И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории - Наум Синдаловский

Если угли разгорелись недостаточно, можно подбросить еще один анекдот. «Скажите, пожалуйста, где здесь синагога?» – «Простите, а что это такое?» – «Ну это где евреи собираются, поют». – «А! Это у нас называется филармония. Так это за углом».

Поэты и писатели

Традиционно евреи играли заметную роль в русской культуре.

В 1891 году в Варшаве, в еврейской семье родился один из крупнейших поэтов серебряного века Осип Эмильевич Мандельштам. Отец Мандельштама, Эмилий Вениаминович, был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии. Это давало ему право жить вне черты оседлости. Мать, Флора Овсеевна Вербловская, была музыкантом. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище. К 1911 году дела семьи пошатнулись. Для того чтобы обойти квоту на иудеев при поступлении в Петербургский университет, Мандельштам крестится.

С детских лет Мандельштам увлекался поэзией. Начал печататься с 1910 года, а в 1913 году вышла первая книга его стихотворений «Камень». С этих пор Мандельштам прочно вошел в число лучших поэтов своего времени. Влияние его творчества было так велико, что в то время даже родился нелицеприятный термин, обозначавший неизбежное в подобных ситуациях эпигонство: «Мандельштамп».

После революции Мандельштам бедствовал, стихи дохода не приносили, жить было негде, скитался по друзьям и знакомым. У них же занимал деньги, без всякой надежды на возврат. В конце 1920-х годов с помощью Горького он сумел получить комнату в знаменитом ДИСКе – Доме Искусств для писателей на набережной Мойки. По сути, это было обыкновенное огромное общежитие, метко названное Ольгой Форш «Сумасшедшим кораблем». Жить было непросто. Тем более человеку с таким сложным, независимым и гордым характером, как у Мандельштама.

По утверждению многих биографов поэта, он был «одиноким скитальцем», «блуждающим светилом», мало подходящим для совместного проживания с людьми. Его ценили за вклад в литературу и иронизировали над его внешностью. Он был маленького роста и его называли «Птицей божьей» или «Мраморной мухой». Судя по мемуарной литературе, необычный облик Мандельштама становился притчей во языцех всех, кто с ним так или иначе соприкасался. Его имя произносили по поводу и без повода. Например, поэт Ходасевич, вспоминая жизнь в ДИСКе, пишет о комнате Мандельштама: «Обиталище Осипа Мандельштама представляло собою нечто столь же фантастическое и причудливое, как и он сам». О нем говорили: «Он даже чечевичную кашу ел так, будто вкушал божественный нектар». А по остроумному замечанию Максимилиана Волошина, «Мандельштам был нелеп, как настоящий поэт».

В литературной среде была известна поговорка о нем: «Голову забросив, шествует Иосиф». Это его родовое отличие вошло в воспоминания и письма многих современников, сохранилось в стихах, воспоминаниях и в мемуарной литературе. Вот, например, что писала Марина Цветаева, обращаясь к Мандельштаму, с которым дружила:

Ты запрокидываешь голову —Затем, что ты гордец и враль.Какого спутника веселогоПривел мне нынешний февраль!

Вдова Мандельштама Надежда Яковлевна вспоминает, как во время эвакуации, в Ташкенте, она встретила Валентина Катаева, хорошо знавшего Мандельштама. Катаев рассказывал, как, подъезжая к Аральску, он увидел верблюда и сразу вспомнил Мандельштама: «Как он держит голову – совсем как Осип Эмильевич». Некоторым казалось, что так неестественно держать голову можно только благодаря твердым высоким воротничкам, которые любил носить Мандельштам, и только потом выяснилось, что привычка «с аристократическим высокомерием задирать голову» была наследственной и досталась ему от предков.

Ко всему сказанному надо добавить, что Мандельштам с детства страдал зубами и, когда улыбался или разговаривал, то обнажал три или четыре золотые коронки. Одним из его прозвищ было: «Золотозубый». В то время у молодых поэтов, среди которых вращался Мандельштам, это было редкостью. Некоторые его товарищи по перу называли так Мандельштама даже в стихах, обращенных к нему. Но вкладывали в это далеко не однозначный смысл. У одних его вставные зубы вызывали насмешку и иронию, у других зависть и ненависть и только у некоторых – понимание и сочувствие. Вот, например, отрывок из парижского, 1925 года, стихотворения Владислава Ходасевича «Звезды»:

На авансцене, в полумраке,Раскрыв золотозубый рот,Румяный хахаль в шапоклякеО звездах песенку поет.

Характер Мандельштама был сложным. Обидчивый и капризный, гордый и высокомерный, с обостренным чувством независимости и свободы, он был абсолютно уверен в своем предназначении и искренне считал себя уж если не гением, то, без сомнения, великим поэтом, отмеченным Богом. Известно, что летом к Волошину в Коктебель съезжались многие поэты, бывал у него в гостях и Мандельштам. Но, как вспоминает одна из участниц этих многолюдных сборов, Мандельштам был особенно заметен. Может быть, потому что и там проявлялся его неуживчивый характер. Однажды он обиделся на невинные четыре строчки озорного коктебельского гимна:

Она явилась в «Бубны»,Сидят там люди умны,Но ей и тамПопался Мандельштам.

И хотя в «Крокодиле», как назывался этот гимн, пародировали абсолютно всех гостей хлебосольного Волошина, строки о Мандельштаме во избежание скандала пришлось заменить.

Осип Эмильевич Мандельштам

Самовлюбленность и обидчивость Мандельштама часто доводили даже самую ничтожную ситуацию до скандала. Однажды на вечеринке в Камерном театре из-за какой-то мелкой ссоры он неожиданно дал пощечину поэту Шершеневичу и сразу же вызвал его на дуэль. Трудно сказать, чем мог закончиться поединок, если бы не выдержка Шершеневича и не вмешательство друзей.

Благодаря сложному характеру Мандельштама, если верить фольклору, произошел и его первый арест. Однажды писатель С. П. Бородин, будучи у Мандельштамов, устроил скандал и ударил жену поэта. Мандельштам тут же обратился в товарищеский суд писателей, председателем которого был Алексей Толстой. Суд решил примирить своих коллег и постановил, что «виноваты обе стороны». Однако это решительно не понравилось Мандельштаму, и он ударил Толстого по щеке, заявив при этом, что «наказал палача, выдавшего ордер на избиение его жены». Толстой взорвался и начал кричать, что «закроет перед Мандельштамом все издательства, не даст ему печататься и вышлет его из Москвы». В то время Мандельштамы жили то в Петрограде, то в Москве. Слова Толстого не были пустой угрозой, связанной с эмоциональным всплеском. Он тут же выехал в Москву жаловаться Горькому. И Горький, если верить фольклору, поддержал Толстого: «Мы ему покажем, как бить русских писателей», – будто бы сказал он. Это якобы и послужило причиной первого ареста Мандельштама. На этот раз все обошлось простой ссылкой. К такому «гуманному» роду репрессий против интеллигенции все уже давно привыкли.

Впрочем, и в Северной столице «скандалиста» Мандельштама не жаловали. Рассказывали, что поэт Тихонов, возглавлявший ленинградских писателей, будто бы не раз вслух высказывался: «В Ленинграде Мандельштам жить не будет. Комнаты мы ему не дадим».

Здесь будет уместно ненадолго отвлечься и сказать об отношении Мандельштама к своему еврейскому происхождению. В 1909 году Мандельштама не приняли в университет из-за процентной нормы. В 1911 году, как мы уже говорили, он крестился, может быть, поэтому. С детства крещеной была и жена Мандельштама, Надежда Яковлевна, в девичестве Хазина. Ее отец был сыном кантониста, принявшего православие. Однако все это не помешало Мандельштаму в автобиографической книге «Шум времени» сказать: «Как крошка мускуса наполняет весь дом, так малейшее влияние иудаизма переполняет всю жизнь». Этот «мускусный» запах преследовал его всю жизнь. Он остро чувствуется во многих стихах Мандельштама. Их переполняет гордость поэта за свое еврейское происхождение. Еврейская тема – одна из сквозных в его поэзии. Порой она звучит явно, порой – вполголоса, шепотом, причудливо смешиваясь с другими темами, но она всегда присутствует.

Жил Александр Герцович,Еврейский музыкант, —Он Шуберта наверчивал,Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,Заученную вхруст,Одну сонату вечнуюИграл он наизусть…

Но вернемся к последовательности нашего повествования. Место ссылки, Воронеж, Мандельштам выбрал сам. Тогда это было еще можно. В Воронеже поэт в очередной раз пытается примириться с действительностью. Первый раз это случилось, когда его по командировке Союза писателей направили на строительство Беломоро-Балтийского канала. По возвращении он написал стихи, которых потом стыдился. Стыдился по двум причинам. Во-первых, потому что написал не то, что думал, а во-вторых, вспомнил, как сам издевался над писателем М. А. Зенкевичем, прилюдно назвав его «Зенкевичем-Канальским» за то, что тот посетил строительство канала и «написал похвальный стишок преобразователям природы». Теперь наступила его очередь заверить Сталина в собственной благожелательности. Мандельштам пишет верноподданническое стихотворение, которое заканчивается патетической строфой: