Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

— Не знаю, не знаю, — засомневался наш старший товарищ на основе собственного исторического опыта.

На базе всеобщий аврал, непрекращающийся, но какой–то радостный, легкий, несмотря на все нагрузки. Снова пакуем в ящики наше имущество, не считая материалов наблюдений, которые каждый хранит отдельно, среди самых важных документов — обеспечение своего научного будущего. В заливе то и дело появляются суда, то на отстой от непогоды, то в ожидании ледовой проводки, поскольку навигация по Северному морскому пути в разгаре. Больше всех интересует нас то судно, которое придет за нами, но Москва пока молчит, снова и снова испытывая наше терпение. Но мы уверены — конец экспедиции близок, ничто не может его отменить.

Отдельные новости на этом фоне порой озадачивают. Как–то я поинтересовался у знакомых гидрографов:

— А с чего это танкер к вам пожаловал?

— Не танкер, это наш водолей…

— Неужто на Новой Земле воды не хватает?

— Начальство о нас заботится, водичку с материка присылает.

Ничего себе новость! Как–то еще нам она отзовется, на нас и на нашем потомстве, когда придет его черед. Для интересующихся могу только сообщить, что нам было отказано в Москве в медицинском обследовании на предмет влияния термроядерных испытаний под предлогом нарушения секретности. Таковы были нравы нашего родного советского ВПК. Последнюю информацию незрелый ум штатского младшего научного сотрудника может истолковать в том смысле, что были подразделения совкового ВПК, разной степени гуманности, на это уже за пределами настоящей книги.

Знакомство с моряками позволило оценить собственные судовые плавсредства, и мы поняли, что наша скромная шлюпка–четверка с мотором «Москвич» — отнюдь не самое лучшее для наших условий… Пока гоняем наше утлое суденышко вовсю, используя его для высадок на разных участках побережья для последних наблюдений, среди которых важное место занимает нивелировка береговых валов и полевое дешифрирование ключевых участков аэрофотосъемки. В хорошую погоду получаешь еще эстетическое удовольствие, когда, по словам поэта, «глянешь за борт и под тобою то ли небо, а то ли море». Разумеется, бывали и другие ситуации, когда такая высадка обходилась не только залитыми сапогами–болотниками, но и более серьезными приключениями. За удовольствие оставаться исследователем плата мелким дискомфортом — не самая страшная.

Расширение кругозора проходило порой в совершенно неожиданном направлении. Именно в Русской Гавани для себя лично я уяснил секреты импрессионизма, когда отражение высокослоистой облачности на пологой зыби без единой морщинки вдруг вживую обозначило такие переходы и такую игру самых тонких оттенков цвета, которые не под силу самым известным мастерам, как бы они ни стремились в своем подражании природе. Постижение подобного — не единственная из прелестей нашей профессии, тем более недоступных обитателям современных асфальтовых джунглей, пытающихся компенсировать свой эстетический голод посещением картинных галерей или редкими выездами на природу в окрестностях больших городов.

Среди мелких неприятностей, сопровождающих нас при контактах с представителями Большой земли, — легкие «эпидемии» расстройств желудка или насморка.

— Чего же вы хотите, — просвещает нас доктор. — Вы же два года прожили без бактерий, естественно, ваш иммунитет ослаб. Так что будьте готовы к тому же и на Большой земле. Там через недельку–другую восстановитесь. За удовольствие зимовать надо платить…

В последние дни июля нам сообщили, что за нами выйдет таинственная «Унжа», однако никто не мог припомнить, что это за судно… Необычная погода стимулировала нашу деятельность, особенно у представителей балансового направления, которые увидали возможность расчетов для самых крайних значений. Благодаря Энгельгардту мы получили сведения для очень холодного сезона 1957–1958 и очень теплого 1958–1959 гг., что обеспечивает простор в расчетах. Такая она, современная география, когда открытие новых территорий сменилось количественными оценками природного процесса, нисколько не утратив от этого ни таинственности, ни привлекательности.

Общий настрой на завершение, однако, порой приводил к маленьким, но своеобразным ЧП. Когда утром 8 августа в коридоре раздался вопль Жени Дебабова ««Ушка», «Ушка» пришла!» — все отреагировали моментально. Натягивая штаны под хлопанье дверей и звук торопливых шагов в коридоре, я в панике вспоминал все, что мне предстояло сделать до отъезда Однако спросонья силуэт судна в бухте показался мне странно знакомым. Лица моих коллег выражали разочарование и одновременно очевидное желание расправиться с невольным обманщиком. Наконец Зингер решительно заявил:

— Это же «Мурман», ребята Разрази меня гром, «Мурман»!

— Видим, что «Мурман», — отвечали ему с разных сторон, среди которых возобладал глас мщения: — А подать сюда Тяпкина—Ляпкина!

«Тяпкин—Ляпкин», он же Женя Дебабов, был подан и предстал перед возбужденным коллективом.

— Ты разбил наши хрупкие мечты, — обличал его наш парторг. — Ты морально травмировал нас накануне приобще–ния к цивилизованному обществу и поэтому ты заслуживаешь наказания. Прошу присутствующих высказываться без протокола, помня — закон Арктики суров, но справедлив.

Последовали разнообразные предложения, в большинстве достаточно жестокие:

— Приковать к плите.

— Оставить на третью зимовку.

— Высадить на Богатый.

— Подвергнуть килеванию на «Мурмане».

Самый свирепый заявил:

— Снимай штаны, я набью тебе морду.

— Мягше к людям! — осадил его Зингер. — Товарищ высказывается не в духе времени, разгул сталинизма закончился. Тезка, слушай сюда, как говорят в славном городе Одесса. Твоя морская необразованность едва не поставила тебя на грань линчевания. Скажи, неужели светлый образ «Унжи» из наших розовых снов похож на этот прокопченный утюг ледокольного типа? Я согласен — это превосходное судно, покрывшее себя неувядаемой славой в походе к папанинцам, минного заградителя в военные годы и гидробазы в мирные дни. Однако не оно вернет нас в лоно Большой земли, не оно на крыльях грез унесет нас за моря в родной Институт географии под сень кремлевских звезд. Чувствуешь ли ты раскаяние в содеянном тобой по темноте своей? Покайся же, ибо повинную голову и меч не сечет…

Так товарищ Зингер провел очередное мероприятие по поддержанию вверенного ему личного состава в должном политико–моральном состоянии (полиморсос на полярном сленге), а виновник переполоха, удрученный, поплелся к своей плите, убедившись, насколько опасно выдавать желаемое за действительное.

При последнем посещении стационара Барьер Сомнений обнаружили, что жизнь там приближается к грани возможного. Если Ледораздельная в области питания с каждым месяцем погружалась в толщу ледника, то посещенный стационар в области расхода с каждым месяцем все больше вытаивал на ледяном пьедестале под домиком, который защищал его от жарких солнечных лучей, образуя так называемый ледяной гриб, или стол, как это называется на ледниках Кавказа или Альп. Сам домик в процессе вытаивания не только возвысился над ледниковой поверхностью, но и накренился. Теперь просто попасть в него уже проблема, даже налить тарелку варева на наклонившемся столе. Избыток экзотики — тоже нехорошо, тем более на фоне окрестностей домика, где вытаивают груды разнообразного мусора и угольной золы. Вытаяли и рухнули флюгера. Никогда бы не подумал, что обитатели домика были настоящими обжорами, но сотни пустых металлических и стеклянных банок уличали нас в этом.

Что касается последних геодезических наблюдений на поперечном створе Перевалка — Бастионы, то лучших условий быть не могло, просто потому, что вскрывшиеся трещины перестали быть замаскированными капканами. Правда, на гребне Бастионов, которые оседлала тонкая пленка орографической области, задержала на несколько часов — но это уже мелкие неудобства по сравнению с былыми испытаниями. Я также получил засечками современное положение лагеря экспедиции Ермолаева, в 1933 году располагавшегося на верхней бровке Барьера Сомнений, что позволяло определить скорость его движения. Определенно это важный дополнительный материал, которым не следует пренебрегать. Уже поэтому мой последний выход на ледник не был бесполезным.

В ожидании видимости читаю литературу, накопившуюся за два года в домике. Почему–то запомнилась «Юность короля Генриха IV» Манна в довоенной «Интернациональной литературе» и довольно занудная вещь А. Коптяевой о враче Иване Ивановиче, дожившем до седых волос и докторской степени и так не разобравшемся со своими возлюбленными. Ситуация абсолютно неактуальная посреди ледяного безмолвия, но описанные в повести знакомые мне окрестности Большой Калужской с Президиумом Академии наук и парком Горького вызывают множество воспоминаний. Похоже, я даже ощутил летний зной, когда асфальт становится мягким, а от каменных стен пышет жаром, и где–то за зеленью Нескучного сада дышит приятной влагой Москва–река. Как давно все это было… К обеду 13 августа вернулся в базу.