрывателей. То и дело мы доставали из карманов свои рогатки – твоя была железная, моя