Журнал Наш Современник №11 (2002) - Журнал Наш Современник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Понимаю, — ответил Джон. — Но вы тоже должны понимать. Горбачев пользуется сейчас на Западе оглушительным успехом. Это радует. Но не забывайте, что при всем при том у США сохраняется и своя повестка дня. Поддерживать вас мы можем и будем, но не забывая о наших интересах. Вы же понимаете, что у вашей плановой системы нет будущего, что плюрализм мнений предполагает многопартийность, а не только возможность для журналистов писать, что на ум взбредет. Если Советский Союз хочет быть партнером США и НАТО, то прежде всего ваша политическая система должна радикально измениться. Мы не видим пока достаточно убедительных шагов Горбачева в этом направлении. Нам кажется, что он еще колеблется. Поймите, мы ничего не требуем, но наше отношение к вам будет зависеть от того, насколько серьезно вы готовы перестроиться, то есть отказаться от единовластия партии, дать простор рыночным отношениям. Нам кажется, что именно этого больше всего от вас ждут и ваши люди. Есть, кроме того, целый ряд других важных проблем, по которым будут судить о вас. Ну, скажите, зачем вам и дальше содержать такую огромную армию? Это непосильная для вас ноша. Никто на вас нападать не собирается, “холодная война” кончается. На сэкономленные деньги поправите снабжение. У вас ведь в магазинах-то становится пусто. Зачем вам базы на Кубе и во Вьетнаме? Они вам ничего не дают, а наших военных раздражают. Зачем вам эти полчища танков в Европе? Почему вы не хотите дать свободу своим союзникам по Варшавскому договору? Какой вам от них толк? Вы же знаете, что в случае чего на них не сможете положиться. Не пора ли вам посмотреть и другими глазами на прибалтов? Не хотят ведь они быть в вашем Союзе. Будете их силком дальше держать, так зараза пойдет и по другим республикам. Посмотрите, что ваши армяне выделывают. Ведь войну против другой вашей же республики при живом и здравствующем московском начальстве начали. И ничего вы с ними поделать не можете. А дурной пример заразителен. Значит, надо весь ваш Союз реформировать. Понимаю, что для вас это анафема. Но ведь жизнь того требует. Дайте республикам хотя бы экономический суверенитет. Вы же за передачу полномочий из центра на места, за доверие к людям. Может быть, республики, получив свободу действий, наладят у себя снабжение, разрядят ситуацию в стране в целом.
— Знаете, Джон, — обозлился Тыковлев, — я могу вам задать столько же, а может, и больше вопросов по американской политике, сказать, что мы о вас тоже не по словам, а по делам судить будем. Да, у нас есть много недостатков, многое устарело, изжило себя. Уверяю вас, однако, что и вы не лучше. Давайте перестраиваться вместе. Показывайте нам пример, тогда и нам будет легче убеждать своих людей в необходимости сбрасывать балласт прошлого.
— Александр, — с сожалением в голосе прервал Тыковлева американец, — будьте же реалистом. У нас вполне благополучное общество. Люди у нас всем довольны. Нам не нужна никакая перестройка, и никто ее не собирается проводить из-за того, что Советскому Союзу так было бы легче проводить свои реформы. Это ваши реформы. Это вам они нужны. Это у вас плохо работает экономика, пусто в магазинах, люди завидуют Западу и не верят в коммунистическую перспективу. Вот и перестраивайтесь. Вот и учитесь мыслить по-новому. Все предельно просто, — щелкнул пальцами Джон. — Будете хорошо стараться, получите нашу помощь, поддержку, Нобелевскую премию, план Маршалла. Будете топтаться на месте, все у вас рухнет. Впрочем, я не думаю, что дойдет до этого. В Советском Союзе рождается все больше политиков, которые хотят думать и действовать по-новому. И вы, и Горбачев, конечно, ощущаете это. Одним словом, мы оптимистично смотрим на перспективы развития Советского Союза. В США уверены, что вскоре мы будем иметь в вашем лице не противника и не конкурента, а надежного союзника и партнера.
На шоссе показалось желтое такси. Шофер притормозил и распахнул заднюю дверь.
— До скорой встречи, — крикнул Джон, залезая в машину. — Подумайте о том, что я вам сказал. Будем держать контакт!
(Окончание следует)
Евгений Дивнич • Почему я прекратил борьбу против Советской власти (к 85-летию Октябрьской Социалистической революции) (Наш современник N11 2002)
К 85-летию Великой Октябрьской социалистической революции
О ДИВНИЧЕ, МОЕМ ДРУГЕ,
ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Было у меня два друга: один — это мой следователь Владимир Сергеевич и второй — лагерный друг Евгений Иванович Дивнич.
Гоголь в торжественные минуты своего повествования восклицал: — Знаете ли вы?
Итак, о чем мне сразу думается, когда я вспоминаю Дивнича? Да, о гоголевском “знаете ли вы?”
Я хочу спросить вас, читатели, что такое русский человек? Знаете ли вы?
Жили мы среди русских людей, теперь в России живем среди иностранцев.
А ведь русский человек — и чекист, и з-ка (заключенный), — это одни и те же русские люди, только иностранцы нам подсказывают, что чекисты не могут быть русскими, это, мол, исчадье ада, и когда я говорю, что было у меня два друга: чекист-следователь и политический деятель, которого чекисты преследовали...
Иностранно настроенные, даже русские люди, может, скажут: как это совместить? Следователь — значит, только чтобы осудить, и политический деятель — только чтобы сопротивляться, а о. Димитрий, наверное, от старости лет с ума сходит.
Ну, чтобы меня признали нормальным, нужно, наверно, писать как-то иначе... Но как только вспомню про Дивнича, сбиваюсь на “высокий штиль”, на своего рода “стихи”, пусть даже и плохие, а для меня стихи — все хорошие.
Улыбка Евгения Ивановича — это же стихи — разливается во все его лицо, и как увидит русскую женщину, восклицает:
— Красавица!
Дело в том, что он в самом деле жил среди иностранцев, во Франции. Оттуда его выкрали “зловредные” чекисты, и он с ними в самом деле боролся до положения живота. Помню, как он мне в лагере говорил: если я ничего не сделаю плохого Советской власти, я этот день считаю потерянным. Но ведь русский человек широк по натуре, а он, отсидев 17 лет да еще плюс 5, говорил так:
— Мой Христос — за Советскую власть. Победить Советскую власть своими примитивными силами нельзя, а оппозиция — это примитивные силы, надо соединиться с могучими иностранными силами, а это значит предательство, ты должен предать свою родину. И тот сегодня, это я добавляю от себя, кто соединяется с иностранцами — предатель. Мы, русские христиане, говорим: наша сила в немощи. Бог поможет, и слабыми силами сотрем всю пошлость и мразь с русской земли.
После того, как у Евгения Ивановича совершилось такое осознание, он, пять лет не досидев по последнему сроку, был освобожден. Более того, поверили ему и дали разрешение посещать лагерь. Он набирал в сумки всяких продуктов и прежде всего шел к тем, с которыми сидел по делу, и говорил:
— Ну что ты здесь торчишь? Надо освобождаться и делать русское дело.
Наверно, те еще немного сопротивлялись, а потом поверили Евгению Ивановичу Дивничу — он многих освободил. Вот как бывает: бывший заключенный оказался добрее свободных.
Вокруг него много увивалось и чекистов, они ему все-таки, наверно, до конца не верили и начинали провоцировать, то есть рассказывать антисоветские анекдоты. Он прикрикивал на них:
— Чтоб этой антисоветчины больше не было. Что вы меня сбиваете на оппозицию? — И анекдоты прекращались.
Мне его книгу, которую он написал, когда я сидел, давали для прочтения чекисты, видимо таким путем склоняли меня к раскаянию, и говорили:
— Ну, сколько экземпляров нужно? — Я, кажется, говорил — тридцать, они отвечали: — Многовато, десять дадим, — а не дали ни одного.
Ко всему этому я хочу вспомнить эпизод, как после моего освобождения Евгений Иванович пришел ко мне. Я еще отдыхал, был в постели. Он всегда ходил с седой бородкой, а тут пришел побритый и помолодевший и говорит:
— Узнаешь меня?
Я спросонья не разглядел и говорю:
— Нет, я вас не знаю.
А жена моя сразу побледнела: кого же я впустила, думает?
Он вдруг как закричит:
— Дмитрий Сергеевич, Евгения Ивановича не узнаете?
Тут я протер глаза и снова вгляделся и, как и он, закричал:
— Узнаю. — Мы с ним обнялись и расцеловались.
Так бы и нам сейчас всех Русских Ивановичей узнать и расцеловать. И воскликнуть: