Киндер, кюхе, кирхе (СИ) - Unknown

- Самсонов! – подсказал с улыбкой Мишка. – Верно, забил. А ты за МЧС играл?

- Ну да. Мы ж к МЧС прикомандированы. Слуууушай, а это получается, ТЫ – гей?!

Самсонов смутился:

- И – что?

- Да не, ничего. Просто мы знали, что у вас в команде пидор есть. А кто – гадали, не угадали. У нас баннер был,… - Игорь коротко хохотнул: - не скажу, что написано было. Короче, нам объяснили: если этот ваш мордоворот, Глазов, на игру не придет – баннер можно растягивать, а если придет, то лучше не нарываться: затолкнет в очко вместе с  обоими древками. Ну, Глазов - пришел. Баннер так и пролежал в пакете. Зря только рисовали, мучились.

Мишка не зло, скорей ехидно хохотнул:

- Вот суки, а?!

- Да ладно! Мы не по злобЕ. А вы с Олегом – классные ребята, - еще немного и Игорь полез бы пьяно обниматься. Но у него звякнула смс-ка, он посмотрел на экран мобильника: – Алёна. Злится!... Знаете, я вот на нее иногда смотрю теперь и думаю: стала бы она так плакать из-за меня?

- Ладно, иди! На скандал нарвешься дома, - начал выпроваживать его Олег.

- Приходите к нам в футбол играть, – уже совсем в дверях обернулся Игорь. – Стадион на улице Кочетова, по воскресеньям, в двенадцать. Ты ж хорошо играешь, Миш?

Олег долго возился с посудой, чистил картошку «на завтра». Когда пришел ложиться, свет в комнате горел, а обнаженный Мишка лежал вниз лицом. Олег подсел и кончиками пальцев коснулся округлой ягодицы:

- Подставляешься?

Мишка кокетливо заерзал под его прикосновениями. Олег подушечками пальцев выводил узоры на волнующих изгибах. Тоненькие волоски на Мишкиной пояснице встали дыбом. Потом он перекатился на спину.

- Аааахххх! – восхищенно застонал Олег от неожиданного зрелища. – Мылыыыш мой! Шёлковый! «Принцесса»!

Гладкий, свежевыбритый лобок переходил в девственно оголенную, присморщенную кожу мошонки. Не решаясь коснуться, Олег повел ладонью в миллиметре от тела. А Мишка ответил на незаданный вопрос:

- Ты правду сказал: врачу по хрену, что у кого как брито. Он сейчас пришел, за руку нормально поздоровался, пальцем не тыкал, не ржал. А я, может, сто лет еще к врачам не попаду. А через волосы я чувствую слабей.

Олег махнул ему рукой, чтоб – заткнулся, зарылся лицом в желанную нежную плоть. И закинувший от наслаждения голову Мишка даже не понял, что он снова плачет.

   *    *   *

- Что рисуем?

- Йепку!

- Руку клади!

Юрка, послушно прижав ладошку к альбомному листу, завороженно смотрел, как карандаш очерчивает его растопыренные пальчики. Миша пересадил малыша на левое колено и покрыл его и свои ноги широким полотенцем:

- Салфетку всегда стелим на колени! Бери ложку!

Юра, зачерпнув из тарелки овсянку, не отрывал глаз от карандаша, бойко скользящего по бумаге.

- Посадил дед репку! – художник щедрыми штрихами изобразил хорошего размера корнеплод. – …Кашу ешь. Остынет! Кто нам, значит, нужен?

- Дед! – деловито ответил малыш. Полложки каши оказалось на подбородке и рубашке.

- Ешь аккуратно, а то не буду рисовать! – предупредил Миша.

Малыш сосредоточенно переправил новую ложку себе в рот и начал жевать. К силуэту одного из пальчиков карандаш уверенно пририсовал уши, глаза, три смешно торчащих волосины и усы.

- Еще кто нам нужен? Бабка! – ответил художник сам себе, и у второго пальчика возникли платок в горошек и нос-пуговка.

- Миш, у вас половина еды на столе! – негромко сказала Наташа.

Но Мишка сдвинул брови и поднес к губам палец, призывая ее к молчанию. Наташа картинно-страдальчески всплеснула руками. Она была нечастой гостьей в доме брата. И наводить свои порядки, слава Богу, не пыталась.

К каждому ее приезду неминуемо набирались какие-то чисто женские дела: капусты насолить, заштопать надорванную манжету дорогой рубашки, протереть плафоны. Мужики, как бы ни старались, не всё видят своим взглядом, не всё умеют. Сейчас она, аккуратно придавливая утюгом крошечные зубчики узорного края, проглаживала термонаклейку на продранном колене Юркиного комбинезончика.

- Есё внуська! – проговорил сквозь кашу маленький едок.

- Верно! – согласился Мишка. – Не размазывай по щекам, видишь, тетя Наташа на нас с тобой ругается.

Юра вскинул на Наташу удивленный взгляд.

- Мишка, Олегу пожалуюсь! – фыркнула та. – Что ты меня перед ребенком подставляешь?!

- Нет, вы, наоборот, авторитет! – улыбнулся Миша.

- Не буду больсе касу! – подвел итог семейным спорам Юра.

- Рисуй внучке косички! – Миша отдал ребенку карандаш, а сам взялся за ложку.

Под пририсованные к пальчикам косички, кошачьи уши и мышиный хвост, Мишка загрузил в увлеченного малыша еще полтарелки овсянки и спросил:

- Всё? Молодчина! Теперь грушу будем есть!

Юрка кивнул. Миша, легко держа мальчика одной рукой, поднес его к раковине, сполоснул перепачканные щечки и достал из холодильника ярко-желтую грушу на блюдце.

- А кто ее купил мне?

- Папа!

- А почему?

- Потому что он тебя любит!

Миша ножом отрезал сочный ломтик и поднес к улыбающейся мордочке. Юрка откусил.

- А еще кто меня любит?

- Давай считать! – большая рука бережно перебирала крошечные пальчики: - Папа – раз. Я – два. Тётя Наташа – три. Мама – четыре.

- Тётя Лиля! – подсказал малыш.

- Тётя Лиля – пять. Еще – бабушка Лариса, Вадик, Рая, дедушка Женя. Помнишь, он приезжал к нам осенью?

- Нет, - честно помотал головой Юрка.

- Ну, он еще приедет.

- …А у тебя грусы нет?

- У меня - нет.

- Почему?

- Может быть, меня никто не любит?

Ясные серые глазки тревожно округлились. Юрка обвел взглядом кухню, Наташу, Мишку. Пухлая нижняя губка плаксиво задрожала. Наташа сердито сдвинула брови. Но не успела ничего сказать, как Юркино лицо просветлело. Он взял двумя руками ополовиненный фрукт и протянул Мишке:

- Я тебя люблю. Дейжи!

Мишка очень серьезно, немного дрогнувшим голосом, выдохнул:

- Спасибо! – и наклонился к русой головке быстрым поцелуем. – Я и себе возьму и с тобой поделюсь. Я ведь тоже люблю тебя, правда? – он положил себе в рот небольшой ломтик: - Очень вкусно! – и отрезал ребенку новый кусок.

Наташа со сложным выражением лица нагнулась выключать из розетки утюг. Когда обед закончился, сонный Юрка не протестовал, чтобы его отнесли в кроватку. В комнате Олег сидел над принесенными с работы документами. Но, когда его «мальчишки» пришли укачиваться, молча встал и коротко коснувшись ладонью Юркиной головушки и Мишкиного плеча, вышел. Через минуту щелкнула входная дверь. Уложив пацана и тихо посидев около него несколько минут, Миша вернулся на кухню – ликвидировать оставленные обедом «разрушения». Наташа с чашкой чая стояла у окна:

- Тебе груши хотелось?

Миша посмотрел на нее с вызовом:

- Меня так в детстве бабушка учила: с тем, кого любишь, поделись самым ценным. Зато пока Юрка будет со мной, я никогда не буду голодать. Что – неправильно? Слишком по-деревенски? В городе - не так?

- Да нет, всё правильно, - задумчиво ответила она. – У тебя, наверное, очень хорошая семья?

- Нормальная, - Миша пожал плечами.

- Родители любят друг друга? Папа маму не обижает?

- «Любят-не любят»… там же деревня, а не театр…. Если живут до сих пор вместе, значит – любят. Маму мою не так легко обидеть. Она любого «нА голос» возьмет, так что все соседи сбегутся, и будешь не рад, что связался….

В коридоре щелкнула дверь. Олег вернулся и с торжественным видом явился на кухню, держа на ладони новую, большую, красивую грушу:

- На! Я тоже тебя люблю!

Мишка просиял:

- Спасибо! «Цыган» я, да?

- Немножко! – усмехнулся Олег. А потом с улыбкой повернулся к сестре: - Вот так они на пару с Юркой и вьют веревки из меня.

Огромная долина расстелилась у их ног. Склон падал вниз широкими террасами. И метрах в тридцати от их беседки невысокая, оплетенная ползучими розами живая изгородь венчала край очередного уступа. Глубоко внизу кажущееся ниточкой шоссе повторяло изгибы реки. Раскиданные вдоль него деревни с черепичными крышами тонули в виноградниках. А за долиной гОры – величавые, большие – закрывали горизонт и уходили вдаль двумя хребтами, смыкаясь у самой высокой, покрытой ледником вершины.

- Блин, даже не верится! Словно – не со мной!

Олег улыбнулся восторженным, мальчишеским словам, дотянулся до низкого столика, разлил вино по бокалам и один протянул своему Мишке:

- С тобой, заяц! За нас!

Мимо беседки прошел пожилой садовник. Покосился на улыбающихся друг другу постояльцев, выбрал из тачки, из груды нарезанных веток, чайную розу, поднялся по двум низеньким ступенькам и положил цветок на стол, сказав что-то по-итальянски, из чего непривыкшее к торопливой местной речи ухо могло вычленить только «ум белль рогаццо»*.