Земля за океаном - Василий Песков

Шестьсот тысяч разорившихся фермеров каждый год покидают землю и уезжают в город. Считают, что к 1980 году число фермерских хозяйств уменьшится в десять раз. Земли «семейных ферм», на которых нередко в течение нескольких поколений трудились Миллеры, Смиты и Джонсоны, не всегда, однако, попадают в руки более удачливого соседа. Агробизнесом в США последние годы занимаются фирмы, корпорации и компании, весьма далекие от земли, но имеющие деньги для «конвейера на земле». Вот примеры. Земледелием занимаются: компания «Боинг», производящая самолеты, машиностроительный концерн «Кайзер индастриз», нефтяная монополия «Гетти ойл», «Интернэшнл телефон энд телеграф». Список может быть очень длинным. Нередко компания прибирает к рукам всю цепь производства продуктов – от поля и грядки до магазина. Так, фирма «Теннеко» пашет собственную землю, удобряемую и опыляемую химикатами из собственных химических производств, использует собственные тракторы, которые заправлены горючим из собственных нефтяных скважин и собственных нефтеочистительных заводов. Продукты обрабатываются, распределяются и упаковываются филиалами «Теннеко». «Теннеко» занимается также разведкой нефти у берегов Юго-Восточной Азии, она крупнейшая в мире транспортировщик природного газа и строит два атомных авианосца…» (журнал «Рэмпартс»).

Может ли устоять перед такой всепожирающей махиной знакомый нам Миллер со своей попыткой помочь делу продажей яиц вразнос? Нет. И это сильно беспокоит американцев. Беспокойство вызвано, однако, не только тем, что гибнет «семейная ферма» – основа многих устоев и традиций в Америке.

Сам продукт, идущий на стол от земли… Он давно уже стандартизирован. И все же с мелких ферм он поступал в более разнообразных видах и не всегда «на сто процентов пропитанный химикалиями». Агробизнес же весь доход строит как раз на предельной химизации и стандартизации производства. И сам контролирует все процессы от посева и до стола. Конвейерное производство принуждает собирать овощи недозревшими, а товарный привлекательный вид им придают с помощью химических ухищрений. Это касается всего: от фруктов до мяса и хлеба. Румяное яблоко! Не обманывайтесь. В нем уже нет того, чему полагается быть в яблоке. Оно могло пролежать два года. Сохраниться ему помогло какое-то минеральное масло. Ослепительно белый хлеб («может храниться несколько лет»). Но белизну (и вкус ваты) ему придает обработка муки трихлоридом азота…

Из двадцати тысяч химических веществ, внедренных в пищевую промышленность США, лишь сто пятьдесят признаются безвредными. «Питание „среднего американца“ сейчас худшего качества, чем десять лет назад». Этот факт признается министерством сельского хозяйства США. Журнал «Рэмпартс» говорит более энергично: «Пища, которой нас кормит агробизнес, отравлена… Это дьявольская стряпня».

Отлучение традиционного земледельца от земли влечет за собой проблему со многими гранями.

Агробизнес не заботится о земле так же, как заботился земледелец, на ней выраставший.

Тотальная химизация катастрофически разрушает живую природу и саму почву.

Наконец, потоки людей в города усложняют и без того жгучие проблемы городской жизни. В разговоре с нами на эту тему заместитель министра внутренних дел Рид Натаниэл сказал: «Я лично считаю: надо всеми средствами удержать людей на земле. Надо платить, только пусть остаются. В городах многим из них все равно приходится платить безработным или по бедности. Надо это делать, оставляя их на земле».

Так человеческие проблемы выглядят в общем широком плане. А сколько трагедий можно увидеть, если приблизить глаза к жизни отдельной фермы, одной из двух тысяч, которые терпят крушение еженедельно. В штате Миннесота случай помог увидеть одну из этих человеческих драм.

Ремонтировали дорогу. Сунув флажок за пояс, белокурый, высокого роста регулировщик снял ковбойскую шляпу и, выбив из нее пыль ударами по колену, направился к нашей машине.

– Мне через пять минут сменяться. Не подвезете до фермы?..

Попутчик он оказался веселый – подтрунивал над собой, а несколько шуток московской закваски привели его прямо в детский восторг.

– Женаты?

– Женат…

И тут, чувствуем, температура веселья сразу понизилась.

– Живем врозь. Она в городе. А я вот так: на дороге с флажком, и ферма тоже рук требует…

Зайти на ферму Фил пригласил нас больше из вежливости. Но мы не отказались. На стол под вяз белокурый потомок шведов принес банки с пивом, кувшин молока, вытряхнул из пакета в пластмассовое корытце соленых орешков. За разговором, кидая воробьям крошки, мы просидели у Фила до темноты. В машине начатый шутками разговор обернулся неожиданной исповедью человека, которому надо было кому-то излиться.

– Вкалываю шестнадцать часов в сутки. И знаете, у соседей слыву бездельником, потому, что в воскресенье 6росаю все к чертовой матери и еду на озеро с удочкой. Другие и этого себе позволить не могут.

Хозяйство у Фила скромное. Дом, обитый крашеной рейкой, с зеленого цвета крышей. Сарай для сена. Силосная башня. Коровник. На склоне холма загон. На лужайке у дома алебастровый петушок и два колеса от старой телеги для украшения.

Мы похвалили порядок на ферме. Прошли за постройку, откуда виднелся обширный луг с опушенным зеленью ручейком.

– Это все уже не мое, – вздохнул Фил. – Пятнадцать лет стремился хозяином стать. И вот теперь, можно сказать, батрак…

Ферма сильно задолжала банку и кредитной конторе. Пытаясь поправить дело, Фил поддался уговорам земледельческой корпорации. И запутался еще больше.

– Теперь мое дело простое. Там, в городе, обо всем думают. Бидоны с молоком из сарая берут утром, когда еще сплю. Если в технике что – механика сразу шлют. Мне остаются сущие пустяки, – улыбается Фил, – вкалывай и своди концы с концами. На дорогу махать флажками от хорошей жизни сами понимаете, не пойдешь…

Фил отправился в дом за новой порцией пива. И в открытую дверь мы услышали приглушенный старческий кашель.

– Вы не один?

– Старик отец у меня… Совсем сдал. Скоро, наверное, с богом будет встречаться старый початок…

– Недружно живете?

– Как волки живем…

Пиво разгорячило нашего собеседника. Ударяя ребром ладони по краю скамейки он прошелся по всей своей жизни с отцом.

– За что мне любить его? Считал, что слома ему не будет. Работал как вол и меня не жалел ни вот столько. С раннего детства знаю, как утром петухи в потемках кричат. Все внушал: земля, земля, любить надо… И что же, я, пожалуй, землю люблю. Вот этот вяз. И туман. И даже запах навоза в армии вспоминал, не поверите, с нежностью. А знаете, как этот дом, этот вяз и этот туман мне достались? – Фил помолчал, дернул с банки язычок жести, не отрываясь выпил и, барабаня ногтем о посуду, рассказал историю, забыть которую невозможно.

Двенадцать лет назад они сидели с отцом за этим столом вот так же вечером. Пили кукурузный самогон. Говорили о жизни. Фил вернулся на ферму. Не подался из армии в город, как многие, а приехал под этот вяз. («Вот, посмотрите, буквы перочинным ножом: Ф. Н. – Фил Нельсон».) В тот вечер отец рассказал ему, как умирала мать, о чем просила в последний день. А потом отец выложил самое главное. Отец сказал, что ферму он, Фил, получит только за деньги. У него, у отца, будет старость, и он должен о ней подумать. А поскольку денег у Фила нет, то отец берет сына на ферму рабочим. Зарплата как полагается. Вычет за еду, за ночлег. («Я сказал отцу тогда: батраком, значит?») Отец ответил, что словá значения не имеют, а платить он будет исправно. Юрист, мол, в семейных делах не понадобится.

– Еще отец сказал, что поступает так и в моих интересах. Иначе, мол, разболтаюсь. А при таких отношениях у сына, придет время, в руках будет ферма, а он на деньги, которые я ему выложу, доживет сколько богом будет отпущено. О домике во Флориде мечтал…

Разговор в тот вечер окончился дракой. Но утром, как всегда, поднялись с петухами – косили траву, починили запруду у водопоя. И помирились в конце концов. Отец сказал, что жизнь жестокая штука и он хочет, чтобы Фил не овцой был в этой жизни.

– Я кое-что сам уже понимал. Знал, что отец прав. Но все равно батрачить в собственном доме было противно.

Двенадцать лет они жили под одной крышей. Ели вместе. Работали. Выпивали вместе. Но были чужими. Изредка дрались. («Сначала верх за отцом был, потом я жалеть его перестал».) И пришел наконец день, когда сын выложил отцу деньги за ферму. Но оказалось, покупать-то почти и нечего. Долгов у отца было столько, что всех заработанных сыном денег едва хватило, чтобы заплатить половину.

– В тот день мы опять крепко сцепились. Отец уехал спать на соседнюю ферму. А утром, когда он вернулся, я спокойно сказал: «Ну, отец, теперь твоя очередь…» Знал, что делаю скверно, но завел тоже книгу расчетов. Зло и мелочно стал записывать, сколько съел отец, сколько чего заработал… Женился. Но я говорил уже вам – ушла. И вот живем двое. Старик ослаб. Плачет. Я ничего. Живи, говорю, на том свете все у нас поровну будет. А когда выпью, опять во мне закипает…