Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Бывшая в сей год, в начале сего месяца, половодь, хотя, по обыкновению своему, и озабочивала меня своею величиною, и я не однажды принужден был объезжать и осматривать все пруды наши, однако, несмотря на всю величину свою, прошла, к удовольствию моему, благополучно.

 Наконец, настала у нас Святая неделя, бывшая в сей год нарочито поздно и начавшаяся с 16–го апреля. И мы провели ее нарочито весело и наиболее в свиданиях с нашим городничим и с овдовевшею казначейшею нашею Марьею Юрьевною Петровою, которой, по ее осиротелости, дозволил командир мой жить в комнатах одного дворцового флигеля и из милости определил ей небольшое жалование и содержание от волости, и которая была к нам в особливости привержена дружелюбием и сделалась особенною приятельницею моей тещи, продолжающей любить ее еще и поныне.

 Впрочем, особливого примечания достойно, что в самой первый день сей недели случилось мне преподать сыну моему и другим детям первейшее понятие о всей связи закона христианского и положить тем основание тому благочестию и той искренней приверженности к закону, которою сын мой и поныне, пред многими сверстниками своими, отличается.

 Как с окончанием Святой недели началась уже весна и с нею все великие или надворные дела, то отвлекли меня от моих горничных упражнений и заставили всякий день по нескольку часов препроводить в езде и в ходьбе в разные места и в смотрении за работами и в распоряжении оными. При сем достопамятно, что воспоследовавшая в начале мая перемена имела великое влияние и на сии мои надворные дела и упражнения. Во время правления волости молодого князя Гагарина они очень было поуменьшились и почти совсем заснули. Наиболее оттого, что я, не надеясь от князя получить за все мои труды не только благодарности, но и похвалы, лишился охоты надрывать себя над оными и особливо над какими–нибудь новыми затеями, а охотнее хотел все праздные и от должностных дел остающиеся часы посвящать собственным своим делам и упражнениям. Но теперь, как все переменилось, и я получил таких командиров, которые все мои труды могли оценить как должно и отдавать им надлежащую справедливость, — то проснулась и во мне опять прежняя охота к разным затеям и множеству таких надворных дел, за которые мог я ласкаться надеждою получить похвалу и благодарность. И я по–прежнему стал их производить, не чувствуя никакого оттого себе отягощения.

 Итак, по сделании всего, что нужно было в садах и других местах, прилепился я мыслями в особливости к тому, нарочитого пространства, лесочку, которой находился у нас подле каменного большого волостного хлебного магазина, самого того, которой нашел я в первые годы пребывания моего в Богородицке в совершенном пренебрежении. Оный с нужных сторон огородил, заказал и сберегал с возможнейшим попечением. Как лес, содержавший в себе десятин до двадцати и более, к сему временя нарочито уже возрос, сгустился и составлял уже лесок довольно высокой, лежал же в виду и не очень далеко от дворца, на прекраснейшем и таком месте, что из него виден был и весь наш город и все наше село со всеми его знаменитейшими зданиями и весь длинный и обширный пруд, отделяющий город от села нашего, и всю сию рощу кругом обливающий, — то, почитая оной наиудобнейшим к превращению в английский парк, или к составлению из него увеселительного и такого леса, в котором можно было ездить для гулянья и сие с удовольствием в оном предпринимать, начал обработывать в мыслях, как бы сие наилучше сделать. И сняв с него план, прожектировал, как и где чему быть. И не успел настать май месяц и оный одеться, как и принялся за него с особою прилежностью. Я прорубил в нем, в добавок прежним, множество новых, прямых и косых, аллеи, располагая оные так, чтоб они всегда открывали в конце своем какой–нибудь знаменитый предел, и в конце одной виден бы был только один дворец, в другой — одна только пышная наша башня с колокольней, третьей — наша церковь с прекрасным ее большим зеленым куполом, а иная бы открывала в конце своем гору, пруд или виды в самую даль. И все сии аллеи сделал так широкими и уровнял в них землю таким образом, чтоб с удобностью можно было ездить до ним в линейках и даже в каретах самых. А сим неудовольствуя, прорубил и во внутренности густых куреней множество извивающихся и способных для гулянья дорожек, выводя все оные либо на какие–нибудь, посреди леса, красивые площади, либо на сделанные внутри куреней разнообразные полянки, снабженные для отдыхания дерновыми сиделками и прочими, тому подобными, украшениями. И во всем том с толиким усердием и прилежностью трудился, что сей парк мой поспел к Троицыну дню уже к гулянью, и я мог уже всех наших городских приятелей пригласить в оный для завивания венков или первого вешнего гулянья, и не только удивил всех их скорым превращением клочка сего в прекрасное гульбище, но и доставил всем им превеликое удовольствие. Но как много новое дело сие меня ни занимало, но я находил много времени и для занимания себя рисованием и разными любопытными горничными упражнениями, к которым поощряла меня, наиболее, примеченная в сыне моем отменная ко всем таким упражнениям склонность и охота. Итак, не проходило почти дня, в который бы у нас с ним не замараны и не испачканы были руки красками, и в который бы не занимались мы с ним какими–нибудь любопытными делами.

 Но, кроме сего, имел я, около сего времени, особливое горничное дело. Как наместник изъявил мне, между прочим, желание иметь у себя подручный, но такой план всем нашим волостям, из которого мог бы он положение оных и всех ее жительств, лесов, пахотных и сенокосных земель видеть, а мне хотелось ему в том услужить, — то и принялся я и за сие, хотя со многими трудами сопряженное, но весьма нужное дело. И употреблял к тому многие дни и часы, остающиеся от других дел праздными. А восхотев ему еще более услужить, вознамерился и со всей нашей усадьбы и всего местоположения, окружающего дворец, снять точный, специальнейший и аккуратнейший план, и более в том мнении, что не вздумается [ли] ему приказать что–нибудь в местах, ему угодных, сделать. Итак, всеми сими делами наполнены были все мои дни в течение весны сего года. Однако не одни оные меня занимали, но было и еще одно важное и великое дело, к которому должен я был устремлять также мои мысли и затеи, но о котором предоставляю я упомянуть вам в письме последующем, а сие, как достигшее до своих пределов, сим кончу, сказав вам, что я есмь ваш, и прочее.

(Января 23–го дня 1810 года, Дворяниново).

УКРАШЕНИЕ ЦЕРКВИ ПО СОБСТВЕННОМУ ВКУСУ

ПИСЬМО 214–е

 Любезный приятель! Большое и важное дело, о котором упомянул я вам вскользь при конце моего последнего письма и которым я, между прочим, в течение весны и первый летний месяц сего года занимался, относилось до нашей большой соборной церкви. Как оная хотя давно уже строением была окончена, и как снаружи, так и внутри оштукатурена, и оба боковые предела в ней были уже освящены, но большая и главная церковь не имела еще своего иконостаса, и оной, с образами только по последнему зимнему пути, был к нам привезен, — то главнейшее желание моего нового командира было, чтоб и сию среднюю и главную церковь привесть к окончанию и освятить. И поелику самому ему, по пребыванию его в Туле, заниматься всеми мелочами, к тому принадлежащими, было неудобно, то, ведая мою к тому совершенную способность, поручил он все попечение мое о том мне, прося, как можно всеми делами, до сего предмета относящимися, поспешить, так, чтоб могла она поспеть к храмовому празднику и к ярманке нашей к освящению, которую коммиссию я на себя охотно и принял.