Стальное зеркало - Анна Оуэн

— Мы побывали на месте событий. И видели вас.

И не воспользовались этим. Хотя скандал вышел бы убийственный. Именно что убийственный, такие улики против семейства тестя… тут можно много требовать и многое себе позволить. Но что-то не верится в доброту Ордена. Ходят кругами, собирают сведения… улики для них на лбу написаны, а круги становятся все уже. Добрались до синьора Петруччи. И все из-за того, что один спесивый идиот решил, что притвориться больным или уехать из города — уронить свою честь… Что они еще знают? О том, кто научил герцога Бисельи, как защититься? Могут. Получается совсем скверно. Одна ложь, другая, третья — теперь эту веревку не распутаешь, узлы будут только затягиваться.

— Вот как…

— Ваша Светлость, вы ошибаетесь, — а вот синьор Петруччи, кажется, больше всего обеспокоен тем, что в его доме поссорятся гости. — О происшествии с вами Трибунал, насколько я понимаю, узнал сразу же. В первые несколько дней. Я был неправ, мне следовало сказать вам… такое событие никак не могло пройти мимо их внимания, ну а вас просто достаточно было увидеть. Как мне объясняли, знающие люди могут читать такие вещи как открытую книгу. Но вам ничего не угрожало, потому что вы не делали ничего дурного. Вы не принимали участия в обряде, вы не поклонялись духам, не пускали их в себя, не обещали службы. Вы просто нарушили ход обряда, зная, что это будет стоит вашим похитителям жизни. И сделали это, защищая себя.

— Вы действительно мне не объяснили… — Ох. Слово… м-да, не воробей. Вылетело, а доминиканец поймал, разумеется. — Я имел в виду, что вы посоветовали мне полагаться на силу молитвы, и я считал, что этого достаточно.

— Действительно? — Глаза у доминиканца округлились от изумления, и он стал похож на веселую и чем-то огорошенную сороку.

— Да, — поморщился синьор Бартоломео, — Его Светлость, видите ли, разделяет ваши убеждения относительно природы этого существа… В то время Его Светлость начал получать приглашения от людей, которым не имел оснований доверять, но не хотел оскорбить. И заподозрил неладное. Он обратился ко мне за советом — и я объяснил, что это может быть, чего следует ждать, как распознать малефициум — и что делать, если сбудутся самые худшие опасения, а вырваться не удастся.

— Почему же вы дали совет, расходящийся с вашими представлениями? — крутит головой отец Агостино.

— Потому, что самым вредным в такой ситуации является паника, а вверить себя высшей силе — верное и сильное средство от нее. И потом, простите меня святой отец, я еще не слышал, чтобы искренняя молитва Христу или Матери Божьей хоть кому-нибудь повредила. Особенно, когда речь идет о смертельной опасности.

— Что ж… хорошо, что вы не вовлекли Его Светлость в свои опыты и исследования, — улыбается доминиканец. — Наверное, соблазн был воистину велик. Столько всего сразу можно проверить опытным путем… от действия молитвы до действий Трибунала.

— Поверьте, если бы я не проверил то и другое раньше, я бы дал Его Светлости другой совет. Еще раз простите меня, отец Агостино… но это свою жизнь я вполне доверю добросовестности ордена. Она принадлежит мне и я за нее ни перед кем не в ответе, кроме Творца. И если вы совершите ошибку, это будет ваша ошибка. С другими на такой риск я не иду.

— Я, — кивает доминиканец, — задержался более, чем могу себе позволить. Надеюсь, Ваша Светлость простит меня. Думаю, что в нашем случае лучшим прощанием будет «нескоро увидимся», не так ли, герцог?

— Мне очень жаль, святой отец, но это действительно так, — кивает Альфонсо, — Я надеюсь, что со временем это положение изменится. — Если вы достаточно надолго оставите нас всех в покое.

После ухода гостя Альфонсо садится в кресло. Он только что совершил целый ряд ошибок. Не нужно было ссориться со следователем, достаточно было его милостиво поприветствовать и не обращать внимания. Высокопоставленной особе нет дела до каких-то там следователей Священного Трибунала, особенно, когда они являются чужими гостями. Не стоило и угрожать ему.

— Синьор Бартоломео, я сильно вам повредил?

Синьор Петруччи тоже садится, медленно и осторожно, и становится видно, как он устал.

— Нет, мой дорогой друг, вы мне совсем не повредили. Вы только зря обидели хорошего человека.

— Я привык их остерегаться. И я поначалу подумал, что именно из-за них вы…

— Нет, что вы, это был очередной опыт. Видите ли, я ведь правда предпочитаю ставить их на себе. И вовсе не по доброте душевной. Просто так больше видно и больше можно записать точно, — хозяин дома нашел, не глядя, простой глиняный колокольчик, позвонил. — Здесь Трибунал не забрал той силы, что в Толедо. Этому мешает Его Святейшество. Так что большей частью они занимаются именно тем, чем должны. И если бы мы с вами не были по уши замешаны в государственном преступлении, то в ту ночь я предложил бы вам обратиться к ним.

— Они подозревают вас в малефициуме? — Вот это было бы издевательством судьбы. Покойного Хуана Трибунал трогать опасался, а тут — извольте, пожаловали.

— Нет. Они не подозревают меня в малефициуме. Они твердо знают, что я этим не занимаюсь и никогда не занимался. То, что сделали вы, и то, что делаю я, по закону — не преступление. Ни по букве закона, ни по духу. Они пришли сюда из-за моих опытов. Им кажется, что я играю с огнем. Господь свидетель, они правы. А поскольку бросать игру я не согласен, они предложили мне помощь.

— Это же Трибунал. Они могут и нарочно предлагать… как вы можете им верить?

— Мы не в Толедо, мой друг. И я не беспомощен. Они не посмеют меня тронуть без доказательств, даже если захотят, а я не думаю, что они захотят. Им тоже интересны результаты моей работы. Но… скажите мне, вы помните, как чувствовали себя сразу после? И что было, когда это ощущение прошло?

— Я вам тогда рассказывал, — удивляется вопросу Альфонсо. — Поначалу — как будто пережил что-то… лучшее в своей жизни. И бездумно. Как после снотворного питья. А потом… это было большое искушение — и большое разочарование. То, что я сделал… что бы ни говорил этот инквизитор, я себя не прощу. А я был настолько очарован и ослеплен, что с радостью отдал этих несчастных. Людей, как бы дурны они ни были, невесть чему. То ли древнему духу, то ли Сатане. Не знаю кто или что это, но потом я чувствовал… приглашение, просьбу, внимание. Такая разница… — кажется, получается исповедь, ну да ладно. — Сначала ведь казалось, что это совершенно бескорыстное существо. Если бы не это его желание, я бы не удержался. Не чтобы что-то получить, только чтобы вновь пережить. Но вы меня предупредили…

— Да. Приглашение, просьбу, внимание. Совершенно верно. И желание испытать это счастье еще раз. Оно ведь не понимает. А вы — один из немногих, кто мог бы его кормить, не убивая, да и вообще не причиняя зла… Один из немногих, кто знает, что ему на самом деле нужно. Так легко согласиться, не правда ли? Я поэтому вас и предупреждал так настойчиво. Вы уничтожили бы себя, в самом лучшем случае. В худшем… — Сиенец замолкает, входит служанка, вносит подогретое вино и блюдо с пирожками и сушеными фруктами. При ней продолжать не стоит, да и не нужно. В худшем случае Альфонсо стал бы таким, как те люди, что пытались его убить. Таким, как герцог Гандия.