Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь

— Вчера, — сказал я, — В следующей почте увидите. И еще материал Грега в «Тайме».

Я мог бы еще сказать ему, что своего мымра добилась — в моей газете значился «галион». Черт с ней.

— Так, да, а что — тоже аргумент, публикация, — признал посол. — Да что говорить, мы просто поступим по инструкции. А там — как выйдет.

Я не мог знать тогда, что уже через два месяца у Москвы не окажется денег не только на галеон, но и на зарубежную корреспондентскую сеть нашей газеты — то есть на меня. Что мне предстояло закрывать корпункт и ехать домой, с намерением быстро покончить с этим административным недоумием — когда стране перекрывают информационные каналы в мир в тот самый момент, когда он начинает открываться для нее. Или, по крайней мере, я собирался решить некоторые вопросы лично для себя. Что, кстати, практически и было сделано — соответствующие акты, касавшиеся и моей персоны, должны были вступить в силу после двадцатого августа следующего года, после подписания нового Союзного договора.

А пока что, на исходе того — девяностого — года меня позвали на ланч и купание в бассейне в дом семьи Элизальде в Марикине.

Эдди там и близко не было, как я ни искал его глазами среди гостей.

Вместо встречи с ним я незаметным для себя образом оказался в уставленной старинной мебелью комнате, вдалеке от гостей, лицом к лицу с одной из самых известных женщин страны.

Та самая Кори. Корасон Элизальде. Бывшая королева красоты Филиппин.

Королевы в этой стране — настоящее национальное достояние, а выборы их — предприятие и целый институт. Победивших здесь знают в лицо наперечет, даже тех, кто получал корону лет тридцать назад. Ни одна не остается без дела, и хорошо оплачиваемого.

Вообще-то филиппинки, просто филиппинки, из провинции, абсолютно не красивы — курносые кнопки с шоколадной кожей, бездной энтузиазма и обаяния. А вот столичные «местисас»… Красоту дает смесь крови — испанской и коренной филиппинской, плюс — обязательно — с маленькой добавкой китайской. И это потрясающе. Белая кожа, высокий рост, чуть раскосые глаза… известные всей стране фотографии — испанское терно до пола, с приподнятыми рукавами и полупрозрачной шалью.

В общем, Корасон Элизальде.

Сейчас, правда, она была в джинсах и майке (хозяйка не должна затмевать своих гостей), и еще у нее было странно одеревеневшее, неподвижное лицо (тогда я еще не знал, отчего у женщин такое бывает). И вообще, я на нее не смотрел, потому что рядом в комнате была ее никому не известная сестра.

Совершенно не красивая, но… Малышка, почти карлик, с выпуклыми, ехидно посверкивающими глазами, выдающимся носом, как у Эдди, — вот в чем дело, это Эдди в женском облике!

Хуанита Элизальде.

Десять минут назад она подставила мне щеку для поцелуя — трогательно мягкую, и вдруг меня затрясло, а ее хитрый глаз очень даже хорошо подметил, что со мной происходит. Я тогда, похоже, познакомился с настоящей испанской ведьмой, только еще не умел этого понять.

Снаружи раздался плеск воды в бассейне и радостные голоса.

— Мне сказала тетушка из вашего дома на Айяла, что вы интересовались, в самом ли деле Эдди наш родственник, — равнодушным голосом сказала Кори, — Вы его друг? Вы и правда написали в своей газете большой материал о галеоне?

— Ну конечно, — сказал я и запнулся, потому что маленькая ведьма подошла очень близко, посмотрела на меня, запрокинув голову, — какие же у нее потрясающие духи, то была эпоха чудовищных «Пуазон», но тут — что-то совсем другое.

— Значит, вы уже почти член нашей семьи, — весело сказала Хуанита, — И раз так…

— Раз так, пора узнать ее маленькие секреты, — неподвижно глядя на меня, продолжила Кори. — Мне не очень нравится это говорить, но в каждой семье есть по черной овце… Эдди… не получился. Это наша кровь, да. Он… мы стараемся даже не знать, чем он занимается.

— Ну, мы делали что могли, — усмехнулась Хуанита, — Наш второй дядя, который Тедди, взял его работать к себе в банк. Эдди продержался там меньше трех месяцев.

— Поразвлекался с деньгами клиентов? — легко отозвался я, чтобы снять напряжение в воздухе.

— Что-то я не слышала, чтобы Тедди доверил бы ему самостоятельно решать что-то насчет денег, — так же легко сказала Хуанита.

— Но в целом вы все верно поняли, — тем же — как во сне — голосом пробормотала Кори, — Мы не хотели бы, чтобы с вами случилась неприятность. Надеюсь, что вы никогда не давали ему денег.

К сожалению, давал. Правда, не очень много. Потому что неделю назад Эдди позвонил мне, еще более взвинченный, чем обычно, и спросил, не мог ли бы я немедленно приехать.

— Она умерла, — сказал мне Эдди.

Он был заметно пьян, лицо — в пятнах.

— Она пошла делать аборт. Это был бы мой ребенок. И началось кровотечение. Быстро и неожиданно. Она умерла, лежит в морге госпиталя Манилы. А я не могу даже похоронить ее! Проклятый галеон, все деньги в сейфе в Себу! Сейчас собираю у друзей понемногу, не хочу, чтобы приехал ее майор и хоронил ее на свои деньги.

Я дал ему тогда тысячу песо — просто вытащил, не глядя, все, что у меня было в кошельке, с друзьями иначе нельзя.

Это были не такие уж маленькие для меня деньги — долларов двадцать с лишним, недельная тачка продуктов из супермаркета, семь-восемь полных еды пластиковых мешков, если не покупать ничего импортного. Время было хорошее. Зарплаты в семьсот долларов в месяц тогда были далеко не у всех советско-манильских обитателей, но доллар тогда был куда весомее, а еда дешева.

Тут я, конечно, вспомнил, что Эдди ни разу не платил, если мы встречались в кафе, и еще нашу фактически первую встречу, когда он пообещал никому не говорить про Мону, — а зачем он вообще это сказал?

И на следующую ночь я поехал — один — в жуткое Тондо, поставил машину за углом, неслышно подобрался к будке Эдди. И услышал из единственного освещенного окна женский смех.

Разве что девушек у Эдди было две.

Но галеон-то есть — четыре красноватых бревна для киля на холме в Себу.

Я тогда, на пути домой, повернул налево в ворота старинного Интрамуроса, остановил машину у самого входа в Манильский собор на опустевшей площади — тяжелые двери были открыты, еще горели люстры.

Медленно обошел все его часовни, пока не увидел: маленькую восковую руку, сжимающую золотой скипетр от спасенного капитана, узкое юное лицо светлого дерева — с отрешенной улыбкой и еще платье конусом, скрывающее ноги, все в пожелтевшем кружеве империи.

— Короче говоря, никто и никогда не даст Эдди никаких денег ни на какой галеон, — подвела итог Кори.

— А это правда, что он написал письмо вашему президенту, самому Горбачеву? — сказала маленькая ведьма, беря меня под руку и почти прижимаясь. — И тот прочитает, даже ответит?

— Сегодня у нас возможно все, — уверенно сказал я, — Письмо ушло.

Кори, стоя у старинного буфета, вздохнула.

— Дело зашло слишком далеко, — сказала она, ни к кому не обращаясь.

— Вы что, хотите вдвоем утопить галеон, да еще с таким названием — «Инфанта Филиппика»? — спросил я, делая вид, что это шутка.

— Как же его теперь можно утопить, если про него все знают, по всей стране, да еще и в Москве и Вашингтоне, и если там везде есть имя Элизальде? Не только имя Эдди. Наше имя. Поздно топить. Эдди надо… помочь.

— Умный мальчик, — прошептала ее сестра, — Ах, умный. Молодец.

— Пирог из крошек готовила я, — сказала мне Кори, заканчивая разговор. — Но только не ешьте его раньше рыбы! А еще вас ждет бассейн. Кормят только тех, кто поднимет как можно больше брызг.

Малышка засмеялась:

— Он пошел бы туда быстрее, если бы там плавали симпатичные актрисы…

И начались события — стремительные, невероятные.

Вдруг сразу несколько газет вновь написали о начале строительства галеона, а журнал — приложение к «Филиппин инкуайрер» — вышел с кораблем на обложке. Да, у него уже было имя — то самое, «Инфанта Филиппина».

Но на этой обложке, на фоне парусов, в полный рост, был не Эдди. А Корасон Элизальде, одна из первых красавиц страны, в терно и полупрозрачной шали, с чуть приподнятыми уголками губ. Прекрасная, неотразимая. Та самая инфанта.

А внутри — среди текста, множества репродукций средневековых гравюр, бронзовых пушек и вымпелов с крестами — была и еще одна фотография. Та же Кори, с той же улыбкой сонного ангела, показывает небольшую модель галеона министру иностранных дел Раулю Манглапусу. А третий на снимке, Эдди, в белой рубашке, еще больше — если это возможно — похудевший, озабоченно высовывается с протянутым пальцем из-за плеча министра.

На подписи он был обозначен как директор некоммерческого фонда «Инфанта Филиппина».

Впрочем, у фонда был еще неизвестный мне председатель и правление — министры, сенаторы, вся элита.

Итак, Эдди начали «помогать». Хорошо, что его вообще оставили в проекте.