Создатель Призраков - Дэн Абнетт

— И это самое главное, то, перед чем они не могли устоять. Об этом им просто обязаны были сообщить их друзья-рабочие из улья. «Приближается конвой, парни. И командир там идиот». Ведь так, Миллум?

Миллум ответил ему мрачным взглядом.

Брагг покачал своей большой головой. Он поднял перед собой инфопланшет:

— Мой друг, рядовой Раглон… нет, офицер связи Раглон просматривал твои кодированные сообщения. И вот, ты здесь сообщаешь своим бандитским друзьям о времени, графиках, составе и охране конвоя. Полковник-комиссар сказал мне поступить так.

— Миллум? — запнулся Тувант.

В руке предателя внезапно возник компактный авто­пистолет.

— Кек тебя, погань гвардейская!

Брагг мгновенно вскочил, заслоняя собой Туванта, и ударил Миллума огромным кулаком.

Пистолет отлетел в сторону. Раздался противный, сырой хлопок выстрела. Пуля не задела никого.

Тлён Миллум, чье лицо уже превратилось в кашу, свалился с лестницы тягача. Он был мертв еще до то­го, как его тело разбилось о затвердевшую почву пус­тыни в двадцати метрах под кабиной.

Брагг обернулся и помог Туванту встать. Его руки были в крови. В окна кабины сквозило небо, озаряе­мое вспышками взрывов, затянутое черными столбами пепла от бомбежки.

— Он был предателем. И трусом, — пояснил Брагг.

— Тебе это сказал полковник-комиссар, верно?

— Нет, это я понял самостоятельно. Ну так что, у нас еще визит в улей Кальферина?

Рыжий закат расколол темные небеса Монтакса. Ат­мосфера почему-то напомнила Гаунту витражи Схола Прогениум на Игнации Кардинале, где его тренировали и воспитывали после смерти отца много лет назад. Мут­ный, дымчатый, словно сочащийся сквозь стекло, алый и бледно-желтый свет, постепенно холодеющий до ро­зовато-лилового и сиреневого где-то там, высоко, где все еще мерцали звезды. Недоставало только стального си­луэта какого-нибудь героя Империума. Какого-нибудь прославленного святого, застывшего в лучах триумфа, попирая ногой отрубленные головы убитых.

В какой-то момент комиссару показалось, что он слышит напевы хора Схолы. Они пели приветственный гимн восходу, глядя, как поднимается по небосводу звез­да Игнация. Гаунт тряхнул головой. Он ошибся. Сквозь длинные тени долгого восхода, прорезавшие смердящие, грязные линии окопов, до него донеслись мужские го­лоса, поющие более грубый, жесткий гвардейский гимн. Солдаты пели, разводя костры и готовя завтрак. Среди них был и Майло. Звенящие нотки его свирели вплета­лись в гортанный хор сонных, хриплых голосов.

Это была благодарность, празднование прихода но­вого дня, благополучного избавления от страхов ночи, во славу Императора. За линиями окопов бесконечные джунгли исходили паром под прикосновением солнца, вытягивавшего из них влагу. Темные чащи окутал ту­ман. Какие еще беды и испытания ждали Имперскую Гвардию среди этого мрака ветвей, топей, грязи и мош­кары?

Один из танитцев не пел. Свернув свой спальный мешок, майор Роун уселся у входа в свою палатку воз­ле разведенного костра. Он брился, пользуясь котелком горячей воды, осколком зеркальной плитки и серебрис­тым танитским ножом. Майор намылил лицо малень­ким кусочком мыла. Гаунт мог расслышать, как нож скребет по щетине на щеках и шее.

Гаунт понял, что его почти загипнотизировали ак­куратность и отточенность движений — то, как Роун оттягивал кожу щеки, косился на закрепленное перед ним зеркало, делал короткое движение ножом и немед­ленно ополаскивал клинок в котелке.

«Один нож бреет другой», — думал Гаунт. Лицо Роуна всегда напоминало ему кинжал — тонкий, краси­вый, но смертоносный. Кинжал… или все же змея?

Оба сравнения как нельзя лучше подходили ему. Гаунт признавал и ценил способности майора, даже его безжалостность. Но симпатии между ними никогда не было. Комиссар вдруг задумался, сколько глоток было вскрыто этим самым ножом, которым Роун сей­час бреет свою уязвимую кожу.

Гаунт наблюдал, как майор бреется, не оставляя и малейших царапин. Это как нельзя точнее характери­зовало выдержку высокого стройного офицера. Иде­альная точность — вот что составляет разницу между чисто выбритыми щеками и вскрытым горлом.

И что касается именно этого ножа…

Роун поднял голову и встретился взглядом с Гаунтом. Без всяких формальных приветствий майор тут же вернулся к работе. Но комиссар, как никто другой, знал, сколь сильно Роуну хотелось сейчас очистить этот нож от мыла и волосков и всадить ему в сердце.

Или, может, превратиться в змею и укусить его.

Гаунт отвернулся. Ему придется теперь всегда го­товиться к удару в спину. Всегда. Так уж сложилась его жизнь. У Ибрама Гаунта могло быть сколько угод­но врагов, но самый страшный из них был рядом, один из его собственного полка. И он вечно ждал момента, когда сможет превратить самого Гаунта в призрака.

7

ВЕЧНАЯ МЕРЗЛОТА

На Тифоне Девять есть долина, в которой замерзшие крики день и ночь звенят в воздухе, и так будет длить­ся вечность. Расщелина в леднике девять километров в глубину. Там, где свет звезд касается ее краев, древний лед отражает его белым сиянием, на которое невозмож­но долго смотреть. Глубже лед становится прозрачно­голубым, потом сиреневым, а затем окрашивается баг­рянцем. Растения, вмерзшие в окаменевший лед милли­арды лет назад, окрасили его своими соками и цветами.

Здесь слышны вопли ветра, чье тело вечно рвут острые как бритва ледяные утесы над расщелиной. Глубина разлома лишь усиливает и искажает их. Тифон Девять — ледяная луна. Она покрыта коркой за­мерзшей воды, иногда до сотни километров в толщину. Под ней кипят океаны углеводорода, пульсируя при­ливными ритмами живого ядра планеты.

Крики ветра все еще звенели в ушах, когда майор Роун перекатился и съехал вниз по склону багрового льда на дно долины. Ледяной ветер вцепился когтями в его плащ, пытаясь сорвать его с плеч. Несмотря на плащ, теплые перчатки и зимнюю форму, он едва чувствовал что-нибудь, помимо тяжести собственного тела. Это ощущение — точнее, отсутствие всяких ощущений — уже час как сменило чувство холода и начинало беспо­коить. Он залег, неуклюже целясь из своего лазгана. Ме­таллические части оружия немедленно покрылись крис­таллами льда. Майор едва мог держать оружие в руках.

В его сторону летели новые снаряды. Он уже при­вык к странному звуку, сопровождавшему их в этом месте. Сырой хлопок и шипение прорезающего лед рас­каленного выстрела. Ледяная корка немедленно сходи­лась за ним. Ледник вокруг него был покрыт черными ранами идеально круглой формы. Роун заполз в глубо­кую выбоину во льду и пригнул голову. Новые выстре­лы, низкие и неточные. Один из них прошел в паре сантиметров над головой.

А потом стало тихо. Настолько тихо, насколько это вообще возможно при постоянном вое ветра. Майор перевернулся на спину и, прижав подбородок к груди, осмотрел ту часть долины, откуда пришли гвардейцы. Никого и ничего не было видно. Только один черный силуэт. Роун знал, что это был рядовой Ньялт.

Он был мертв. Весь его отряд погиб, Роун был пос­ледним.

Перекатившись еще раз, майор посмотрел в прицел лазгана. Линзы покрывали трещины и лед — замерз­шие слезы, непроизвольно текущие из его собственных глаз. Роун выругался и отодвинулся от прицела. Бук­вально день назад рядовой Мальхум, высматривая вра­га, примерз глазом к оптике лазгана. Майор очень хо­рошо помнил его вопли, когда его пытались отделить от оружия.

Он наугад дал короткую очередь в темноту ущелья. Ему ответил сразу десяток стволов, чей огонь поднял небольшую бурю ледяной пыли.

Пещеры. Низкие арки с острыми углами в ледяной стене утеса, созданные медленным смещением тектони­ческих плит. Задыхаясь, раненный осколком в бедро

Роун ввалился в ближайшую пещеру и бессильно ле­жал на животе. Как ни абсурдно, внутри было удушаю­ще жарко. Майор осознал, что ему так кажется из-за того, что стены теперь защищают его от режущего вет­ра. Температура внутри пещеры едва ли поднялась вы­ше нуля хоть на десяток градусов, но по сравнению с диким ветром снаружи это были настоящие тропики. Майор снял свой плащ и перчатки. Поразмыслив, ски­нул и утепленный жилет. Весь промокший и запыхав­шийся, он словно сидел в бане, горячий пот ручьями струился под его зимней формой.

Он осмотрел свою ногу. Где-то на середине бедра в штанах обнаружилась прожженная дыра, выглядевшая так, будто ее проделали мелтаружьем. Внезапно Роун понял, что кровь на его ране не свернулась. Она про­сто замерзла. Он, морщась от боли, сорвал с раны кор­ку черного льда и взглянул на кровоточащее отверстие в ноге.

Не в первый раз — и, скорее всего, не в послед­ний — он проклял Ибрама Гаунта.

Роун дотянулся до медицинского подсумка и от­крыл его. Он вынул несколько кожных зажимов и по­пытался использовать их так, как учил старший воен­врач Дорден во время инструктажа на Основании. Но проволочные зажимы замерзли, и все, что смог сделать онемевшими пальцами майор, так это разбросать их по ледяному полу, вместо того чтобы открыть.