Побег от соблазна, или Встретить Его и не узнать! (СИ) - Елена Михайловна Бурунова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что вы здесь делаете, среди рабов? — спросил он, окидывая меня придирчивым взглядом.
— Моя сестра совершила преступление. Она разорвала мои документы на свободу и продала меня, — рассказывала я работорговцу, наивно ожидая от него сострадания.
— Кто может доказать, что вы свободны? — спросил мистер Питерсон.
Я на мгновение задумалась. Никто. Только я и мой отец. Отца больше нет. И… о боже, я совсем забыла о женихе. У него находились оригиналы уничтоженных сестрой бумаг. Но, где он и когда объявит права на меня? Я
этого не могла знать.
— Мисс Лили, я жду!
Слова работорговца вырвали меня из раздумий.
— Я могу и мой жених. Отец говорил, что у него все бумаги, но я никогда не видела его, — нерешительно прошептала я, опуская глаза.
Тяжёлый вздох отцовского знакомого, как ветер, качнул пряди моих волос на голове.
— Где ваш жених? — уже спрашивает он.
— Не знаю, — честно призналась я.
Поняв, что защитников у меня нет, работорговец приободрился. Даже его взгляд стал ощутимей на моей коже. Если минуту назад он сочувстви-ем смотрел, думая, что произошла ошибка, то теперь его глаза оценивали, сколько можно получить за белую рабыню.
— Твоя мать была рабыней, ты незаконнорожденная дочь плантатора, жениха нет, документов на свободу нет, — перечислял мистер Питерсон обстоятельства, определяющие мой статус в рабовладельческом обществе.
И уже обращался ко мне на «ты»! Мою судьбу он решил за считаные мгновения.
— Ты рабыня, Лили, — сказал он, ухмыляясь, — и я счастлив, что могу обогатиться, продав тебя на закрытых торгах.
На закрытых торгах богатые мужчины покупали самых красивых рабынь. Для чего, я думаю, вы знаете. Отец часто участвовал в таких меро-приятиях. Именно на них он и купил Ию и Марию.
Знал бы мой родитель, что судьба сыграет злую шутку с его дочерью, он стал посещать бы этот вертеп порока?
— Вы мерзавец, мистер Питерсон, — подняв гордо подбородок, сказала я. Работорговец покраснел от злости. На висках выступили пульсирую-щие вены, а рука с хлыстом сама взлетела вверх. Я не опустила глаз, глядя на это ничтожество, собирающееся ударить меня. Занеся руку, он так и не осмелился приложиться к дочери покойного мистера Дарлингтона.
Сдерживаясь от этого, всё ещё бушующего в нём, соблазна, громко крикнул — Джим, убери её в камеру!
Здоровый мальчишка моего возраста, подбежав, сразу потащил меня в камеру. Этот Джим бесцеремонно приволок меня в мой новый дом и швырнул со всей силой на пол.
— Эх, жалко, что тебя мистер Питерсон продать на закрытых торгах хочет, а то я бы чуть подпортил твой товар, — и зычно засмеялся, закрывая дверь.
Засовы лязгнули, а я вздрогнула. С рабами в открытых клетках меня не посадили. Мне, как самой дорогой вещи, выделили целую каменную камеру в торговом здании. Второй раз в жизни я была в темнице. Тогда я, правда, ждала смерти и, убитая горем отца, готова была спокойно принять её. Но, теперь я боялась неизвестности. Кто меня купит? И как я могу дальше жить, когда потеряю не только свободу, но и человеческое достоинство. Рабство умеет ломать самых сильных мужчин. А я всего лишь слабая женщина, попавшая в цепи безысходности. Моя судьба в руках мерзавца работорговца и того, кто больше заплатит за желание удовлетворить свою похоть.
Пять дней я просидела в этом каменном мешке. В духоте и сырости одновременно. За день стены нагревались так, что ночью я задыхалась от, казалось бы, раскаленного воздуха. Невольничий рынок находился у самого порта, и моё маленькое окошко выходило сразу на море. Подойти и посмотреть на скудный пейзаж я не могла, потому что стену покрывала густая плесень. Она чёрной жижей тянулась вверх. Но даже если бы и не было этой преграды, я всё равно не смогла бы подойти к окну. Доно-сившаяся вонь протухшей рыбы перебивала собою резкий запах отхожего ведра у самой двери. Это не все мои неудобства. Даже живя с матерью в хижине, я спала на мягкой постели с простынями, а тут моей кроватью стала копна сена в углу. Хвала богу, что в этом убожестве не было клопов и вшей. Правда, не имея возможности умыться, я уже через два дня чеса-лась от грязи.
С этими условиями я ещё как-то мирилась. Забившись в угол, поджав ноги под себя, плакала. Но, когда мой тюремщик принёс грязную глиня-ную миску и сказал:
— Жри!
Меня несколько раз выворачивало наизнанку от этой мутновато-серой похлёбки. Кружку с водой я тоже не стала брать. Она была несвежей и дурно пахла.
Три дня я не ела и не пила. Сама морила себя голодом, думая, что это избавит меня от ужаса быть проданной. Голова начала кружиться, отчего я пребывала в полуобморочном состоянии.
На исходе третьего дня ко мне пришёл сам мистер Питерсон. Увидев моё плачевное состояние, начал кричать на Джима:
— Ты, что сума сошёл! В кого ты её превратил?! Что я получу за эти кости? Она сейчас похожа на чёрствую корку, чем на аппетитный кусочек!
— Мистер Питерсон, она отказывается есть. Хочет уморить себя голодом, тварь! — оправдывался прислужник торгаша.
— Заливай ей в рот! Но, через два дня она должна быть розовощёкой красоткой, ясно?!
Услышав это, я из последних сил засмеялась. Два дня не вернут мне то, что я потеряла за несколько месяцев. Мой смех заставил мистера Питерсона подойти ближе. Не церемонясь, пнув меня ногой, он сказал:
— Смеёшься, значит, живая ещё. Раз так, то мне надо знать, ты девственница?
После всего, что произошло со мной в доме сестры, я всё ещё могла возмущаться таким интимным и неподобающим вопросам.
— Как вы смеете спрашивать у меня о таком?! — цепляясь за стенку, я попыталась встать, чтобы посмотреть в глаза этому мерзавцу.
Мистер Питерсон жутко усмехнулся, отчего его губы обнажили неровные и жёлтые зубы. Я ближе прижалась к стене. Его вид не только пугал, но и вызывал физическое отвращение. Не знаю, отчего меня снова замутило. То ли от его ухмылки, то ли от голода. Я закрыла ладонью свой рот и задышала тяжело.
— Или ты мне сама скажешь, или я приглашу доктора, — нагло говорил он.
— Мистер Питерсон, зачем доктора? Я сам могу проверить, — загоготал
Джим.
Я почувствовала, как начинаю терять сознание от картин, рисовавших-ся в моей голове.
— Заткнись, похотливый жеребец! После тебя она точно девственницей не останется, — прикрикнул работорговец.
Джим, глядя на меня, облизывался, а глаза уже горели,
