Военные загадки Третьего рейха - Николай Непомнящий

От ВМС институт получил задание: с помощью маятников и прочих параштуковин научиться обнаруживать на морях местонахождение конвоев, чтобы немецкие подводные лодки с большим успехом могли бы их пускать ко дну. Изо дня в день укротители маятников, сидя на корточках, держали руки над морскими картами. Разумеется, результаты были плачевны. Что бы вы ни думали о феномене оккультизма, было бы просто смешно ожидать, чтобы неведомый нам мир был взят дилетантским наскоком и затем использован в военных целях. Даже в тех случаях, когда появлялся хоть какой-то проблеск успеха, не делалось никаких попыток осмыслить достигнутое и закрепить его системой и методикой.

Одним из сотрудников институт был отставной архитектор из Зальцбурга по имени Страниак, изысканный барин лет шестидесяти, проявлявший определенные способности при работе с маятником. Он был убежден, что его таланты истинны, и, хотя он имел несчастье быть автором книжонки под названием «Восемь природных сил», не производил впечатление шарлатана. Страниак, посмотрев на фотографию какого-нибудь корабля, брался указать его точное местонахождение на карте. Сотрудники Адмиралтейства посетили его в Зальцбурге и показали фотографии «Бисмарка» и «Принца Евгения». С помощью своего маятника Страниак действительно установил местонахождение этих двух кораблей.

Прежде Страниак за свои способности подвергался преследованиям со стороны гестапо. Теперь же благодаря им он оказался в исследовательском институте в Берлине вместе со своим инструментарием и бумагами. Морское ведомство намеревалось с его помощью поставить эксперименты. Доктор Гартман также был откомандирован в Берлин с тем, чтобы, проследив за движением маятника Страниака, попытаться установить возможные колебания и отклонения маятника на рассвете, в полдень, на закате, в полнолуние и новолуние. Тогда же свои способности демонстрировали и другие экстрасенсы.

Поскольку Страниак представлял собой совершенно необычный случай, для него был придуман особый эксперимент. Небольшой металлический брусок на несколько секунд клали на большой лист бумаги. На это время Страниака просили удалиться из комнаты, а затем приводили обратно. На листе бумаги не оставалось ни малейших следов, где только что лежал металлический брусочек. И все же Страниак точно указывал это место, причем то же самое он мог делать, находясь в соседней комнате, используя такой же лист бумаги.

Берлинскому институту лучевой энергии, работавшему исключительно по научной методике, было предложено проверить поразительные достижения исследовательского центра при морском ведомстве. Сотрудники научного института, понятно, с предубеждением относились к заклинателям маятников и прочим оккультным курьезам. Первый же пробный эксперимент, который они провели, для Страниака закончился провалом. В течение многих недель он неизменно показывал блестящие результаты, а тут потерпел неудачу.

Мои контакты с морским исследовательским учреждением совпали с захватом японцами Гонконга. Во время этой операции японские солдаты закрывали своими телами амбразуры дотов. Благодаря такому самопожертвованию даже надежно укрепленные районы Гонконга были быстро захвачены. И вот в качестве знатока Веданты и буддийской йоги я должен был представить свои соображения относительно программы воспитания воинов с тем, чтобы внушить немецким солдатам дух дзен-буддизма, которым вдохновлялись японцы.

Между тем Страниак заболел и стал быстро терять свои способности. И другие заклинатели маятника оказались в столь же незавидном положении. Рабочий день был долгим, изнурительным. Люди становились раздражительными. Доктор Гартман предложил руководителю института сменить обстановку. Гартман полагал, что во многих срывах и сбоях виновата атмосфера Берлина, пагубно действующая на его чувствительных сотрудников. «Переведите свой институт в горы или к морю, — говорил он. — Уверен, морской воздух и солнце пойдут им на пользу, они станут работать лучше». Его совет был принят, ив начале лета институт переехал на остров Зальт. К тому же и рабочий день сотрудников был сокращен. Однако результаты оказались еще более плачевными, чем в Берлине.

Сегодня кому-то может показаться невероятным, что подобный институт мог возникнуть под эгидой ВМС. На самом же деле идея такого «исследовательского центра» принадлежала не нацистам. У истоков ее стоял мой друг Вальтер Лохман, в 1920-х годах работавший в военноморском ведомстве. После войны и другие страны открывали у себя такие институты. Хотя об этом мало что известно, с уверенностью можно сказать, что в Англии, США, Японии, а возможно, и в Советском Союзе существовали подобные центры.

Позже доктор Гартман возобновил свое сотрудничество с люфтваффе, а меня вновь отослали в распоряжение Циммермана в Гамбург. По крайней мере это означало, что я возвращаюсь домой. Вскоре, однако, мне пришлось выполнять задания куда более странные и опасные, от которых невозможно было отказаться.

Феликс Керстен

Мое знакомство с Феликсом Керстеном, одной из закулисных фигур в мрачной трясине нацистской политики, впервые приблизило меня к эсэсовской верхушке. Толстяк и внешне безобидный массажист из Финляндии, он сумел проложить себе дорогу не только в аристократические круги за рубежом, но и в высшие эшелоны власти нацистской Германии. Хотя он не был интеллектуалом, но имел трезвый, цепкий ум и отличался необыкновенной проницательностью. Он родился в крестьянской семье, в 1917 году недолго служил офицером в финской армии, потом, спасаясь от большевиков, бежал в Германию, где Керстен работал посудомойкой, статистом на киностудии, массажистом и, наконец, с 1930 года — «доктором манипулятивной терапии». Он был на «ты» с голландским принцем-консортом Генрихом фон Мекленбургским, и еще он был личным врачом Гиммлера.

Когда зимним вечером 1942 года Циммерман привел меня к нему, Керстен занимал роскошные апартаменты на углу Рюдесхаймерплац в Берлин-Вильмерсдорфе. Эти апартаменты ему достались благодаря программе «арианизации» — их прежний владелец, еврей, был попросту оттуда выдворен. Квартира поражала вычурной роскошью. Интерьер и убранство ее были скопированы во дворцах, замках и загородных виллах богатых клиентов Керстена. Хозяин нас встретил унылой миной. Мы не рассчитали расстояние и опоздали на полчаса. Керстен сухо заметил, что не привык ждать людей, приходящих к нему с просьбами и одолжениями. Он имел все основания рассматривать наш визит именно в таком свете: Циммерман рассказывал ему о моей участи, а от Герды, сестры Циммермана, Керстен был осведомлен о проекте по облучению молока и трудностях, возникших на пути его осуществления.

Но вскоре омрачившую первую четверть часа атмосферу удалось развеять. Керстен перестал хмуриться, разговор оживился. Циммерман заговорил о молочном проекте, а Керстен поначалу отговаривался своей некомпетентностью. Затем пообещал помочь, представив Циммермана нужным людям, которые воспользуются для него своими связями, что вскоре действительно было сделано.

Во время разговора я внимательно наблюдал за Керстеном. Можно ли его принимать всерьез? В тот момент он показался мне любезнейшим человеком, каким его и описывал Циммерман. На пухлом лице алчные глаза, чем-то похожие на глаза ребенка. У Керстена были нелады со щитовидной железой, к тому же он страдал от ожирения. Однако, несмотря на огромные размеры, был очень подвижным. Его жирные руки с беловатыми следами ранок постоянно вертели какой-нибудь предмет, то карандаш, то подвернувшуюся миниатюрку. По средневековой классификации он был флегматиком с примесью сангвиника. Его отличали чувственность и страсть, он был очень ленив, честолюбив, тщеславен. Прекрасно зная об этом, Циммерман верно рассчитал, что Керстен будет польщен знакомством с астрологом, который, быть может, заинтересует Гиммлера. Неожиданно Керстен сказал: «Со мной вы можете говорить вполне откровенно о политической обстановке. Я достаточно хорошо обо всем информирован, к тому же у меня есть свои соображения и своя озабоченность относительно войны и международного положения Германии. А теперь скажите, что вы думаете о гороскопе Гитлера».

С большой опаской я перечислил относящиеся к нему созвездия и обратил внимание на те, что были особенно неблагоприятны. Затем я высказал предположение, что такой человек не сможет долго и удачно руководить страной, и добавил, что мне жаль немецкий народ; впереди мне виделось нечто ужасное, если только в политике не произойдет радикальных перемен. Наступления под Москвой и Ленинградом к тому времени были остановлены, наши войска осуществляли «стратегическое отступление», которое должно было продолжаться три долгих года. Я сказал Керстену, что в гороскопе Гитлера Сатурн занимает ту же позицию, что в гороскопе Наполеона, и хотя их судьбы не идентичны, в них все же есть определенное сходство, прежде всего в том, что касается русской кампании и предстоящих сражений. Чтобы спасти Германию, необходимо в ближайшее время что-то сделать. Я не сказал, что нужно сделать, но Керстен понял меня.