ПоэZия русского лета - Максим Адольфович Замшев

свою.

Ибо жизнь – эта битва: следить свысока

мировой оголтелый бедлам,

тут военная хитрость – не брать языка,

партизаня по вражьим тылам.

Но вести затяжные, как ливни, бои

с сонмом ангелов падших, едва

отбивая у вестников смерти свои

силы, помыслы, чувства, слова.

А не то, словно в царстве теней, наяву

сын отца не узнает и мать,

как чужая старуха, не веря родству,

просто мимо пройдёт помирать.

На Донбассе

Раньше они лишь в общей могиле лежать могли б:

в лагерном рве человечье мясо,

а теперь бок о бок отстреливаются из-под глыб

гибнущего Донбасса.

Раньше один другого к стенке б – кровав закат

Родины, по сторонам распятой.

А теперь они вместе хоронят своих солдат,

убитых в Ясиноватой.

Бездна с бездной сошлись. Шаг в шаг и плечом к плечу.

Ангельски хор поёт – высоко и чисто.

С общей молитвой теперь ставят свечу

за воинов – коммуниста и монархиста.

…Ненависть, преображайся в любовь, как лёд —

в лёгкую воду, в пар, и в туман, и в дымку,

в облако, возносящее весь народ:

в белых лохмотьях каждый,

и все – в обнимку!

Баллада о Сашке Билом

Это дух Сашка Билого – неутолённый, мятежный —

бешеной слюною исходит, что шелудивый пёс: жуть, злость,

жаждет отмщенья, крови, рыщет по Незалежной,

вгрызается в плоть, рвёт тёплое мясо, ломает кость.

Это не кто, как он – прелюбодейный, шало

пахнущий палёною человечиной, в Одессе вдыхает дым,

роется в Мариуполе в трупах, но всё ему мало, мало,

весь измазался кровью, а – всё незрим.

«Мало ещё вы душ загубили кацапских», – за ушные мочки

дёргает, подначивает, поддаёт пенделя, чтоб уж наверняка,

долбит мозг Коломойского, печень клюёт, вырывает почки.

«Это ты, – Сашок?» – тот в ужасе спрашивает невидимого Сашка.

Так недолго сойти с ума, что со ступеньки… Лютый

озноб: серое вещество закипает, скисает, как молоко.

В ночи Коломойский спрашивает у шкафа: «Билый, чи там, чи тут ты?»

Но до поры ухмыляется, отмалчивается Сашко.

Ибо – наутро – знает: глянут все западенцы,

все коломойцы глянут в зеркальную даль и – в крик:

оттуда стервец Сашко кривляется, грызёт заусенцы,

средний палец показывает, высовывает язык.

Глянут наутро бандеровцы – родичи, единоверцы —

на братанов по сектору, и в каждом из них – мертвяк

Билый Сашко сидит, застреленный ночью в сердце

и заселивший тела живые незнамо как.

Глянет и Незалежная в воды, и – отразится

бритая голова с безобразным ртом, жёлтый желвак,

бегающие жестокие глазки, жиденькие ресницы:

вылитый Сашко Билый – убивец и вурдалак.

Да это же бес в маскировке: плоть, синие жилы,

всё как у всех – комар на лице простом…

На цепь его посадить, под требник Петра Могилы

склонить с заклинательными молитвами и крестом!..

В берцах, в военном буро-зелёном прикиде:

ишь, как всамделишный – щетинистая щека…

Да покадит на него иерей,

воскликнет Господь: «Изыди!»,

и с воем из Незалежной низвергнется дух Сашка!

Семён Пегов

«в февральских маршах высшие чины…»

в февральских маршах высшие чины

осколками ракет посечены

степных аллей вангоговы обрубки

троянски не обдуманы поступки

скребут умы купцы и горлопаны

хрустят во рту азовские рапаны

погружены в прифронтовые дрязги

затвор над их затылками не лязгал

жуют песок бубенчатые тралы

торчат домов кошмарные кораллы

на пепелище города Марии

где сто постов железом заморили

в разгар густой мучительной весны

азовские развилки и кресты

весною обезличенный состав

закатами надломленный сустав

и сколько тут за мужество ни ратуй

мы декабристы каторжане и пираты

идём на штурм бессмысленно горя

без неба в голове и без царя

смертями пустырей неомрачимы

голодно-первобытные мужчины

в безвременной и сладостной тоске

лежим на мариупольском песке

и души обезврежены войной

и кровь как христианское вино

по жилам жизнь размеренно гоня

подальше от купцов и цыганья

выстраивает роту в три ряда

моя новороссийская орда

Апрель 2022

«Он поправляет усы, поднимается на драккар…»

Он поправляет усы, поднимается на драккар,

Северный ветер, вплетённый в его косу,

Нечто подобное, кажется, предрекал —

И проклятие это клонит его ко сну.

Весь отряд на борту. Командует – не борзеть.

Не привык Ярополк дрёму делить с людьми,

Он проходит к корме, забивается под брезент,

Терпко пахнет смолою корпус его ладьи.

Что смаковать кручину? Западная Двина

Сделает всё сама, верный укажет курс.

В этой седой воде пряжа богов видна,

Вечность сама видна, пряная, как укус.

Ярополк засыпает. В поймах встают леса —

Путаные наречья снова во рту вертеть,

Хвойные комары будут над ним плясать,

Редкие облака будут о нём радеть.

Он всегда был из тех, кто борется до конца,

Но когда их драккар проглотит угрюмый плёс,

Прежде чем утонуть, вспомнит лицо Отца

И тоску по Нему, что с собой унёс.

«…и сколько их в дремучей извести…»

…и сколько их в дремучей извести

Пропавших без вести —

Тоску по ним из нас не вывести,

Не соскрести.

Нам, первобытным мудакам,