Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

После контрнаступления мы присоединяемся к этой боевой группе и возвращаемся вместе с ней на место, откуда она начала атаку. Ее командир, лейтенант, решает включить нас — примерно тридцать человек — в состав своего подразделения. Его подчиненные занимают территорию ближайшего колхоза и расположились в нескольких сельскохозяйственных постройках. Несмотря на то, что мы впервые за два последние дня получаем еду, я все равно отвратительно себя чувствую. Неужели мне так плохо из-за того, что я трус и боюсь смерти? Но что еще можно ожидать от солдата, который только что вырвался из настоящего ада и которому хочется только покоя? Точно так же, как и я, видимо, чувствуют себя и другие солдаты. Нужно ли считать гибель боевых товарищей неизбежностью и быть готовым воевать дальше? Конечно, я снова пойду в бой, если мы начнем новое наступление и у нас будет шанс одержать победу над противником. Но пока что мы еще не отошли от событий последних часов, и страх еще не до конца отпустил нас. Разве это трусость, когда у тебя в руках нет оружия и тебе нечем защитить себя?

Толпа, к которой мы, трое, присоединились, не сделала ничего — бог свидетель — для того, чтобы упрочить наш боевой дух. Это такие же отбившиеся от своих частей солдаты вроде тех, что наткнулись на нас возле Рычова, однако их боевой дух настолько низок, что нам почти постоянно приходится выслушивать их бесконечные разговоры о том, как им удалось вырваться из кровавой бани, устроенной советскими войсками. До нас также дошли слухи о том, как командирам приходилось силой, под угрозой оружия, заставлять их повиноваться приказам. Они разбегались сразу, как только слышали приближение противника, еще даже не видя его. Имели место и случаи так называемых «самострелов». Делается это так — люди стреляют в себя, допустим, в руку или ногу, через буханку хлеба, чтобы не оставалось следов порохового ожога. Когда об этом узнавало начальство, виновных подвергали суду трибунала, который обычно заканчивался расстрелом.

Одного обер-ефрейтора тоже отправят в трибунал, потому что его подозревают в том, что намеренно отморозил себе ноги. Прежде чем его принесли в медпункт, он сказал, что после наступления противника спасся лишь потому, что притворился мертвым. Чтобы враг не обнаружил его, он провел целую ночь в сугробе. Когда на следующее утро его нашла другая наша боевая группа во время контрнаступления, его ноги превратились в две ледышки. Ему здорово повезло, что в этой группе его никто не знал.

В новой части нам дали по винтовке с запасом патронов. Кроме того, я получил уже кем-то надеванный и когда-то белый маскировочный халат. Касок мы больше не носим. Несколько домов, в которых мы разместились, забиты до предела. Наш взвод отвели в полуразрушенный сарай, внутри которого свободно гуляет ветер. Мы кое-как забили пробоины в стенах. Спать можно лишь на охапках гнилого сена. Место неуютное, но это лучше, чем ночевать в открытой степи на ледяном ветру. Утром нам выдают горячую жидкость, которую пытаются выдать за кофе. Радуемся и этому.

15 декабря. Мое настроение почти на нуле. Мы узнаем, что нас покинула группа солдат, уехавших куда-то на грузовике. Остаемся с тремя самоходками и двумя грузовыми машинами. Говорят, что уехавшие были так называемыми «штрафниками», наказанными за какие-то служебные провинности. Как все-таки быстро распространяются слухи!

Покидаем наше временное пристанище. Постоянно двигаемся вперед, в направлении фронта. Без конца идет снег, образовываются огромные сугробы. Видимость очень плохая. Впереди сплошная белая пелена. Где же передовая? Где наши позиции? Даже если они и на самом деле существуют, то наверняка занесены снегом. Мы давно уже миновали последний населенный пункт, и дома остались далеко позади. Впереди только просторы занесенных снегом русских степей. Наш фельдфебель чувствует себя неуютно в этой снежной пустыне. Он решает сделать привал возле широкого оврага. Неожиданно слышатся винтовочные выстрелы. Из летящего взвихренного снега появляются несколько Фигур, мчащихся со всех ног к оврагу. Это немецкие солдаты, убегающие от противника. Они сообщают, что заблудились еще вчера. Лишь по счастливой случайности им удалось скрыться от красноармейцев, которые, по их словам, здесь кишмя кишат. Боевая группа, в состав которой входят эти солдаты, размещалась на берегу реки Чир и вчера была вынуждена отступить под натиском советских танков и пехоты. Те, кто остался в живых, оставили позиции и сейчас бродят где-то в степи. В последней перестрелке одного солдата убили — он не мог бежать, потому что минувшей ночью отморозил ноги. Красноармейцы находятся где-то впереди и скоро начнут минометный обстрел.

Фельдфебель пребывает в нерешительности. Он посылает связного туда, где остались самоходки, с приказом выдвигаться в нашем направлении. Как только они подтянутся сюда, мы атакуем русских минометчиков. Будем ждать и, чтобы как-то спастись от холода, выроем ямы в снегу. Пока что нам тепло, но скоро ветер усиливается, и мы чувствуем, что он пробирает нас до костей. Начинаем дрожать от холода. Вариас похлопывает себя по плечам и лодыжкам. Его шинель слишком коротка и плохо греет. На ногах разрезанные ножом валенки, снятые с убитого солдата. У Громмеля на ногах такие же чужие валенки. Мне кажется, что в своей тонкой шинели он отчаянно мерзнет, но, по его словам, под ней жилет из овчины, — наверняка сильно завшивленный, — который кто-то из наших солдат нашел в колхозном сарае и отдал ему из-за неподходящего размера. На голове у него русская меховая шапка, подаренная артиллеристом. Таким образом, Громмель похож на русского и кто-то уже приклеил ему прозвище Иван.

Камуфляжный наряд не греет меня. Я продрог до костей в этой чертовой стране, где когда-то нашла свою погибель наполеоновская армия. То, что я читал в учебнике истории о войне Наполеона с Россией, я теперь испытываю на себе. С содроганием думаю о том, каково оказаться раненым в этой снежной пустыне и истекать кровью до тех пор, пока не превратишься в ледышку. Почему же еще не прибыли самоходки? Мы терпеливо ждем, но оказывается, что ждали напрасно. Слишком поздно! Слышим разрывы мин и свист осколков. Мы уже давно привыкли к минометным обстрелам. Я даже решаю встать, чтобы размять затекшие ноги. Очередная мина взрывается недалеко от меня. Вижу, как в снегу с шипением остывают осколки. Какой-то солдат зовет о помощи. Неожиданно чувствую легкую боль под левой коленной чашечкой. Тот же голос снова зовет врача. В нашем отряде действительно есть санитар. Приблизившись к нам, он начинает перевязывать раненого, у которого осколком разворочено бедро и сильно идет кровь. На санитаре голубая форма полевой дивизии люфтваффе и погоны обер-ефрейтора. Он прибился к нашему отряду с тремя солдатами из своей ныне несуществующей дивизии.