Поляна, 2014 № 01 (7), февраль - Журнал Поляна

Может, убежать? Она любит своего мужа! Этого человека она не видела много лет! И не вспоминала о нем! Это похоже на бред, страшный сон…

Он вошел в дверь совершенно голый. Он и прежде, несмотря на боязнь близости, любил демонстрировать перед ней свою наготу.

Ей тогда чудилось в этом что-то мазохистское, что-то от древних библейских времен, когда наготы еще стыдились. Когда она еще не мозолила глаза на экранах и на обложках журналов. Когда царица Мелхола, могла попенять мужу, царю Давиду, что он, танцуя, заголялся перед всем народом. Когда тот же Давид прельстился наготой чужой жены, увиденной им с крыши купающейся.

Нагота была священна, соблазнительна, пагубна…

…Некогда он был стройным и поджарым, со втянутым животом. Теперь живот отвис, он располнел. Волосы на груди поседели.

Но что-то и впрямь сделалось с ее глазами. Он ей и теперь понравился.

— Ты красивый, — сказала она, преодолевая горловой спазм. — Ты очень, ты очень…

Он с таким нетерпением схватился за ее блузку, что посыпались мелкие декоративные пуговицы.

А когда-то он просто умолял ее ничего не снимать, он ведь не железный!

— Боже мой, мы не зашторили окна! — вскрикнула она. В комнату и в самом деле пробился яркий солнечный луч, всю ее залив светом.

— Ты стала еще прелестнее, — тихо, на глухих, вибрирующих тонах, проговорил он. Разве мог кто-нибудь, кроме Яси, сказать ей это, да еще с такой невыразимой нежностью?!

Может, все это было в фантастическом сне? С какими-то другими людьми?..

— Я когда-то догадывался, что так будет. И боялся. А теперь… теперь я уже словно за чертой жизни. Теперь мне уже ничто не страшно! Ты — первая за много-много лет.

— А Катя? А Алла?

— Кто это? — с изумлением спросил он. Неужели он и в самом деле напрочь о них забыл?

Надо было уходить. Борис мог ее хватиться. Но зачем ей теперь Борис?

— Хочешь, я останусь с тобой? Хочешь, ну, скажи!

Он молчал. Потом пробормотал, раскрыв до того закрытые глаза.

— Я теперь без тебя не смогу. Я твой теперь навсегда.

Она быстро собралась. Пуговиц на блузке не хватает — плевать! На случайной бумажке, лежащей на столе, записала свой мобильный телефон. Бежала домой в состоянии полного очумения, которое не прошло и дома. Температура? Бред? Как могло случиться, что их юношеские мечты об этом прибалтийском городке, вдруг так странно, так убийственно, так сладко осуществились? Вероятно, подспудно и он, и она сюда стремились всю жизнь!

Ее лихорадочное состояние по счастью совпало с научной лихорадкой у Бориса. Чуть ли не через каждые полчаса ему звонил из Москвы аспирант, у которого что-то не ладилось с задачей. И Борис ему подробно объяснял, как нужно действовать. Потом они сверяли результаты. Потом аспирант опять звонил.

Как это было кстати! Она то ложилась на диван, то вскакивала. Ее охватывал то приступ отчаяния, то невероятного, безумного, давно не испытанного счастья. Что с ними со всеми теперь будет? Яся дважды ей звонил. Первые секунды он вообще молчал, потом говорил очень тихо, на вибрирующих низах: «Это я». Вероятно, он совсем обессилел и на большее его не хватало.

Она мучительно думала, как быть с Борисом. Он не заслужил ее предательства. Вот бы и Борис у нее остался, и Яся! Но, кажется, это невозможно. А если возможно? Бесконечный круговорот одних и тех же, одних и тех же мыслей! Безумных, отчаянных, счастливых чувств! День прошел быстро, в каком-то головокружительном ощущении не то полета, не то падения.

Но утром следующего дня она почувствовала какое-то изменение. Словно космические сигналы перестали к ней поступать. Словно кругом — в мировом пространстве — стало вдруг тихо и бессолнечно. И космический пожар сам собой затих…

Что это? О, ее интуиция! Она выглянула в окно: ветер с силой раскачивал деревья, солнце исчезло.

— Олишон, ты что маешься? Что-нибудь болит?

У Бориса тоже была прекрасная интуиция, но, по счастью, он думал о другом. У аспиранта вот-вот должен был состояться доклад. А с задачей заклинило.

— Нет, все ничего! Может, это магнитная буря? (Хотя в Прибалтике никто слыхом не слыхивал о магнитных бурях. Это были московские заморочки.)

Выбежав на балкон, она набрала Ясин телефон. Но его мобильник был отключен. Тогда она набрала номер Гриши. Ответил женский голос — должно быть, «Маечка».

— Ах, это Ольга Михайловна? Много слышала о вас от Григория Осиповича. А его нет. Он с утра поехал на вокзал — проводить одного знакомого. Пожилой человек, инвалид, нуждается в помощи. Может, вы с ним тоже знакомы?

— Да, знакома, — отозвалась Ольга. — Вернее, когда-то была знакома…

«Маечка» продолжала ей что-то говорить, но Ольга не в силах была ее слушать. Просто повесила трубку.

Она ведь знала, знала! Этот человек не может вынести и малейшего напряжения. Он убегает! Всегда убегает!

Так уже было однажды!

В сильном волнении она подошла к чистому холсту. Зачем-то на днях его натянула на подрамник. Мало ей рисунков!

Рисунки валялись на столике — разные стадии пожара. Сначала бурный, красно-желтый, языкастый. И потом уже с некоторой чернотой пепла и тления, уходящий в бесконечную глубину пространства. Какой-то абстрактный экспрессионизм!..

Но как она предугадала эту траурную ноту расставания! И этот бесконечный огненный отзвук!

Борис заглянул к ней в комнату.

— Работаешь? Как-то мы закисли в последнее время, нет? Особенно я. Не пойти ли нам, Олишон, в ресторацию? Не выпить ли там по бокалу местного яблочного вина?

Ольга не возражала.

…Они сидели на открытой веранде местной «кавины», выходящей к морю. Серо-сизое небо почти сливалось с перламутровым оттенком воды. И на Ольге было ее любимое, перламутровых тонов платье с широкими «русалочьими» рукавами. Она старалась успокоиться и расслабиться, ощущая себя как после внезапного припадка.

Громко и грозно кричали чайки.

— А ты загорела, — сказал Борис. — Отдых пошел тебе на пользу.

Повертел в руках бокал с желтым яблочным вином и произнес в задумчивости:

— Ты знаешь, я тогда ошибся. Это был вовсе не Анатолий и не Аркадий. Кто-то другой. Я вспомнил, что мне рассказали дальнейшую историю того бездельника. В смысле, Анатолия— Аркадия. Я тебе говорил, что он был евреем? Так он не преминул этим воспользоваться. Оказывается, его тут, в России, угнетали, уволили с работы, не давали проявить свои способности. Кто бы говорил! Я знаю множество случаев, когда это было бы истинной правдой. Но не в его! В результате он, как беженец, очутился в Штатах. И что ты думаешь? Стал, как миленький, работать агентом по продаже недвижимости. Не думаю, что это намного интереснее работы в конструкторском бюро! Может, денежнее. Но неужели в этом вся приманка? Потом сам возглавил фирму. Мне говорили, что зашибает большие доллары. И это тот самый бездельник, который не желал в конструкторском бюро даже в шахматы играть! Я уж о математических расчетах не говорю! Сидел, уставившись в одну точку. Феноменально!

— Но ты, кажется, и в этом случае не испытываешь восторга? Тебе и этот вариант не слишком нравится, верно? — спросила Ольга, с удивившей Бориса горячностью.

— Разумеется, не нравится. Мы в России все из Обломовки. Штольцы нам гораздо антипатичнее Ильи Ильича. Но какова деловая энергия в этой самой Америке! Мертвого подняли на ноги, и он тут же взялся за бизнес!

— А что нужно делать? Ты знаешь?

Ольга снова заволновалась. В ней накопилось столько безумных невнятных вопросов, столько смятенных противоречивых чувств, столько утаенного и невысказанного, что уверенный тон Бориса ее удивлял, если не раздражал.

— И ты знаешь, между прочим. Это называется несколько высокопарным словом «творить».

— А любить? — совсем тихо спросила Ольга.

Борис поморщился.

— Но я же о серьезных вещах говорю, о «хлебе» жизни, а любовь — конфетки. Да, что вы не поделили с той девицей, ну, которая разбросала по полу конфеты?

— Конфеты и не поделили, — невесело рассмеялась Ольга. — Всякую конфетную ерунду.

— Как бы то ни было, — продолжил Борис, обостренной интуицией уловив настроение жены, — я просто везунчик, что тебя встретил.

— Правда? — Ольга просияла и, перегнувшись через столик, чмокнула Бориса в лоб. И тут же подумала, что того нельзя было бы «чмокнуть», можно было только припасть к губам и не отрываться.

Дома она снова подошла к чистому холсту, который ее все это время ждал. Схватив кисть, она обмакнула ее в синюю краску — свою любимую лазурь. Это было небо, вода, воздух. Ее всегдашние, холодные и прозрачные стихии. Это был ее рай. Он было вспыхнул и забурлил, но, кажется, она вернулась к прохладной голубизне. С кем она там будет?

О, конечно же, с Борисом! Она слегка обозначила на холсте две прозрачные фигуры, скользящие по эфиру. Небо, Солнце, Луна, море, звезды и они вдвоем. Мифологизированный двойной портрет на космическом фоне. Все, больше не нужно ничего!