Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Ксенофонт сорвал убрус (платок) с Ефимии, кинул на пол и давай топтать.

– За власы ее, за власы поторкайте! – подсказал Филарет и сам вылез из красного угла, взял свой посох из кипариса с золотым набалдашником и с острием, окованным железом, прямя спину, любовался, как Ксенофонт, Тимофей и Андрей вцепились в волосы Ефимии, готовые оторвать голову. – Такоже! Такоже! Благостно, благостно! – радовался Филарет, и в глазах его просветленных играло умиление и блаженство: еретичку изничтожают.

Но нельзя же, чтобы судный спрос закончился в самом начале, не усладив сердца. Надо пытку растянуть на всю ночь, а под утро, как надумал старец, прикончить ведьму: привязать к ногам ее по большому камню, вывезти в лодке на середину Ишима, вниз по течению – от становища верст за семь, и там утопить. «И Господня благодать будет для всех, и радость великая!..»

– Чурку дайте мне. Сесть! – приказал старец.

Апостолы оставили Ефимию и выкатили из-под лежанки березовую чурку. Старец торжественно сел, поправил на голове колпак и легонько ткнул острием посоха Ефимию в живот:

– Не втягивай пузо, ехидна! Али смерти испужалась?

Ефимия облизнула пересохшие губы:

– Сразу бы… убили… батюшка. В сердце, в сердце ударьте посохом!

– Погоди ишшо! Смерть твоя долгая, всенощная али тренощная, как Господь повелит. Ежли скажешь, какую ересь умыслили Юсковы и дядя твой Третьяк, и смерти не будет. Помилую тя и епитимью наложу малую – на месяц, не боле. Потом благословлю, и женой будешь Мокея.

Ефимия вздрогнула. Растрепанные волосы закрывали ей щеки, плечи. На лбу выступил пот. Радовалась: первую пытку перенесла без вопля.

– Лучше смерть, а женой Мокея-мучителя не буду!

Филарет вытаращил глаза. Еле промигался.

– Не хочешь быть женой Мокея?

– Не хочу.

– Эко!

Филарет перекрестился, обрадовался и, обращаясь к апостолам, сказал, чтобы они не забыли: Ефимия отреклась от Мокея. По своей воле, без пытки.

– Благостно, благостно! – И, помолчав, старец спросил: – Али те барин приглянулся?

Ефимия не сразу ответила.

– Сказывай!

– Мокей не муж мне, сами знаете. Не по моей воле взял меня, не по моей воле держал меня.

– Такоже.

– В Писании сказано: Господь создал Еву из ребра Адамова и она стала его женой. Так и всякая жена – из ребра мужа своего. Разве из Мокеева ребра Господь создал меня?

Филарет подпрыгнул на чурке:

– Еретичка ты! Ишь что умыслила. Чтоб из Мокеева ребра да экая блудница вышла! Еретичка! – И ткнул посохом Ефимию в плечо.

Ефимия ойкнула, закусила губы. На кофте появилась кровь.

– Зрите, зрите, апостолы! Кровь-то у ведьмы черная.

На холостяной коричневой кофте да при свете свечей увидеть красную кровь было бы мудрено, но апостолы обрадовались: у ведьмы черная кровь – суд праведный.

– Сорвите с ведьмы хламье, чтоб поганое тело на суд вышло!

Расторопный Ксенофонт с бесноватым Андреем и безъязыким глухим Ионой накинулись, как черные коршуны, на Ефимию и рвали одежду руками.

– Такоже. Такоже, – умилялся Филарет, стукая в земляной пол посохом.

Наконец сорвана исподняя рубашка, и Ефимия предстала нагая. Веревки впились в ее тело, но она не чувствовала боли.

– Не стыдно вам, старцы? – Глаза Ефимии округлились и дико уставились в лицо Филарета, наливаясь смертельной ненавистью. – Вы не праведники, а собаки нечистые! Собаки! Собаки грязные, кровожадные! – Ефимия плюнула Филарету в лицо, тот подпрыгнул и ударил посохом, но промахнулся: железный наконечник посоха увяз в бревне возле шеи Ефимии. Чуть-чуть, и Ефимия отмучилась бы.

– Кляп, кляп заткните! – рыкнул Филарет, вытаскивая посох.

Апостолы подхватили с полу рванье и, как Ефимия не увертывалась, выкрикивая, что Филарет сатана, искуситель, дьявол нечистый, заткнули рот.

По телу Ефимии от плеча текла кровь.

Опьяненный зрелищем пытки, Филарет не обратил внимания на апостола Калистрата, которому вчера пообещал посох и крест золотой.

IX

Калистрат ни единым словом не очернил Ефимию. Ни вчера, ни сегодня. Похожий на патриарха Никона, с черной окладистой бородою в проседь, лобастый, вкусивший сладость престольных угощений в академии, одетый во власяницу из верблюжьего волоса, с кожаным поясом на чреслах, он лихорадочно думал, как бы ему самому избавиться от казни и пытки и в то же время завладеть посохом и золотым четырехфунтовым крестом Филарета. Без креста и посоха не жить ему – убьют. По первому знаку старца – каюк. Бежать разве? Если бы он знал, что угодит в ловушку! Грешен, подбивал пустынников, тайно сговаривался с Юсковыми, и вот кто-то предал. Кто же? Не Юсковы же! Лука разве? Верижник паскудный! Не должно. Кто же?

«Погибель будет мне, погибель! – стонал Калистрат, глядя на Ефимию. – Такоже пытать будет сатано. Елисею выжгли дырку до ребер, и он на кресте муки принял, а меня, должно, щипцами терзать будут и на общину выставят. И за академию пытать будут, и за щепоть, какой тогда молился, и за сговор с Юсковыми!»

Да, Филарет кое-что проведал про сговор Калистрата с Юсковыми, но не от верижников, а от сына Ларивонова – безусого Луки, которого тайно засылал лазутчиком к Юсковым. Внук Лука трижды подглядел, как под прикрытием дождя и грозы крался к Юсковым Калистрат и еще кто-то с ним и прятались в избе Третьяка. Туда же наведывалась Ефимия. Однажды Лука усмотрел, как в избе у Третьяка собрались трое верижников. Калистрат с ними и Ефимия. Сговор велся среди ночи в темной избе. Лука узнал по голосам четырех: Ефимию, Третьяка, Калистрата и Микулу. Говорили, как бы спихнуть Филарета, отобрать посох и отпустить подпруги, чтоб не задыхался народ под игом Филарета-мучителя.

Внук Лука – не свидетель: борода не выросла! Его нельзя выставить перед общиной и свершить потом казнь еретиков Юсковых.

Где же взять свидетеля? Ефимию пытать надо. Баба не выдержит, признается, назовет в первую очередь Калистрата – и тогда каюк еретикам!

Филарет давно косился на Калистрата, хоть тот и хорошо читал Писание, и голос у него как у соборного протодиакона, и статность внушительна, и умом Бог не обидел. И в то же время именно за эти достоинства Филарет терпеть не мог Калистрата. И вдруг открылось, что Калистрат в тайном сговоре с Юсковыми!..

Елисей дурак был, чурошник. Надоел всем своими знамениями и бесноватостью – общину чуть не распугал. И так более двухсот общинников убежали от Филарета на Волге. Дай волю – все разбегутся, кроме каторжных. С кем тогда крепость держать? Вот и убрал дурака.

Калистрат – еретик умнющий. Такого пытать надо сто раз смертью и жизнью. Чтоб обмирал и оживал.

«Погибель будет! – таращил глаза на Ефимию Калистрат, вытирая рукавом рубахи пот с лица. – Кабы Юсковых призвать, да силы мало у них!..»

Не до Ефимии Калистрату. Глядит на казнь, как самого себя видит. Хватит ли у него натуры, как вот у Ефимии, что и вопля еще не исторгла?.. X

…Лопареву завернули руки за спину и стянули веревками, а потом опеленали тело до пояса. И все это молча, без единого слова.

Апостол Павел поторапливал: вяжите, вяжите!

– Хорошо ли скрутили барина?

– Скрутили! – поднялся Ларивон. – Пусть Сатано призовет, чтоб развязал нашу повязку.

– Благостно.

Лопарев онемел от неожиданного наскока бородачей. С чего такая напасть? Ведь только утром старец Филарет разговаривал с ним и клялся, что возлюбил его, «яко сына родного»!

Вспомнил о пачпорте пустынника. Не выручит ли?

– Вы што делаете, рабы Божьи? Как вы удумали связать пустынника с пачпортом? Или не были на всенощном моленье?

– Го-го-го! – заржал гигант Ларивон. – Вот баит, вот баит! Ишь, пустынником заделался. Ты еще скажешь нам, барин, щепотник поганый, откель получил пачпорт праведника. Сказывай!

– С березы снял. С березы.

Апостол Павел пнул Лопарева в лицо, аж в глазах потемнело. Угодил в губы мокроступом. Лопарев задохнулся от злобы. Грязным мокроступом – да в лицо! Такого с ним не вытворяли в казарме Петропавловской крепости.

Попытался вскочить, но двое навалились на него, да еще Ларивон помог, и давай садить барину. Били, били да приговаривали: «За барскую кровь твою, за омман, за омман! Паче того, за пачпорт, за пачпорт. Такоже. Такоже».

– А-а-а, дьяволы! Космачи! Чтоб вам сдохнуть! Сволочи сивобородые! – крикнул Лопарев.

А праведники бородатые избивали до тех пор, пока у барина не помутился в голове весь свет – черное слилось с белым и образовалось оранжевое, огненное. Кровь текла из губ, из носа, подбитый глаз затек, и в ребрах будто что-то хрустнуло.

Праведники