Былое без дум - Борис Поюровский

Они очень разные. Арканов всегда считал, что Григорий фатальный везунец (или везунчик), а он глобальный "неперешник". Примеров этому он приводил тьму. Самый яркий, запомнив-шийся мне, несмотря на временную давность, следующий: "Шура, говорил Арканов, вот тебе простой и яркий пример... Зима. 30 градусов мороза. Ночь. Улица Воровского, Центральный Дом литераторов. Я выхожу из ресторана и ловлю такси. Ловлю его десять минут, двадцать, тридцать, час. Превращаюсь в ледяной столб. Никто не останавливается, а если и останавлива-ются, то им я не по пути. Выходит Гриша, теплый и веселый, поднимает руку, откуда-то сваливается такси, и он уезжает. Так жить нельзя".

Эту фразу сказал писатель А.Арканов. За двадцать пять лет до первого в истории кино фильма С.Говорухина под тем же названием. Не могу упрекнуть Говорухина в плагиате, ибо при этом душещипательном рассказе он не присутствовал.

Наив и детскость Григория обескураживали всегда. Когда в Московском театре сатиры выпускался спектакль "Банкет", автором которого являлись Г.Горин и А.Арканов, ситуация была крайне напряженная. Во-первых, острая пьеса. Во-вторых, спектакль ставит молодой М.Захаров, а мощный главный режиссер должен это принять, понять степень риска для театра при сдаче МК партии и степень опасности при варианте большого успеха, когда спектакль ставит не хозяин.

Итак, генеральная! Театр и труппа как натянутая струна (это для образности) - все службы готовы, артисты на выходах, Плучек в зале, Захаров рядом с ним, на лице его написано, что "все семечки"... Нет автора! Автора нет в 11 часов (время начала прогона), нет в 11.30, нет в 11.40... Плучек обращается к половине автора в лице А.Арканова, сидящего с видом человека с улицы, случайно зашедшего перекурить в первое попавшееся на пути помещение, и сдержанно-размеренно спрашивает: "Горин, а где Арканов?" - "Я здесь", отвечает за Гришу Аркаша, не солгав ни словом. (К чести Валентина Николаевича следует сказать, что при своей уникальной памяти на лица, события, стихи и даты он никогда не мог и в дальнейшем отличить Арканова от Горина, сначала стеснялся этого и пыхтел, потом сдался и при каждом следующем свидании с данными авторами, а они были представлены в судьбе Театра сатиры предостаточно, всегда якобы незаметно подзывал меня к себе и шепотом спрашивал, где кто.) Когда накал катастрофы перевалил за час ожидания, появился запыхавшийся Гриша и как ни в чем не бывало стал пробираться к креслу рядом с соавтором.

Но так просто не бывает. Плучек встал, попросил внимания у худсовета, сидящего в зале, и у незначительной публики из близких театру людей, которые приглашаются на черновые прогоны специально для того, чтобы зрительски поддержать точку зрения главного режиссера на данное произведение, и вылил на удивленного Гришу огромный ушат великих мыслей о театре вообще, об уважении к труду артиста и фигуре худрука, о невозможности после случившегося непредвзято смотреть на сцену, о великих предшественниках Горина в лице Бомарше, Толстого и Маяковского, которые в присутствии Плучека подобного себе не позволяли, и об относитель-ности перспективы дальнейшего развития Горина как писателя и тем более драматурга. После этой пылкой и гневной получасовой тирады Валентин Николаевич спросил Горина в лоб: "Вот просто интересно, что вас могло задержать на целый час, если вы знали, что сегодня решается судьба вашего произведения? Где вы были?" На это Гриша, с наивным изумлением прослушав всю плучевскую тираду, обиженно произнес: "Как - где? Я был с женщиной".

Наступила секундная пауза, после чего моментально успокоившийся Плучек спокойно сказал: "А! Тогда извините!" И прогон спектакля начался, ибо Плучек, живой и экспансивный человек, тут же понял, что Гриша, юный и тогда еще не женатый, не врет и что на святое замахиваться нельзя даже во имя искусства.

Было время, когда Григорий с Аркадием проверяли на мне свои произведения. Помню трагический случай читки впоследствии прошедшей по всем сценам тогдашнего СССР пьесы "Свадьба на всю Европу". Они оба очень волновались. Читка происходила в махонькой аркановской квартире в цоколе дома на Садовой-Самотечной, что с левого плеча нынешнего Театра Образцова. Они волновались и, чтобы размягчить слушателя, то есть меня, влили в слушателя, то есть в меня, половину литра водки для расслабления и благожелательности. Читал после вливания Аркадий, а Гриша, сидя от меня в 30 см (вся аркановская кухня, где происходила читка, была не более трех метров), внимательно следил за моей смеховой реакцией. Реакция после пол-литра была недолгой, и я уснул к середине первого акта. В дальнейшем они читали мне без алкогольной подготовки.

Мы с Гришей и Арканом сочинили огромное количество "капустных" номеров для моей бригады в Доме актера. С Гришей мы писали эпохальные произведения - обозрения к красным вехам Театра сатиры и страны в целом. "Концерт для театра с оркестром" к пятидесятилетию создания Союза Советских Социалистических Республик, а обозрение "Нам 50" к пятидесятиле-тию собственного Театра сатиры. Гриша не хотел, упирался, стеснялся, просил пардону, но моя железная рука приковывала его к письменному столу для создания очередного юбилейного шедевра.

Кстати, наш с А.Мироновым режиссерский дебют состоялся на пьесе Г.Горина и А.Арканова "Маленькие комедии большого дома", спектакля, при создании которого мы все очень дружили, очень волновались, очень радовались и очень сегодня тепло о нем вспоминаем. Сегодняшний Гриша очень помудрел, и ему многие воспоминания кажутся уже скучными и наивными. Он добрый, но стал достаточно жестким и холодным: все-таки врач. А раз врач, то должен понимать, что жизнь одна и в ней мы очень недолго вместе.

Мы вместе рыбачим, вместе курим трубки, вместе любим одних и тех же друзей, вместе прожили тридцать лет - это срок! Когда года три назад Грише заказали в Кинофонде про меня брошюру, он с радостью согласился. Года два было ему не до нее, потом начальство в сто первый раз спросило Гришу: "Ну?" Он сказал, что сядет за это дело на днях... Прошло еще пару месяцев, и мы, стоя с Гришей на берегу Истры с удочками в руках, в очередной раз удивлялись отсутствию клева...

"Да, - вспомнил вдруг Гриша, - меня же мучают с этой книжечкой в Кинофонде. Все равно делать нечего, - сказал мой старейший и близкий друг Горин, - расскажи немного о себе!"

В этом весь Гриша! Я люблю его. Книжки обо мне он не написал, да и не надо. Лучше я напишу о нем.

На букву "п" и у меня и у Ширвиндта в телефонной книжке записана фамилия

ПЛЯТТ

Есть актеры, при одном упоминании имени которых нас озаряет улыбка. Такова сила инерции. Мы привыкли видеть их в комедийных ролях и убеждены в том, что комедия - главная и единственная их стихия. Главная - возможно. Но единственная ли? Во всяком случае, применительно к Ростиславу Яновичу Плятту такое мнение кажется мне несправедливым. Ну а как быть с его драматическими образами? С Крогстадом в "Норе" Г.Ибсена? С чеховскими героями: Рублевым в "Тапере", Дорном в "Чайке", Войницким в "Лешем"? С хирургом Бурминым в "Парне из нашего города", генералом Васиным в "Русских людях" К.Симонова, с разведчиком Левиным во "Втором дыхании" А.Крона, стариком Купером в "Дальше - тишина" В.Дельмар, ученым Дау в фильме "Иду на грозу"?.. Да разве всех перечислишь? Как уместить эти роли в прокрустово ложе амплуа комика? И нужно ли это делать?

Счастье Плятта состояло в том, что с первых дней своей жизни в искусстве он повстречал Юрия Александровича Завадского. Это произошло осенью 1926 года, и с тех пор вплоть до последних дней Завадского они почти никогда не расставались. Каждому человеку нужен учитель. Актеру - особенно. В театральной студии опытные педагоги пестуют, лелеют, воспитывают его, готовят к самостоятельной творческой работе в идеальных условиях. Но затем актеры попадают в обыкновенный театр, где выясняется, что все их навыки никому не нужны. Плятту повезло: всю жизнь у него был один учитель. Потому что сначала он попал в студию на Сретенке, которой руководил Завадский и где вместе с ним делали свои первые шаги В.Марецкая, Н.Мордвинов и другие. Затем студия была превращена в театр, и все они стали его актерами, а Завадский по-прежнему оставался их руководителем.

В 1936 году весь коллектив вместе с Завадским перевели из Москвы в Ростов-на-Дону и слили с труппой местного театра. Это было нешуточное испытание. Но уже через год в центральной прессе появились первые прекрасные отзывы о новом ростовском театре. Они принадлежали критикам, чья репутация не вызывает сомнений, Ю.Юзовскому и Г.Бояджиеву.

Так случилось, что первая, наиболее значительная актерская победа Плятта пришлась как раз на ростовский период. Это не означает, что около пятидесяти ролей, сыгранных прежде, ушли в корзину, как говорят писатели. Ничего подобного. Плятта уже знали и любили и в Москве, и в Ростове как великолепного комедийного актера. Правда, иногда его, как и Завадского, упрекали в излишнем увлечении формой, эстетстве, злоупотреблении эксцентрикой, гротеском.