Скорпионы в собственном соку - Хуан Бас

Он опустил ружье и принялся всхлипывать.

– Я не могу жить без него.

Все произошло очень быстро.

Он поставил ружье прикладом на пол, вытащил из-за пояса шумовку, схватил ее за тот конец, которым снимают пену, положил дуло ружья на руку, так, что оно доставало до горла, нажал на курок ручкой шумовки и вышиб себе мозги.

От этой бесконечной поездки на такси я впадаю в какое-то ватное состояние.

Хотя мы и продвигаемся на приемлемой скорости, мы никак не доедем до конца этой улицы.

Кажется, будто здесь, внутри, время и пространство растянулись и потеряли свою консистенцию.

Какая глупость.

– Почему мы никак не можем доехать? Я не понимаю.

– Полагаю, пока что так лучше, – загадочно говорит таксист.

Он утратил галисийский говорок, и теперь его речь звучит нейтрально, лишенная какого-либо акцента или нивелированная суммой многих. Я принимаю этот необъяснимый феномен скорее как обман чувств. Я также принимаю беспокоящие перемены в поведении таксиста с естественностью, удивляющей меня самого.

– Все это нереально, – говорю я громко, но для меня это скорее мысли вслух.

Таксист, видимо, понял это, ведь он не делает на мою фразу ни малейшего замечания.

Наконец улица Автономии кончается. Больница Басурто уже виднеется там, сбоку, меньше чем в пятистах метрах.

– Займитесь воспоминаниями; это лучшее, что вы можете сделать в своем положении. – Я встречаюсь с таксистом глазами в зеркале заднего вида.

Его взгляд тоже изменился: он стал тверже и кажется вневременным или древним.

Он внушает мне страх.

Не могу объяснить почему, но я слушаюсь его беспрекословно.

27

Кресенсио повезло, и он выжил после того выстрела. Я порадовался этому; я хотел бы видеть его мертвым, но погибшим от моей руки, а не от руки другого. Достаточно уже того, что Фернандес де Ла Полеа откинул копыта от кровоизлияния в мозг в тюряге.

Как я вам уже рассказывал, пуля вошла в иезуита через рот, сломала ему пару зубов, разорвала ему на куски язык и горло и вышла через шею, не затронув ни позвонки, ни, как следствие, спинной мозг. Он долго выздоравливал, но в качестве воспоминания о произошедшем у него остались только шрам на нижней губе и шепелявость, делавшая еще более смешными его напыщенные речи, – я смог убедиться в этом несколько лет спустя.

Я не ходил навещать его. Я получил эти сведения от третьих лиц.

Когда его выписали, он уехал. Он получил место приглашенного преподавателя для чтения курса лекций по мистической испанской литературе в Нотр-Дам, известном частном католическом университете, расположенном около Саус-Бенда, Индиана, Соединенные Штаты Америки.

Моя добыча улетела далеко. Но сделаем хорошую мину при плохой игре: рано или поздно она вернется; а если нет, придется пересечь лужу, чтобы вернуть себе ее.

Хорошие охотники, которые одновременно являются gourmet[100] и едят свои трофеи, убивают вкуснейшего вальдшнепа с первого ружейного выстрела. А если им это не удается, они воздерживаются от повторной попытки. Они делают так потому, что знают: если промажут первым залпом, птица от страха нагадит и потеряет, таким образом, жидкости, необходимые для ее дальнейшего чудесного вкуса в блюде.

Нужно с очевидностью признать, хотя это и задевает мою гордость, что с первого выстрела я промазал, я все еще был охотником-новичком.

Но позже я сделаю то, что будет необходимым, чтобы получить своего грязного иезуитского вальдшнепа с полными кишками, и мне придется быть очень осторожным, чтобы не упустить единственный выстрел, который должен будет быть точным и окончательным.

Так я поклялся.

28

Тем временем Йосеан Аулкичо по возрасту оставил игру в «Атлетик» Бильбао и начинал новую профессиональную карьеру в качестве тренера.

Он занимался лучшей региональной футбольной командой, «Басконией» из Басаури, той самой деревни, в окрестностях которой высятся стены тюрьмы, где был заключен Товарищ, уроженец Алавы, похищенный у меня смертью.

Однажды в воскресенье в начале мая я бродил по Бильбао и случайно открыл для себя бар «Твинз» и эксцентричных близнецов Ригоития.

Вечером, несколько навеселе, я отправился в близлежащую деревню Басаури, чтобы увидеть матч, разыгрывавшийся между командой Йосеана и какими-то кантабрийцами, «Гимнастическим обществом» из Торрелавеги. Трудно было определить, кто выступал более зверски. В конце первого тайма счет был ничейный, 2:2, при том что со стадиона Басоселай, из Басконии, они привезли с собой троих травмированных игроков. Болельщики из Басаури, находившиеся там в пропорции четыре к одному по отношению к болельщикам из Торрелавеги, чрезвычайно разгорячились; из троих пострадавших двое были из домашней команды.

Аулкичо сидел там, на скамейке, да простят мне этот смутный плеоназм,[101] со своими запасными игроками и массажистом, на нем был безупречный костюм жемчужно-серого цвета. Видно было, что у него очень плохой характер: он кричал на двух игроков одновременно, жестикулировал как безумный и вытирал пот галстуком.

По истечении двадцати минут второго тайма «Гимнастика» выигрывала со счетом 3:2, и атмосфера была заряжена, как пистолет.

Внезапно каким-то непонятным ударом забил гол Саилдура, центральный нападающий «Басконии», крестьянин, о котором, как мне говорили, шла слава, что он может разрубать сырые картофелины рукой.

Крики несколько поутихли. Но несчастный арбитр имел неосторожность аннулировать гол из-за положения «вне игры». На газон посыпались разного рода увесистые предметы. Судья, коротышка, как видно, опытный в такого рода спорах, побежал на середину поля, чтобы оказаться как можно дальше от бросавших, чего нельзя сказать о Саилдуре, в которого попали с первого броска.

Кантабрийские игроки поспешили на помощь арбитру и набросились на ребят из Бастаури.

Четверо «серых», в чьи обязанности входило следить за соблюдением цивилизованных правил во время встречи, тоже понеслись в самый эпицентр потасовки с дубинками в руках. Один из них так и не добежал до места, потому что упал, сраженный ударом бутылки (почему-то на них были шапки, а не каски).

Значительная часть домашних болельщиков спрыгнула на поле, чтобы помочь своим игрокам.

Кантабрийцы, все находившиеся за своими воротами, сгрудились плотной толпой.

Йосеан также не отказал себе в удовольствии поучаствовать в этой кутерьме. Я увидел, как он бегом несется к месту, где было особенно жарко, со скамейкой на манер тарана.

На какое-то мгновение я испугался, что его линчуют, но мне недолго пришлось за него бояться. Мой сосед по трибуне посчитал, что я не без греха, и в качестве демонстрации своей солидарности со сражающимися воспользовался тем, что я не был готов к защите, ибо поднял локоть руки с фляжкой коньяка и вырубил меня бутылкой пива «Сан-Мигель» объемом в 0,33 литра.

Потасовки такого рода, видимо, были ходовой монетой во время местных матчей, и даже спортивная пресса не опубликовала заметки о произошедшем. Из этого я заключил, что Йосеан выжил.

Мне же наложили три шва, чтобы зашить рану.

Я поклялся, что больше никогда нога моей не будет на футбольном матче.

И оставил Йосеана Аулкичо последним или предпоследним в своем списке мести.

29

Бланка Эреси, моя нежнейшая сопрано, обосновалась в Мадриде. Я снял маленькую квартирку на улице Браво Мурильо и на неопределенное время переехал в столицу королевства, – это случилось 15 июня 1977 года, в день всеобщих выборов, первых в Испании за сорок один год, – практически излишне будет говорить, что я в них не участвовал.

Бланка в тот момент с триумфом выступала в театре «Ла Сарсуэла» в партии Джильды в «Риголетто», которую исполняла четыре дня кряду.

Хотя она очень привлекала меня сексуально – а может быть, именно поэтому, – она должна была стать первой.

В один день я видел ее в опере как зритель, на следующий – за кулисами. Она еще немного поправилась; она была красива, вся лучилась и источала либидо.

Мне удалось проникнуть за кулисы благодаря тому, что я подмазал начальника машинистов сцены, с которым познакомился в баре, расположенном около театра, где собирался персонал театра. Я заверил его, что мой интерес – самый невинный: тайком подсмотреть, как выходят на сцену и покидают ее мои любимые певцы.

Таким образом я смог с безопасного расстояния понаблюдать за любопытным занятием, какое они практиковали; мой подкупленный помощник открыл мне, что это было обычаем и почти ритуалом у некоторых оперных певцов.

В перерыве между первым и вторым актами четыре главных персонажа собрались возле круглого столика, и пока ассистенты помогали им переодеться и поправляли макияж, они все вместе стоя играли в покер «в открытую».