Знающий не говорит. Тетралогия - Людмила Астахова

– Этот мир достаточно велик, чтобы в нем нашлось место для меня и для моих способностей. Собственно, потому я и уехал шестнадцать лет назад. Свет не сошелся клином на Тартоннэ и Высоком замке.

– И ты нашел такое место?

– Да.

– И где же?

– В сердцах моих друзей… – сказал Мэд и внезапно смутился, увидев, как взметнулась бровь Эффис. – Извини за неуместный пафос, но иначе не скажешь, тетушка.

– Хм. По крайней мере ты не превратился в законченного циника и еще можешь произнести слово «друг» без кривой ухмылки. Для тридцатишестилетнего мужчины это немало.

Они помолчали, наблюдая, как мальчишки оседлали Дагонни.

– Значит, я больше тебя не увижу, – обреченно молвила Эффис, но лицо ее не дрогнуло.

Мэд ничего не ответил.

– Дядя Мэ-э-эд! Дядя Мэ-э-э-э-эд! – Девчушка неслась, как брошенная из пращи сильной рукой мокрая галька. – Па-а-алец!

Из неглубокого пореза текла кровь. Девочка поранилась об ракушку, что случалось с детьми столь часто, что на такие дела даже внимания никто не обращал. Но это был повод приблизиться к бабушке, дядюшке-колдуну и кувшину с холодным соком.

– Противная ракушка. Больно.

Притворные слезы, как жемчужины, крупные и сверкающие, повисли на ресницах. Такие высыхают в один миг. Сразу после глотка вожделенного сока.

– Давай свой пальчик.

От девочки пахло морем, водорослями и солнцем. Мэд слизнул капельку крови, смешно надув щеки, дунул на ранку и снова лизнул маленький пальчик. Эффис и девочка изумленно охнули: ни пореза, ни крови не осталось.

– Ух ты!

– Беги, стрекоза, – приказал Мэд, развернул малышку лицом к морю и шлепнул по попке, обтянутой мокрыми штанишками. – Тебе нельзя пить холодное. Беги.

Девочка побежала демонстрировать новое чудо своим друзьям, а то ведь не поверят, что дядюшка может останавливать кровь, как настоящий маг.

– Из тебя вышел бы неплохой отец.

– У тебя любопытное чувство юмора, тетушка. Не так уж и сильно я люблю детей, просто от этих паршивцев нет никакого спасу. Если сумеешь избавить меня от этой орды варваров, буду только признателен.

– Непохоже, чтобы ты слишком страдал в такой веселой компании. Я сильно сомневаюсь, что за все прошедшие годы у тебя была возможность поиграть с детьми, – заметила тетка, задумчиво глядя куда-то вдаль, за горизонт. – Пользуйся моментом, в жизни бывает всякое.

– Стараюсь.

В тех местах, где Мэд жил последние годы, детей действительно было мало, во всяком случае тех, с кем можно было беззаботно поиграть. И только теперь Мэд понял, как ему не хватало этого за морем. Как ему будет не хватать теплого берега, смеющихся ребятишек, любящих глаз тетки.

Тартоннэ тонул в жарком мареве полудня середины гвадера. Днем воздух был подобен густому сиропу, который медленно стекал с вершин холмов, как огнедышащая, но невидимая лава. Самые древние старики не припоминали такой жары. Большинство аристократических семей отправились в свои поместья на самый северный остров Эрмидэев Эспий, любоваться водопадами и наслаждаться прохладой священных рощ. Те же из горожан, у кого не было эспийских усадеб, затворялись в своих домах и терпеливо ждали вечера, когда бриз облегчит их страдания. В разгар лета жизнь в Тартоннэ начиналась после заката и не прекращалась до самого рассвета. Город был залит огнями, они отражались в заливе, и зрелище получалось просто фантастическое, от него перехватывало дыхание и невозможно было оторвать глаз. Фонари на стенах и окнах домов, на экипажах, на кораблях, на крепостной стене. Светильники, свечи и факелы в руках горожан. Тартоннэ, белый и застывший мертвец в полдень, пылал, как драгоценное ожерелье могучего великана, брошенное в черную теплую воду. Горожане торопились уладить все свои дела до наступления утра. В том числе и любовные. Послать по жаре слугу с запиской в дом возлюбленной или возлюбленного было делом неблагодарным и практически безнадежным, зато уже в сумерках мальчишек с загадочным видом, с неприметными свертками в руках сновало по улицам больше, чем бродячих котов. Сады и парки столицы насквозь пропахли дамскими духами, и шорох шелков заглушал шелест листвы. Темнота покровительствовала падению нравов, полумаски стремительно вошли в моду, а ленты на одежде и особенно в волосах срочно вышли из нее. Они, окаянные, постоянно цеплялись за ветки. Жара тоже сыграла на руку любвеобильным эрмидэйцам, разжижая кровь самым отчаянным ревнивцам и притупляя бдительность самых строгих ревнителей морали. Никто не хотел драться на дуэлях, никто не хотел делать лишних движений, если только эти движения не доставляли удовольствие.

Заявиться в такое время в столицу было со стороны Мэда если не форменным сумасшествием, то весьма и весьма подозрительным поступком. Впрочем, репутации Мэда уже ничто не грозило, испортить ее было невозможно, а посему славный город Тартоннэ попросту высунул от напряжения мысли язык и с неизменным интересом стал ждать новостей, а Мэд поселился в своем старом номере в гостинице и стал ждать дождя. Джасс в свое время кое-чему его научила, и теперь он мог немного предчувствовать погоду. Не всегда и не точно, но вполне достаточно, чтобы запастись толикой терпения. По всем признакам скоро жара должна была спасть. Инвар не появлялся и не слал своих подручных, хотя, конечно, знал о возвращении брата.

Днем Мэд спал, причем с большим комфортом, чем Великий герцог в своем Высоком замке. Простенькое заклинание, посильное даже магу-новичку, – и в комнате устанавливалась свежая прохлада горного ручья, в которой спать было гораздо приятнее, чем в удушающей духоте, царившей повсюду. Колокола ему мешали, но и с этой напастью он справился, плотно заткнув уши.

И каждый вечер Мэд, выходя на улицу, давал себе зарок, что ни за что, под страхом смерти не пойдет в сторону холма, к кованной в виде камышей ограде со стилизованными кувшинками на воротах. Он быстро узнал, что Шиллиер осталась в городе и что она почти совсем одна, но предпочитал бродить вокруг ее усадьбы, как потерянный пес, приглядываясь и прислушиваясь, но не пытаясь проникнуть внутрь, кроме как в помыслах. Ему хотелось выть на сырно-желтые луны от грусти и невнятного томления духа. По сути дела, задерживаться в Тартоннэ было чистой воды безумием. Срок, отпущенный Инваром, подходил к концу, и со дня на день Мэд ждал уведомления от патриарха, которое обычно сопровождалось арестом и заточением в тюрьму. А тюрьма, даже самая родная, в его романтические планы не входила.