Шах одноглазому королю (СИ) - Молчанов Анатолий

Главным здесь было не это. Женщина, на короткое время придя в сознание, представилась Александрой Викторовной Гуревич, указала московский адрес и возраст — 35 лет. Почему русские врачи спрашивают возраст, а не год рождения? Мне это было не понятно никогда. Имелось объяснение написанное собственноручно каким-то из врачей больницы, вероятно ее лечащим. Врачебный почерк разобрать трудно, поэтому к нему прилагался листок с «переводом» напечатанный на русской пишущей машинке.

На протокольном опросе, положенном в таких случаях, на вопрос «Какой сейчас год?» женщина ответила 2120-ый, а на вопрос «Кто руководитель СССР?» ответила вопросом «В каком году?». После чего потеряла сознание.

Находилась в крайне тяжелом состоянии, редко приходя в сознание. 1 июля, придя в себя на короткое время, попросила листок бумаги и карандаш. После удовлетворения просьбы написала записку, текст которой дал мне прочесть накануне Гиммлер. В папке был его оригинал, написанный простым карандашом на тетрадном листе в линейку.

Я ЖАННА ГАЛЬПЕРН НИИ-34 НАХОЖУСЬ ПОД ВЛИЯНИЕМ ВРАГА ДРУГА Я НЕ ЗНЮ ОНА ИЗ БУДУЩЕГО ЗНАТЬ НКВД

«НЕ ЗНЮ» — это предположительно «не знаю», похоже просила сообщить о том, что находится под чьим-то влиянием в НКВД. Возможно русские врачи так бы и поступили, они любят перестраховываться, но 1 июля НКВД в Минске уже не было.

К 20 июля женщина была уже в удовлетворительном состоянии. Знала свои фамилию, имя и отчество: Гальперн Жанна Моисеевна. Только вместо выписки ее переводят в психиатрическую колонию.

Следующим документом была копия приказа полевого коменданта о «создании жидовского жилого района в городе Минске».

Тоже все ясно. Добрый врач решил перевести женщину с говорящей фамилией и отчеством подальше от города и, тем самым, уберечь от регистрации в Юденрате.

Никогда не мог понять людей, которые помогают евреям. На что они рассчитывают? На денежную компенсацию в будущем? Евреи такой народ, что все равно обманут. А такое чувство, как благодарность им и вовсе неведомо.

Дальше были бумаги из психиатрической колонии. Диагноз — шизофрения. Опять выписка из истории болезни. Потом рапорт некоего штурмфюрера о том, что неизвестная, доставленная из Минска устроила поджог в одном из больничных корпусов, что привело к пожару и побегу 75 пациентов. Часть из них затем вернулись и были расстреляны, а вот эту неизвестную искали очень долго, но все-таки нашли.

Рапорт шутцманна хиви с фамилией Зубков о задержании, по заявлению старосты деревни Якубовичи Барановского, неустановленной еврейки, прятавшейся некой Конюшенко Любови 1870 года рождения. Про «неустановленную еврейку» формулировка мне понравилась. Чувствовалась привычка шутцманна Зубкова к бюрократической канцелярщине. Наверное, при советах служил в милиции. Как он догадался, что она еврейка, если она «неустановленная»?

Староста Барановский, который написал «заявление», наверное, доносы еще при советах писать научился. Власть меняется, а люди нет.

Вот и все. Дальше рапорт Небе о том, что «неустановленная еврейка» помещена обратно в психиатрическую колонию. Копии телеграмм в РСХА Гиммлеру.

И пара еще интересных документов. Паспорт указанной Гальперн Жанны Моисеевны, с записью «еврейка» в графе национальности и адресная справка Юденрата на Гальперн Моисея Ароновича 1890 года рождения и Гальперн Анну Абрамовну 1898 года рождения, переселенных в жидовский район.

Небе хорошо сделал свою работу. В любом случае эта Жанна Гальперн нам пригодится.

До завтрака в присутствии рейхсфюрера мне даже удалось вздремнуть часок.

После завтрака, первым делом я приказал от имени рейхсфюрера местному Гестапо задержать Моисея и Анну Гальперн и содержать в приемлемых условиях до моего особого распоряжения.

Затем вызвал к себе русского представителя местной администрации для поездки в больницу с инспекцией.

Представитель оказался невысоким плотным мужичком с наголо выбритой головой и усиками в стиле фюрера. Глазки за круглыми очками в металлической оправе постоянно бегали, что очень раздражало. Тщательно выглаженный серый твидовый костюм, лакированные туфли и хороший кожаный портфель, говорили о том, что, скорее всего, это же место он занимал и при советской администрации. Наверное, из раскаявшихся коммунистов, которые составляли большинство в новой администрации Рейхскомиссариата. Выяснять это у меня не было ни времени, ни желания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В ресторане Рейхскомиссариата для старших офицеров я приобрел несколько марокканских апельсинов и пару плиток французского шоколада.

Блюме уверял, что в Минске вполне безопасно, поэтому мы поехали вдвоем на, предоставленном мне «Адлере», не считая водителя из НСКК.

До бывшей 1-ой советской, а ныне просто клинической больницы мы доехали быстро. Улице досталось сильно во время наших бомбардировок, даже один из больничных корпусов был разрушен, но больница работала, и главврач был на своем месте.

Руководитель больницы тоже остался от прежней власти — профессор Клумов (Евгений Владимирович Клумов (4 (16) декабря 1878, Москва — 13 февраля 1944, Малый Тростенец) — хирург и гинеколог, профессор медицины, участник Минского подполья, Герой Советского Союза). Он был довольно тучным мужчиной лет шестидесяти, но стариком не выглядел. Идеально белый и даже, по-моему, накрахмаленный халат. Слегка уставшее лицо. Хирург, наверное, решил я.

Профессор был достаточно дерзок с местным представителем администрации, который придирался буквально к каждому пункту финансовой документации, предоставленной главврачом. Я в этом ничего не понимал, но усердно изображал ревизора из Германии. Даже задал несколько ничего не значащих вопросов на тему того, довольны ли врачи больницы жалованьем при новой власти, хватает ли лекарств и продуктов питания и еще что-то такое же незначительное, что именно, даже не помню.

Только где-то к обеду дошла очередь до проверок насколько оправданно долго содержатся в стационаре больные до выписки.

Мне пришлось выслушать обоснования примерно десятка случаев, пока я решил, что мои вопросы по поводу Гальперн не вызовут подозрений.

Ничего нового я не узнал.

Профессор, действительно, полагал, что тяжелая контузия вызывала у данной пациентки шизофрению, потому и перевел ее в психиатрическую больницу для дальнейшего лечения, после консультации с местными врачами. Так что, видимо, никакой связи с основанием гетто в Минске и переводом Гальперн под присмотр психиатров не было. Случайность.

В деревню, где располагалась психиатрическая колония я поехал уже только с водителем.

При въезде в деревню, где находилась колония, я предъявил документы. Мне доложили, что дежурный офицер предупрежден о моем визите и предложили сопровождающего. Я отказался.

Колония занимала несколько зданий бывшей помещичьей усадьбы, неподалеку от каких-то построек бывшего советского совхоза, в которых квартировали люди Небе.

На территории больницы, язык как-то не поворачивался называть ее колонией, было идеально чисто. Кое-где прогуливались пациенты в больничной одежде, больше напоминавшей нижнее белье русских солдат.

Административный корпус я нашел быстро, предположив, что самое большое двухэтажное здание этого комплекса, по всей видимости когда-то главная усадьба местного помещика, и есть место пребывания лечащего состава больницы.

Доктор, который занимал пост главврача до войны, куда-то исчез и меня встретил его преемник. Сравнительно молодой мужчина среднего роста с копной густых каштановых волос на голове и тем самым пронзительно- изучающим взглядом, который так свойственен всем психиатрам.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Видимо кто-то сообщил ему о подъехавшей машине, и он выбежал прямо на крыльцо.

Доктор, предположив, глядя на мой мундир, что имеет дело с большим начальством, и поэтому замер в смущении, не зная, как себя вести дальше.

Кстати, насчет начальства, он оказался прав. Я решил сделать первый шаг.

— Доктор Крюков, я полагаю? — улыбнулся я и протянул ему руку для рукопожатия.