Крылья Севастополя - Владимир Коваленко

В один из этих дней, 5 июня, произошел эпизод, который через много лет описал в своих мемуарах «Утерянные победы» бывший командующий 11-й немецкой армией Эрих фон Манштейн: «Я с целью ознакомления с местностью совершил поездку вдоль южного берега до Балаклавы на итальянском торпедном катере… На обратном пути у самой Ялты произошло несчастье. Вдруг вокруг нас засвистели, затрещали, защелкали пули и снаряды: на наш катер обрушились два истребителя. Так как они налетели на нас со стороны слепящего солнца, мы не заметили их, а шум мощных моторов торпедного катера заглушил шум их моторов. За несколько секунд из 16 человек, находившихся на борту, 7 было убито и ранено. Катер загорелся, это было крайне опасно, могли взорваться торпеды, расположенные по бортам… Это была печальная поездка. Был убит итальянский унтер-офицер, ранено три матроса. Погиб также и начальник Ялтинского порта, сопровождавший нас, капитан I ранга фон Бредов… У моих ног лежал мой самый верный товарищ боевой, мой водитель Фриц Нагель…».

Этими смельчаками были летчики-истребители Михаил Авдеев и Степан Данилко. Михаил Авдеев позже сокрушался: «Если бы я знал, что на катере Манштейн, ему не пришлось бы писать мемуары».

У нас, летчиков гидроавиации, выполняющих скромную, малозаметную работу, таких ярких боевых страниц не было. Мы завидовали истребителям белой завистью и считали справедливым, что им - слава и почет. Что поделаешь - каждому свое. [118]

Полеты на Севастополь совершались не только из-за нескольких десятков бомб, хотя мы знали, что и это - помощь нашим воинам; главное, что само появление краснозвездных самолетов над линией фронта придавало силы бойцам, они чувствовали в этом поддержку Большой земли и сражались с удесятеренной стойкостью. И это вдохновляло нас.

* * *

20 июня, в субботу, в нашей небольшой глинобитной хатке в Геленджике раздался продолжительный телефонный звонок. Было утро, мы отдыхали после длительного ночного полета на Севастополь, и звонок в такую пору мог означать только одно: какой-то экипаж срочно вызывают на вылет. Возможно, на прикрытие кораблей или спасение людей - в безбрежных просторах Черного моря быструю помощь может оказать только морская авиация.

Но мы ошиблись. Дежурный взял трубку и услышал:

- По приказанию штаба ВВС ЧФ пяти штурманам приготовиться к отбытию в Краснодар. Запишите фамилии: Пономарев, Галухин, Коваленко, Красинский, Пастушенко. Записали? Все!

Трубка замолчала. А мы стали ломать головы: что бы это значило?

Вскоре все прояснилось. Оказывается, в Краснодар прибывают самолеты Ли-2 («дугласы», как привыкли мы их называть) Московской авиагруппы особого назначения (МАОН) для оказания помощи Севастополю. Экипажи на самолетах опытные, не раз летали к партизанам, в глубокий тыл врага, в осажденный Ленинград, но над морем им летать не приходилось, сложных условий Севастополя они не знают, поэтому и попросили в помощь штурманов, работавших в осажденном городе и знающих каждый клочок севастопольского «пятачка».

Командировали штурманов не только из нашей эскадрильи, но и из других частей. Набралась солидная компания. Когда через несколько часов мы прибыли в Краснодар, на центральном аэродроме уже стояло 20 «дугласов», только что прилетевших из Москвы. Нас встретило командование МАОН - командир майор В. М. Коротков и комиссар И. М. Карпенко.

- Обстановку объяснять не буду, - сказал командир, - вы ее лучше нас знаете. Давайте сразу разберемся по экипажам, чтобы вы могли познакомиться, обсудить маршруты, приготовиться к полету. Первый вылет сегодня. [119]

Меня назначили в экипаж М. С. Скрыльникова. Он мне сразу понравился: немногословный, спокойный. Солидный командир. И еще одно обстоятельство вызывало особое уважение к этим гражданским летчикам: почти у всех на груди поблескивали ордена (у нас же тогда еще не было ни единой правительственной награды). У Скрыльникова, помнится, их было два: Красного Знамени и Красной Звезды. Мы понимали, что просто так, за здорово живешь, эти ордена не даются.

До вылета еще было далеко, и Скрыльников, собрав под плоскостью самолета весь экипаж, обратился ко мне:

- Лейтенант, мы тут все люди новые, района не знаем, поэтому давайте пройдемся по маршруту, да подробненько, не спеша, со всеми деталями.

Я достал карту, и мы «полетели». Я описывал характерные ориентиры по маршруту, объяснял, что нас ожидает, если отклонимся влево, вправо. На листке бумаги нарисовал Херсонесский аэродром, показал, где расположены капониры, откуда лучше заходить на посадку, какие опасности могут встретиться… Слушали меня внимательно. В общем, знакомство состоялось.

Первым на прокладку ночного маршрута вылетал командир эскадрильи В. А. Пущинский, штурманом шел наш Василий Галухин, только недавно прилетевший из Севастополя. Ответственность на нем лежала большая: не так сложен сам полет, как первая посадка большого перегруженного самолета на маленькой, к тому же изрытой бомбами и снарядами и постоянно подвергающейся артобстрелу площадке Херсонеса.

В этот день немцы прорвались на Северную сторону Севастополя, вышли к бухте, захватили площадки, где еще несколько дней назад базировались наши МБР-2. Это еще больше осложнило положение Херсонесского аэродрома, поскольку враг из Константиновского равелина мог вести огонь не только по аэродрому, но и по заходящим на посадку самолетам. Притом почти безнаказанно: в те дни наша артиллерия и минометы из-за недостатка боеприпасов больше молчали, огонь вели только прямой наводкой по атакующей пехоте и танкам. Каждый снаряд и мина были на строгом счету.

Мы должны были хоть немного пополнить их запасы. Все 20 самолетов загрузили до отказа. Для этого пришлось выбросить из фюзеляжей все, без чего можно обойтись в полете, даже парашюты и надувные спасательные лодки. [120]

Ушел самолет Пущинского, и мы стали ждать. Сразу после посадки он должен дать радиограмму - разрешение на вылет.

Время тянулось томительно. Два часа показались вечностью. Наконец долгожданная радиограмма: «Выпускайте все самолеты».

Один за другим, с интервалом 15-20 минут, взлетали и уходили в ночь «дугласы». Наш самолет ушел одним из первых. Специальной штурманской кабины в нем не было, поэтому после прохода ИПМ (исходный пункт маршрута) второй пилот уступил мне свое правое кресло. Перед гладами открылось ночное небо, усеянное мириадами ярких звезд. Луны не было, но погода стояла безоблачная, горизонт просматривался хорошо. Мягко, как-то даже умиротворяюще гудели моторы. Не верилось, что через какой-нибудь час мы попадем в огненный ад войны.

А она напомнила о себе очень скоро: где-то в районе Ялты заколыхалось далекое зарево. Когда подлетели ближе, увидели, что в горах горит лес: фашисты таким образом боролись с партизанами…

Севастополь был закрыт тяжелым покрывалом дыма, через который прорывались языки пожарищ. Вокруг города и на Северной стороне сверкали бесконечные вспышки орудий - враг продолжал разрушать уже разрушенный город.

У меня сжалось сердце. Севастополь! Никогда я не видел тебя таким. Всего несколько месяцев я находился среди твоих защитников, да и в мирное время бывал только редкими наездами, но ты стал мне дорог, ты стал моей судьбой - трудной, напряженной, незабываемой. Ты - боль, гордость и честь наша! Севастопольцы дали клятву: защищать, тебя до последнего патрона, до последней капли крови. И ты не сдавался!

Мы обогнули Херсонесский маяк, зашли на посадку с севера. Сразу почувствовалась близость врага: со стороны Константиновского равелина к нам потянулись нити трассирующих пуль.

На аэродроме вспыхнуло посадочное «Т», выложенное из электрических огней. Прожектор не включали, чтобы не привлекать внимание врага - «дуглас» планировал на посадку в полной темноте. Посадочные фары включили, когда до земли оставались считанные метры. Еще несколько секунд - и колеса черкнули по земле. Принимающий фонариком указал, куда надо отрулить с посадочной площадки - поближе к капонирам. [121]

Открылась дверь, и в самолет сразу ворвался гул войны: подрагивала земля от недалекого боя, над аэродромом свистели снаряды, раздавались хлопки разрывов. Матросы кинулись разгружать боеприпасы, рядом уже стояли машины с ранеными.

- Быстрее, товарищи, быстрее, - торопил руководитель приемки. - Пока не начался артналет.

Экипажу не разрешили даже выйти из самолета, вышел один Скрыльников, чтобы переговорить с руководителем полетов.

Ящики с боеприпасами укладывали прямо в машину, видимо, с ходу отправляли на передовую.

Быстро погрузили раненых. Многие были в тяжелом состоянии, но мы не услышали ни одного стона, ни одного крика. Воины-севастопольцы мужественно переносили страдания.