Чесменский бой - Владимир Шигин

14 декабря. Отряд майора Апрея (из Первой армии), шедший из Бухареста к Карушу, проходя ущелье, был окружен двухтысячным турецким отрядом. Жестокая рукопашная схватка продолжалась несколько часов. В бою пали сто тридцать пять егерей и сам майор Апрей. Остатки отряда штыками пробились к Бухаресту. Турецкие потери – две тысячи человек.

Из Восточной тайной экспедиции:

Зима 1769-1770 годов. Отряды капитана 1 ранга Креницына и капитан-лейтенанта Михаила Левашева зимовали в Нижне-"Камчатске, постоянно испытывая крайнюю нужду, так как не получали ни порционных денег, ни «сухопутного провианта». Чтобы дожить до лета, организовали рыболовный промысел. Несмотря на трудности и лишения, готовились к плаванию и продолжали исследования…

Глава пятая

Быть гонимым ударами свирепствующего моря, страдать от зноя, жажды, голода, изнуряться лихорадками, встречать смертоносную заразу и даже безумию подвергаться, не зная притом верного убежища и отдохновения в каком-либо порте, – это то же, что при жизни соприкасаться со смертью.

В то время пока корабли Елманова стояли на ремонте в Портсмуте, адмирал Спиридов с «Евстафием» и «Надеждой Благополучия» спешил вперед на всех парусах. Вот уж пропал за кормой Зюйд-Форлендский маяк. Вскоре дубовые форштевни передовых кораблей с ходу врезались в штормовые бискайские воды.

Бискай штормит почти всегда, но в период вестовых ветров в нем творится нечто невообразимое. Вал за валом в бешенстве несутся к берегу волны и, отхлынув, наталкиваются на идущие следом. Трудно передать, что делается тогда с кораблем.

Ветер ударил внезапно, он рвал паруса и гнул стеньги. Скоро с салингов линейного корабля потеряли из виду «Надежду Благополучия». Волны, подхватывая корабль, поднимали его на головокружительную высоту и, расступаясь, швыряли куда-то вниз. Компасная стрелка металась в картушке как безумная.

– Григорий Андреевич, люфт поменялся на зюйд-вестовый! – Капитан евстафиевский Круз кричал Спиридову прямо в ухо. Тот пожал плечами: какая, мол, разница.

– Прошу позволения не приводиться к ветру. Осилим! Адмирал махнул рукой: – Действуй! Круз решился на шаг отчаянный: не ложась в бейдевинд, как в подобных случаях предписано, спуститься в фордевинд. Предприятие рискованное, но каперанг в успехе маневра был уверен.

Пуча штормовые паруса, «Евстафий» мчался на юг. Борта черпали воду, в корму били настигающие волны. – На руле не зевать! – кричал капитан.

– Есть не зевать! – хрипели рулевые в ответ. – Зевать нонче недосуг, всем пузом на штуре висим!

Зажав в зубах парусные ножи, карабкались по вантам сорвиголовы-марсофлоты, резали обрывки рваных полотнищ, крепили новые.

– Александр Иваныч, обошел бы ты корабль, глянул, что в деках творится, а я пока тут догляжу! – Адмирал склонился к Крузу.

– Есть! – Грохоча по трапу коваными ботфортами, Круз скатился вниз.

В деках пушечных смрад и вонь. В наглухо законопаченные люки сочилась вода.

– Эх, Бискайка, край света гиблого! – плевались матросы.

Каперанг едва пробирался в темени среди скученных тел и разбросанных вещей. Нрав у Круза свирепый, о том последний корабельный дек-юнга знает. Зубы кулаком прочистить для него – плевое дело.

– Ишь, развалили чрева свои, – зло ругался капитан «Евстафия», расталкивая ногами укачавшихся. – Лодыри!

И вдруг замер, изумленный. Впереди, верхом на пушке, восседал матрос-артиллерист и, не торопясь, остругивая ножом с кости солонину, смачно ее жевал. От бешенства у Круза округлились глаза:

– Скотина! – затопал он ногами. – То ли время жрать теперь! Райны захотел, негодяй!

Бывшие неподалеку матросы испуганно прижались к борту в ожидании скорой развязки. Артиллерист соскочил с пушки:

– Я, ваше высокоблагородие, думаю, теперь-то и поесть солененького, может, доведется вскоростях пить много!

Общий хохот был ему ответом. Опешивший Круз невольно улыбнулся. Злость прошла.

– Смотри у меня, шельмец языкатый! – погрозил он мясистым пальцем. – Еще попадешься – велю профосу выдрать нещадно!

Проводив глазами капитана, артиллерист вытащил из-за пазухи еще один «мосол» и, залезши на пушку, продолжил прерванное занятие.

– Матрос я ражий, да язык мой вражий! Слушай присказку, ребята:

На море-окияне,На острове БуянеСтоит бык копченый,В боку чеснок толченый,А ты с одного боку режь,А с другого макай да ешь!

– Ну, Леха, ну, Кот-бахарь! – смеялись повеселевшие матросы. – Эко ты Круза бешеного отшил ловко!

Рискованный маневр «Евстафия» полностью оправдался, и скоро корабль вырвался из штормовых объятий. Сменившись с вахты, офицеры горячо обсуждали ближайшее будущее. Ворочаясь на своих зыбких ложах, мучились в догадках.

Офицерам, как и матросам, постоянного места жительства на корабле не положено. Отдельные каюты были непозволительной роскошью и полагались лишь адмиралам и капитанам. Поэтому ютились, кто где приткнется.

Штурманы и констапели располагались в глухой констапельской, там же размещалась и судовая канцелярия. Мичманы и гардемарины квартировали под шканцами в перегороженных досками каморках. Чтобы как-то создать в своих убогих жилищах уют, оббивали они переборки пестрым сукном. Там же, под шканцами, по правую сторону, отгораживался обычно закуток для священника да втискивался увесистый корабельный образ. Капитан-лейтенантам и лейтенантам, как старшим по чину, дозволено было спать по ночам в кают-компании.

Упираясь головой и ногами в дощатые стенки своих клетух, чтобы не вылететь из койки на качке, евстафиевские офицеры рассуждали:

– Английцам ноне не в пользу наше истребление флотом бурбонским. Не допустят они, чтобы всю торговлю в Ливорно прибрал к рукам Версаль, сдохнут, а не допустят! Посему Шуазель, министр французский, недерзнет идти с нами на спор пушечный только из-за спасения турецкой морской силы. Всякому своя шкура дороже!

Кувыркаясь на крупной океанской зыби, «Евстафий» продолжал свой путь. Едва поубавилось волнение, велел Спиридов собрать подле себя гардемаринов и мичманов, приказал денщику вынести из каюты своей величайшую ценность – Гадлеев квадрант, подаренный самим Михаилом Ломоносовым. Офицерская молодежь глядела и не дышала. Не каждый день доводится видеть столь редкостный инструмент.

– Ну-ка, – окликнул штурмана Спиридов, – тащи мне карту меркарторскую, синусы со склонениями солнечными да таблицы майеровские*. Буду сих господ обсервациям учить!

Ровно в полдень измерил он и рассчитал самолично широту, а в сумерках, измерив лунное расстояние и поколдовав над майеровской казуистикой, высчитал и долготу.

– Вот, – сказал не без гордости, – учитесь, как надо! Это вам не по прошпектам с барышнями шлындрать. Чтобы каждый из вас до прихода в воды Эгейские щелкал задачки навигацкие, аки орешки!

– Ежели люфт «мордавинд» не повернется, назавтра будем у скалы Гибралтарской! – прикинул Круз, нанеся обсервованное место на карту.

Следующим утром «Евстафий» плыл Гибралтарским проливом.

Заходить в Гибралтарский порт Спиридов отказался наотрез.

– И так уже наотдыхались по всей Европе более чем надобно, плывем прямо на Минорку! – объявил он офицерам.

Последнее время адмирал держался в стороне от всех, был, как никогда, молчалив и мрачен. Внизу в духоте каюты у него умирал сын. Младший, Алексей, не отходя, сидел подле брата, метавшегося в горячечном бреду, а сам адмирал мог позволить себе лишь изредка спускаться туда и, крепясь из последних сил, ободрять сына в его предсмертных муках. Андрюша Спиридов быстро таял ночными потами. Лекарь отводил взгляд, надежд на выздоровление не было. Умирая, первенец адмирала плакал, но не от жалости к себе, а от обиды жгучей.

– Отец! – шептал он черными, потрескавшимися губами. – За что так несправедлива ко мне судьба? Почему умираю я не в баталии жестокой, а в постели пуховой, не от ран смертельных, а от горячек проклятых? Что мог ответить отец?

В несколько дней Спиридов постарел на добрый десяток лет. Легли на лице глубокие морщины, потух взор, щедро обметало сединой голову. Есть ли на свете что-либо более горькое, чем видеть, как угасает любимое дитя?

Гибралтар прошли без задержки. На траверзе мыса Альмина разминулись с потрепанным французским судном. Опасаясь подвоха, Спиридов был крайне осторожен, но все обошлось. Судно, отсалютовав российскому кораблю спусканием марселя, проплыло мимо. Французский капитан в знак приветствия приподнял шляпу. На корме русские моряки прочли: «Адур». Имя капитана было Жан Франсуа Гало де Лаперуз и никому ничего не говорило…

И вот наконец перед «Евстафием» – Средиземное море. Адмирал велел играть сбор. Став перед строем, он обратился к собравшимся со следующими словами: