Пожарский - Дмитрий Володихин

Во-вторых, неподалеку от Нижнего появился отряд, состоящий из дворян Смоленской земли. Смоляне мыкались, не находя себе службы и пропитания. Им определили на прокормление земли под Арзамасом, но тамошние мужики и стрельцы воспротивились их приходу. Для нижегородцев приближение смоленского отряда было как манна небесная! Нижний не столь уж богат был собственным дворянством: до Смуты он выставлял всего 300 ратников дворянского ополчения, притом многих уже повыбило за годы военных действий. А окрестные города не располагали даже скромными людскими ресурсами Нижнего… Вся область, таким образом, сама по себе не могла предоставить нужного количества умелых ратников. Конечно, Минин ухватился за такую возможность! Он предложил смолянам службу, и те двинулись к Нижнему.

Их приход — важная веха. Сколько этих смолян? Источники говорят: около 2000. Анализ исторических реалий позволил историку Второго земского ополчения П. Г. Любомирову сделать иной вывод: отряд следует считать сотнями, а не тысячами[122]. Но даже 500–1000 дворян, профессионалов войны, — солидная сила. Прибавив к ним нижегородское дворянство, да силы соседних городов, земское руководство получило серьезную основу для будущей армии.

Возникла настоятельная потребность в военном лидере ополчения. Тогда нижегородцы и отправили делегацию к Пожарскому. Князь колебался, сомневался, переговорщики ездили к нему не один раз. Но в конечном итоге Минин уговорил Дмитрия Михайловича возглавить воинство, а Пожарский сказал нижегородцам, что по земским делам — административным, финансовым («казну собирать») — главным человеком станет Минин[123]. Князь покинул вотчину и переехал в Нижний Новгород. Скорее всего, это произошло в начале ноября 1611 года.[124]

Нижегородцы могли выбрать иного воеводу. Но они безошибочно призвали именно того человека, который оказался идеальным командующим.

В годы правления Шуйского за Дмитрием Михайловичем закрепляется репутация умелого и твердого полководца. «Страстное восстание» принесло ему добрую славу мужественного патриота. Первое и второе в равной мере сделали князя привлекательной фигурой в глазах руководителей нижегородского земства. Именно Пожарский был призван ими на высший командный пост, хотя ополчение могло заручиться поддержкой фигур значительно более знатных, т. е. стоящих гораздо выше — по меркам мирного времени.

По поводу выбора нижегородцев в исторической литературе существует обширная полемика. Так, историк Н. И. Костомаров писал: «Сам Димитрий Пожарский не выдавался никакими особенными способностями, исполнял в военном деле второстепенные поручения, но зато в прежние времена не лежало на нем никакой неправды, не приставал он к Тушинскому вору, не просил милостей у польского короля».

Но С. Ф. Платонов, а за ним и Ю. В. Готье высказались принципиально иначе. По их мнению, сыграла роль не только чистота репутации Пожарского, но и его воззрения, и свойства его характера, подходившие нижегородскому обществу: «Князь Дмитрий Михайлович был человеком с вполне установленной и притом очень хорошей репутацией, — пишет Готье. — Он не запятнал себя отъездом в Тушино, не выпрашивал милостей у короля польского; еще до прихода Ляпунова под Москву он стал за дело родной страны, и если мы не видим его среди вождей ополчения 1611 г., то виною этому были тяжкие раны, полученные им в бою на Лубянской площади… Такого вождя искали в Нижнем, и, наметив Пожарского, нижегородцы не ошиблись. Избранный воевода по личному своему характеру был полной противоположностью Прокопию Ляпунову: тот был горяч, несдержан, этот — осторожен, предусмотрителен; Ляпунов отстаивал провинциальное дворянство против боярства, Пожарский был скорее сторонником боярства, хотя и умеренным, первый вечно против чего-нибудь протестовал и бунтовал, второй был всегда приверженцем исконных устоев московского государственного порядка. И с этой стороны Пожарский как нельзя более подходил к затеянному в Нижнем предприятию: последнее ополчение, в противоположность ляпуновскому, подготовлялось тихо, медленно, без торопливости; оно производит впечатление чего-то гораздо более крепкого и внушительного».[125]

И. Е. Забелин, в укор Костомарову, перечислил воинские заслуги Пожарского — к исходу 1611 года уже солидные. Странно, что Костомаров не придал им значения. Впрочем, тенденция этого историка, украинофильская, оппозиционная к русскому государственничеству, создавала в глазах его особые фильтры. Забелин же указывал попросту на народное чутьё: Минин «со товарищи» искали бескорыстного стояльца за землю и веру; в Пожарском они его нашли: «Не нужно особенно зорких глаз, чтобы рассмотреть, чем именно были всегда исполнены побуждения Пожарского. Не за личные цели он стоял и не целям какой-либо партии он служил; он стоял за общее земское дело и служил ему чисто, прямо и честно. Вот эти-то обыкновенные его дела и действия и придали его личности необыкновенное для того времени значение, которое было хорошо понято в Нижнем и там же обозначено желанием найти воеводу, который бы «в измене не явился», который бы не припадал на всякие стороны, смотря, где выгоднее для чести или для корысти…»[126]

Любопытные подробности переговоров приметил и подчеркнул Р. Г. Скрынников: «Когда в усадьбу явились нижегородские послы, князь Дмитрий не дал им определенного ответа. Послы уехали ни с чем. Впоследствии князь Дмитрий, вспоминая былое, любил говорить, что его к великому делу «вся земля сильно приневолила», а если бы был тогда кто-нибудь из «столпов» вроде боярина Василия Голицына, его бы все держались, а он, князь Дмитрий, мимо боярина за такое дело не принялся бы. Слова насчет боярина служили простой отговоркой. Василий Голицын находился в плену, а прочие «столпы» сидели с поляками в Кремле. Нижний Новгород присылал послов «многажды», прежде чем стольник согласился принять приглашение. Князь Дмитрий не мог нарушить этикет и дать согласие при первом же свидании. Еще больше, чем этикет, его беспокоило собственное нездоровье. А кроме того, до Мугреева уже дошли вести о «непослушании» нижегородцев своим воеводам, и князь Дмитрий желал заранее определить свои будущие взаимоотношения с посадским миром. Кузьме Минину пришлось лично отправиться в Мугреево, чтобы рассеять опасения стольника. Оба были воодушевлены одними и теми же стремлениями и чувствами и потому вскоре нашли общий язык».[127]

Эту ссылку на князя Василия Голицына много раз припоминали Дмитрию Михайловичу историки недоброжелательные. Дескать, случайный человек, отлично чувствовавший свою случайность. Нет достаточной воли для великих дел, хотел бы быть подчиненным… Напротив, те биографы Пожарского, кто писал о нем с любовью, отмечали его слова про Голицына как свидетельство большой скромности характера. Мол, не возносился, не высокомерничал, просто делал дело. Скрынников вот говорит о соблюдении «этикета»…