50х50 - Гарри Гаррисон

От изумления глаза незнакомки широко раскрылись, и лицо исчезло. Лэнгли устало вздохнул и закрыл глаза. Задание оказалось мучительным для него, просто невыносимым. Может, стоит принять стимулятор. В ранце…

Его ранец! При мысли о нем сон окончательно исчез, и теперь он отчаянно пытался придать телу сидячее положение. Они забрали у него ранец! Его мгновенно охватил ужас — но тут он заметил свой ранец на полу рядом с кроватью. Вернулась девушка и буквально вдавила его в кровать, заставляя лечь. Она оказалась на удивление сильной.

— Я — Лэнгли. А тебя как зовут?

Ее можно было назвать довольно привлекательной, если кому-то по вкусу девушки с квадратными лицами. Внушительный бюст, красиво выделявшийся в мягком кожаном платье, едва вмещался в него. Все остальное в ней было таким же внушительным. Слишком широкие плечи, слишком мощные бедра, слишком много мышц. Почти никакого отличия от других уроженцев этой суровой планеты. До него вдруг дошло, что ее глаза неотрывно следили за его взглядом, пока он рассматривал ее с ног до головы. Он улыбнулся.

— Меня зовут Лэнгли, а вот твоего имени, думаю, я никогда не узнаю. Вождь — как он там себя называл? — Бекрнатус, кажется, единственный, кто говорит на цивилизованном языке. Думаю, прежде чем я смогу разговаривать с тобой, мне придется изучить местное хрюканье и бульканье.

— Не обязательно, — ответила она и, сверкая двумя ровными рядами белоснежных здоровых зубов, звонко расхохоталась при виде ошеломленного выражения на его лице. — Меня зовут Патна, а Бекрнатус — мой отец.

— Что ж, очень приятно. — Он все еще не мог прийти в себя от изумления. Извини, если был груб. Наверное, на мне сказывается ваша гравитация — мне немного тяжело у вас.

— Что такое гравитация?

— Попозже я тебе расскажу о ней, а сейчас мне надо поговорить с твоим отцом. Он здесь?

— Нет. Но он скоро вернется. Сегодня он убил человека. Сейчас он, должно быть, утешает жену убитого и его семейство. Вся семья теперь перейдет к другому. А я не могу ответить на твои вопросы?

— Возможно. — Он коснулся кнопки на поясе, включив магнитофон. — Сколько ваших людей говорят на моем языке?

— Только я. И отец, конечно. Потому что мы — Семья, а остальные — Народ. Она выпрямилась, когда произносила эти слова.

— Сколько их здесь? Я имею в виду представителей Народа.

— Почти шестьсот. Эта зима прошла намного удачней предыдущих. Воздух был теплее обычного. Правда, запасы еды быстрее — как это сказать? — быстрее портились. И все же люди жили.

— Зима уже кончилась? Она рассмеялась:

— Конечно. Сейчас почти самое теплое время года. И они думают, что это тепло, подумал он. На что же тогда похожи их зимы? Он поежился при одной мысли о них.

— Расскажи мне, пожалуйста, подробнее о Семье и Народе. Чем они различаются?

— Они есть — и все, — сказала она и запнулась, будто никогда прежде не задумывалась над этим вопросом. — Мы живем здесь, а они живут там. Они работают и выполняют то, что мы им приказываем. У нас есть и металл, и огонь, и книги. Потому-то мы и говорим на вашем языке — ведь мы читаем то, что написано в книгах.

— Могу ли я взглянуть на эти книги?

— Нет! — Ее шокировала даже сама мысль о том, что кто-то посторонний увидит их книги. — Только Семья может видеть их.

— Что ж… Но разве ты не согласна с тем, что меня можно называть членом Семьи? Я умею читать, у меня с собой много вещей, сделанных из металла…

Только сейчас до него дошло, отчего его фляга стала причиной убийства. Она была из металла, а металл для большинства здешних людей являлся запретным, своего рода табу.

— А еще я умею вызывать огонь. — Он вытащил зажигалку и щелкнул ею.

Патна уставилась на крохотный язычок пламени.

— Нам труднее получить огонь. И все же я не уверена. Ведь отец узнает, что ты смотрел книги.

Увидев выражение его лица, она задумалась над возможным компромиссом.

— Есть тут одна книжка, небольшая. Отец разрешил мне оставить ее у себя. Она, правда, так себе, особой важности не представляет.

— Любая книга представляет собой какую-то ценность. Могу я взглянуть на нее?

Она нерешительно поднялась и направилась через всю комнату к бревенчатой двери, закрывавшей вход в глубину скалы, и изо всех сил потянула на себя мощный засов. Дверь открылась, и она осторожно, вытянув перед собой одну руку, ступила в темноту соседней комнаты — глубокой ниши, вырубленной в податливой толще скалы. После недолгого отсутствия она вернулась и тщательно закрыла за собой дверь.

— Вот, — сказала девушка, протягивая ему книгу, — ты можешь почитать ее.

Прилагая неимоверные усилия, Лэнгли кое-как сел и взял книгу. Она была довольно грубо переплетена в кожу — первоначальная обложка, по всей видимости, износилась еще в далеком прошлом. Книга слегка потрескивала в руках, когда он раскрывал ее. Страницы пожелтели и обтрепались по краям, к тому же, поскольку корешок оказался донельзя ветхим, они едва не вываливались из книги. Заинтригованный, он осторожно листал страницы, вглядываясь в архаичный шрифт, — тусклого света, проникавшего через окно, было явно недостаточно; затем вернулся к титульному листу.

— «Избранные стихотворения», — прочитал он вслух. — Издано в… — никогда не встречал такого названия — в… — а вот это важно: в 785 году… эры. Погоди, погоди… Кажется, я что-то слышал об этой системе летосчисления.

Он бережно положил книгу и наклонился к ранцу, почти теряя равновесие ведь его тянула вниз более чем двойная сила тяжести. От неимоверного напряжения внешний скелет глухо поскрипывал, но держал, не давая ему упасть. Справочник лежал сверху, и он быстро пролистал его.

— Вот, нашел. Записи только 913 года. А теперь, если перевести по Галактическому стандарту…

Он посчитал в уме и, молча положив справочник обратно, снова взял в руки «Избранные стихотворения».

— Тебе нравится поэзия? — поинтересовался он.

— Больше всего на свете. Хотя других стихов у меня нет. Ни в одной книге, кроме этой, я не нашла их. Хотя, конечно, есть и другие…

Она опустила глаза, и Лэнгли догадался почему.

— Эти другие… Ты ведь написала их сама, не так ли? Как-нибудь обязательно прочитаешь мне хоть одно…

В эту минуту у входа в жилище послышался грохот и лязг открываемых дверных засовов, и Патна, вырвав книгу из рук Лэнгли, бросилась с ней в темный угол комнаты.

Бекрнатус широко распахнул дверь и, тяжело ступая, вошел.

— Закрой дверь, — приказал он, отбросив в сторону шлем и устало опускаясь в мягкий шезлонг — полукровать, полукресло.