Расследованием установлено… - Георгий Молотков

Но следователь, переждав очередной всплеск эмоций обвиняемого, продолжает:

— Во время обыска в вашей квартире обнаружено еще одно письмо американскому консулу. Оно написано значительно раньше… Узнаете?

— Это черновик!

А письмо вы отправили?

— Так встречи не было!

— Почему? Вы ведь просили о ней.

— Никто не пришел.

Овэс не врет. Письмо было, встречи, о которой он просил, не было. Напрасно он почти два часа прогуливался около бывшей синагоги на еврейском кладбище. Никто из консульства не пришел в назначенное время и не спросил у Овэса: «Где усыпальница Поляковых?» — и не услышал ответного пароля: «Она разрушена в годы войны».

Письмо консулу, в котором Овэс просил о встрече и предлагал свои услуги поставщика секретной информации, он передал за полгода до неудачного вояжа к гостинице «Октябрьская». Каким образом? Это была «пешая» операция. Овэс совершал прогулки по улице Петра Лаврова. Проходил с безразличным видом мимо консульства, возвращался бульваром, останавливался у перекрестка — наблюдал. Случая, чтобы безопасно встретиться с кем-нибудь из обитателей консульского Особняка, не представилось. Но он все же нашел выход — сумел опустить письмо в открытое окно «фольксвагена», припаркованного к зданию консульства. Не знаем, попало ли это письмо в руки консула или нет, но на встречу с Овэсом никто не пришел, никто не позвонил по телефону.

Овэс был обескуражен и даже обижен. Но неудача не остановила его. Во-первых, рассуждал он, письмо могло затеряться, не дойти. Во-вторых, могли поостеречься, ведь они не знают, с кем имеют дело. А главное, они не догадываются, что сулит им знакомство с Овэсом!

После долгих раздумий Овэс садится за новое письмо консулу. Оно более пространное и, как кажется ему, более убедительное. Он сообщает, что пишет второй раз. Вот теперь они позвонят, поймут, как им нужен Овэс, поймут, с кем имеют дело. Письмо и папку с документами он теперь решает передать лично в руки кому-нибудь из консульства.

Но письмо, брошенное в салон «фольксвагена», было не первой попыткой установить связь с американской разведывательной службой. Среди дальних родственников Овэса нашелся Человек, вхожий во французское консульство в Ленинграде. Его приглашали туда, когда возникала надобность в настройке рояля. Вот с помощью этого человека и попробовал Овэс осуществить свой план — связаться с американским консульством.

Пригласив родственника в гости, Соломон Абрамович с убитым видом сообщил:

— У нас горе… Заболел Леня. Очень тяжело… И помочь можешь только ты.

— Что надо сделать?

— Передать письмо американскому консулу.

— Зачем?

— Нужны лекарства — иначе мы потеряем Леню…

— Давай рецепт, я попрошу лекарства во французском консульстве. Там очень милые и сердечные люди.

— Нет, дорогой, нужное лекарство есть только в Америке. Попроси французского консула передать письмо несчастного отца — он тебе не откажет…

Долго и настойчиво, взывая к родственным чувствам, убеждал Овэс несговорчивого свояка. Но настройщик роялей оказался человеком осторожным и благоразумным. Свой отказ объяснил тем, что подобные просьбы не приняты в дипломатических кругах…

И этот вариант не прошел. Что оставалось делать бедному Овэсу, которому так не везло?

Позднее на судебном процессе адвокат Овэса попытается представить своего подзащитного как человека, на которого нашло затмение. Жил, мол, в Ленинграде добропорядочный человек, все было нормально: ходил на работу, растил детей, ничего предосудительного себе не позволял — и вдруг на него нашло. Неожиданно, как удар грома с ясного неба, человек сел за руль «Москвича» и повез секретные материалы для передачи в иностранное консульство. Но эта версия защиты не нашла подтверждения ни в материалах предварительного следствия, ни в ходе судебного разбирательства.

Как вы могли убедиться, действовал обвиняемый в полном уме и здравии, все поступки его — звенья вполне логичной и последовательной цепочки. А «затмение» на него нашло значительно раньше того дня, когда он появился в сквере у колокольни Никольского собора. Долго и с завидной настойчивостью, целеустремленно, не отступая перед неудачами, искал он контакта с американским консулом, чтобы предложить свои услуги разведке Соединенных Штатов. И появился, созрел столь преступный замысел у человека, умудренного житейским опытом, отца взрослых детей.

Уголовное дело по обвинению Овэса нельзя отнести к числу сложных и трудных. Но оно отличается составом преступления, тяжестью злодеяния, совершенного обвиняемым. В ходе следствия вина его была полностью доказана. Улик и доказательств ее было предостаточно. Да и сам Овэс не делал попыток отрицать свою вину. Более того, странным казалось то усердие, с которым он помогал следствию. Порой его поведение было лишено обычной логики человека в подобной ситуации. Судите сами.

Обвиняемый дает показания о секретных материалах, которые он пытался передать в руки иностранной разведки. Речь идет не об обстоятельствах или деталях, устанавливается главное — величина урона, который он мог нанести оборонной мощи нашего государства. Хотя она скрупулезно взвешена, оценена сведущими военными специалистами, от Овэса требуют объяснения по поводу каждого документа, оказавшегося в синей канцелярской папке с белыми тесемками. И обвиняемый охотно поясняет, чем важны похищенные им чертежи, схемы, какие новшества вносят они в существующие виды средств связи.

Когда в письме консулу он писал о своих возможностях поставлять важнейшую информацию — это понятно. Предатель набивал себе цену. Но почему сейчас он так ведет себя на допросе?

В своем письме Овэс обещал передать разведке США тематический план научно-технических разработок всей отрасли, к которой относилось предприятие, где он работал.

Теперь у него спрашивают:

— Каким образом вы собирались это сделать?

И тут бы вполне правдоподобно было признание: «Обманывал я американцев, набивал себе цену. Посудите сами — как я, рядовой инженер, смог бы завладеть столь важными государственными документами?» Но Овэс отвечает:

— Признаюсь, немного преувеличил. Всей отрасли — нет. Но, что касается ленинградских предприятий, я бы смог…

Во время обыска в квартире Овэса были обнаружены материалы секретного характера, похищенные им с работы в разное время.

— Для чего вы хранили их у себя дома?

— Не мог же я им отдать все сразу.

— Могли обмануть? Вы этого боялись?

— Конечно! С чем бы я остался… Разве им можно верить!

Что это? Простота, которая не лучше воровства, или цинизм отъявленного преступника, которому нечего терять? Нет. Ни то ни другое. Это продуманная и выдержанная с начала до конца следствия линия поведения обвиняемого. И не так уж она беспомощна и наивна, как могло показаться на первый взгляд. И слезы поначалу, и гневные тирады в адрес американского империализма, и нарочитая откровенность в ответах на вопросы — все это атрибуты роли, которую играл Овэс.

Он представал простаком, недоумком, он напоказ выставлял собственную глупость. Каялся и разоблачал себя цинично и откровенно, до наготы, до сраму. Да, я такой глупый, я негодяй, но я же не оправдываюсь, я покаялся во всем. Так неужели подымется у вас рука на повинную голову несчастного человека! Такую роль трудно было не переиграть. Угодливый, омытый слезами, кающийся грешник не вызывал даже сочувствия.

Каждое уголовное дело порождает вопрос: как это могло произойти? Что толкнуло, заставило человека переступить закон? Этот вопрос тем более неизбежен, когда речь идет о таком тяжком преступлении.

— Я потерял бдительность… — на полном серьезе ответил на него Овэс.

Несколько позднее он, правда, попросил внести в протокол: «Я понял, что мою совесть съел червь сионистской империалистической пропаганды». Вот так. Всего-навсего потерял бдительность и стал невинной жертвой вражеской пропаганды. Ее червь съел совесть, и честный, добропорядочный человек стал предателем.

Если отбросить выспренность и метафоричность этого заявления, то в нем все же можно обнаружить крупицу правды о том, как и почему произошло падение Овэса. Началось оно давно. Как все в жизни, шло от малого к большому, один поступок делал необходимым следующий шаг. Ибо уже в самом начале был умысел, цель, которую выбрал для себя этот человек.

В одном из томов уголовного дела подшита пачка квитанций — оплата занятий на курсах иностранных языков. Два раза в неделю почтенная супружеская пара отправлялась на Петроградскую сторону во Дворец культуры имени Ленсовета. Они учились здесь говорить по-английски. Зачем два немолодых инженера на склоне лет со школярской настойчивостью постигали артикуляцию чужого им языка? Английский должен был стать их языком — ибо жить они собирались в стране, где говорят по-английски, в Соединенных Штатах. Пока же обходились русским и жили вроде бы как все. Незаметно для всех, а может быть, порой и для самих себя они становились чужими.