Асканио - Александр Дюма

На следующее утро восход солнца был великолепен; накануне Бенвенуто попросил своих помощников явиться в мастерскую. И, хотя дело было в воскресенье, собрались все до единого.

— Сыны мои, — обратился к ним учитель, — я нанял вас, дабы вы трудились над созданием золотых и серебряных изделий, а не для ратных дел, — это ясно. Но вот уже два месяца мы работаем вместе и хорошо узнали друг друга, поэтому в случае необходимости я могу рассчитывать на вас, так же как вы можете всегда и во всем рассчитывать на меня. Вы знаете, о чем идет речь. Плохо нам здесь работать без воздуха и света, руки у нас связаны, не можем мы взяться за настоящую работу, даже ковать, как надлежит, не в силах. И вот король — вы все были свидетелями этого — соблаговолил пожаловать мне более обширное и удобное помещение. Но у него нет времени заниматься всякими пустяками, и он велел мне самому о себе позаботиться. Ну, а кое-кто не желает предоставить мне помещение, столь великодушно дарованное королем; значит, нужно взять замок силой. Парижский прево не отдает замка вопреки повелению его величества — должно быть, так принято в этой стране, — но он, очевидно, не знает, с кем имеет дело. Когда мне отказывают, я требую; когда сопротивляются, побеждаю. Хотите помочь мне? Не скрою — дело опасное: придется дать сражение, пойти на штурм крепости. Предстоят и другие не совсем безобидные развлечения. Нам нечего бояться ни полиции, ни сторожевой охраны — у нас есть дарственная его величества. Вероятно, будут и убитые, сыны мои. Так что пусть тот, кто хочет повернуть обратно, не церемонится; пусть тот, кто хочет сидеть дома, не стесняется. Я призываю лишь людей отважных. Если вы оставите меня с Паголо и с Асканио, не тревожьтесь. Не знаю, как я поступлю, но знаю, что решение мое неизменно. Зато, клянусь кровью Христовой, если вы будете мне преданны душой и телом — а я на это надеюсь, — пусть трепещет прево в своей резиденции! А теперь, когда вы обо всем досконально осведомлены, говорите: пойдете за мной?

Раздался единодушный возглас:

— Пойдем, учитель, пойдем всюду, куда вам угодно!

— Молодцы, сыны мои! Ведь вы все любите позабавиться?.. Все! Гром и молния! Повеселимся знатно! — воскликнул Бенвенуто, чувствуя, что он наконец в своей стихии. — А то я совсем закис. Вперед, вперед, смелее, шпаги наголо! Слава богу, немало хороших ударов нанесем, немало отобьем! Видите ли, милые мои сыны, видите ли, храбрые мои друзья, нужно быть во всеоружии, нужно условиться о едином плане, нужно подготовить нападение — придется вам поупражняться в фехтовании, и да здравствует веселье! Всё отдаю в ваше распоряжение — и наступательное оружие, и оборонительное, а то, что висит на стенах, не в счет. Пусть каждый выбирает себе что приглянется. Эх, как бы нам пригодилась добрая кулеврина! Ну, да что поделаешь! Зато вот вам взамен всякая мелочь: аркебузы, мушкеты, пики, кинжалы и шпаги, а вот вам еще и кольчуги, шлемы и панцири… И живей, живей принарядимся к балу, а прево пусть платит за музыку!

— Ура! — закричал весь отряд.

Любо было видеть, какое оживление царит в мастерской, какая там суматоха; все было перевернуто вверх дном.

Одушевление, воинственный пыл Бенвенуто веселили все сердца, оживляли все лица. Его помощники примеряли кольчуги, размахивали шпагами, выхватывали из ножен кинжалы, хохотали, пели… Можно было подумать, что все готовятся к маскараду или празднику. Бенвенуто всюду поспевал: одному показывал, как нужно наносить удар, другому привязывал портупею; он чувствовал, что горячая кровь свободно и вольно течет по его жилам, как будто он вновь зажил настоящей жизнью.

Подмастерья без умолку шутили над своим воинственным видом и над своим неумелым обращением с доспехами.

— Эй, учитель, взгляните-ка! — кричал один. — Взгляните, как Симон-Левша надевает шпагу!.. Да справа же надевай! Справа!

— А как Жан держит алебарду! — отвечал Симон. — Он будет так держать посох, когда станет епископом.

— А Паголо! Паголо надевает двойную кольчугу! — кричал Жан.

— Что же тут такого? — возражал Паголо. — Глядите, германец Герман одет совсем как рыцарь времен императора Барбароссы.66

И действительно, тот, кого сейчас назвали германцем Германом, что было излишне, ибо само имя по своему немецкому звучанию указывало, что тот, кто его носит, принадлежит к выходцам из Священной Империи, — повторяем, Герман был с ног до головы закован в латы и напоминал одну из тех исполинских статуй, которые в ту прекрасную эпоху расцвета искусства украшали гробницы. Хотя сила храброго малого, родившегося по ту сторону Рейна, и вошла в поговорку у подмастерьев, Бенвенуто заметил ему, что, пожалуй, он не повернется в таком панцире и силы у него не прибавится, а, скорее, убавится. Но Герман вместо ответа вскочил на верстак с такой легкостью, будто одет был в бархат, и, сняв с крюка огромный молот, повертел им над головой, а потом ударил три раза по наковальне, да так, что при каждом могучем ударе наковальня уходила на дюйм в землю. После такого убедительного ответа Челлини почтительно поклонился в знак того, что он вполне доволен.

Асканио надевал военные доспехи молча, в стороне от других; юноша с тревогой думал о последствиях дерзкого предприятия. А вдруг Коломба не простит ему, что он участник нападения на ее отца? И, быть может, поселившись вблизи от нее, он станет чужд ее сердцу, тем более если прево будет убит или изувечен в бою.

Скоццоне же все это и развлекало и тревожило: она то плакала, то смеялась. Всякие перемены и борьба были ей по вкусу, но кровавая схватка и ранения пугали.

Глядя на приготовления к бою, Скоццоне-резвушка прыгала от радости, но при мысли о последствиях боя Скоццоне-женщина дрожала от страха.

Бенвенуто наконец заметил, что она смеется сквозь слезы, подошел к ней и сказал:

— Скоццоне, ты остаешься дома с Рупертой. Приготовь корпию для раненых и вкусный обед для здоровых.

— Это еще что такое! — воскликнула Скоццоне. — От вас я ни на шаг! С вами я не оробею перед прево и всеми его присными, а здесь, вдвоем с Рупертой, умру от тревоги и страха…

— Ну нет, я ни за что не возьму тебя с собой, — отвечал Бенвенуто, — а то я все буду тревожиться, как бы с тобой чего не случилось. Ты будешь ждать нашего возвращения и молить господа бога за нас, дорогая крошка.

— Послушайте, Бенвенуто! — возразила Скоццоне — очевидно, ее внезапно осенила удачная мысль. — Сами понимаете, не могу я смириться с тем, что буду сидеть здесь сложа руки, а вас там ранят… еще, пожалуй, убьют. Но, право, все можно уладить: не стану я молиться богу в мастерской, а пойду в церковь, поближе к месту сражения. Там я буду в безопасности и тотчас же узнаю о победе или поражении.