Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев

– Мне тут недосуг с тобой разбираться – целый фронт у меня. Отправлю тебя в Тирасполь – пусть там разбираются.

Я кивнул и спросил, кому сдать котелок. Усатый сказал оставить здесь.

В общем, посадили меня в крытый грузовик, приставили двух парней с автоматами и поехали. Привезли меня, как вы уже справедливо догадываетесь, в тюремное заведение. Я уже и не удивлялся – пообвык, даже, честно говоря, вне заключения себя и не мыслю, и какие-то иные варианты судьбоустройства просто неприятны, и не следует о них напоминать. Таким образом, мое привыкание к пенитенциарию произошло поначалу на подкорковом уровне, ныне же оно превратилось в страсть, подобную наркотической; и особо изысканное удовольствие и сладострастие приносит периодическое перемещение из одного учреждения в другое… В общем, заперли меня в камеру, где уже сидело с десяток бездельников, млевших от удовольствия созерцания решетки. Так мне показалось. Ближайшего ко мне зэка я спросил, нравится ли ему здесь. На что получил ответ: «Нормально, мужик!» Из чего упрочился в своих предыдущих мыслях. Полдня и следующую ночь я наслаждался покоем и ощущением замкнутого счастья – оно имело прямоугольную форму и полностью совпадало с очертаниями камеры. Даже перспектива попасть под град незаслуженных побоев не страшила – привык, такова жизнь, бьют всегда невиновных, по крайней мере, чаще. Форменка на мне давно высохла – и в этом я тоже получал удовольствие, и то, что она была измята и грязна до безобразия, тоже привносило особую щекотливость.

Наутро дверь камеры открылась, и пришел, нет, не следователь, а самолично подполковник Хоменко. С ним был сопровождающий – милиционер в ранге майора. Комбат подошел ко мне, я сидел на нарах, скрестив под собой ноги, и смотрел чистыми глазами. Он внимательно оглядел меня и сказал:

– Он самый. Раевский!

Кажется, ему еще очень хотелось спросить: «Ты почему жив, собака?» Но он лишь коротко приказал:

– Собирайся!

– А мне и собирать нечего! – Я повернулся к сокамерникам: – Покедова, ребята, главное, чтоб не вперед ногами!

Мне ответили одобрительным гулом.

– Не задерживайся, паря!

– Возвращайся!

– Обязательно, братва, мое место придержите! – Я сцепил ладони и потряс ими над головой. – Да здравствует Приднестровская Республика!

Майор покосился на меня и сказал комбату:

– Мне кажется, место этого гуся – здесь.

– Надо будет – вернем, – пообещал Хоменко.

Мы сели в «Волгу», я, как всегда, занял место между Желтоусом и Глухонемым (при виде меня морды их вытянулись в полтора раза).

– Ну, рассказывай, – тоном сурового папаши произнес комбат.

– А чего рассказывать? Схватили меня по вашей наводке опоновцы, посадили… Кстати, большой привет от Федула…

Хоменко не отреагировал, а я продолжал:

– Чрезвычайно приятнейший человек, мы с ним так мило провели время в беседах об экспрессионизме…

– Чокнулся на этом… Палач-интеллектуал, – хмыкнул Хоменко. – Ну и что потом?

– Ну а потом у них попойка была – Федул отвальную делал, его в Кишинев забирают на повышение. И вот приходит ко мне в камеру с бутылью вина, налил, выпили вместе, а потом и говорит: «Я тебя прощаю – иди к едрене фене». Ну я и пошел.

– Ведь врешь, подлец!

– Не знаю, может, если бы он не так сильно нарезался, то вряд ли отпустил. Но он счастлив был, что уезжает в Кишинев, все повторял: «Наконец-то я ушел из этой сраной бригады!»

Замечание насчет бригады повергло Хоменко в глубокие сомнения.

– Нажрался, говоришь? – покачал он головой. – Свинья интеллигентствующая.

– А вы как будто и не рады, что он меня отпустил? – сыграл я под валенка.

– Я счастлив, – ответил Хоменко и, повернувшись, смерил ледяным взглядом. – В твоей истории, погранец, еще много неясного. В общем, хреново, брат…

Что-то за эти дни изменилось в Хоменко: то ли сомнения грызли его, то ли попал в полосу неприятностей, но будто что-то треснуло в монолитной самоуверенности комбата, он хмурился, обкусывая заусенцы. Подручные тоже помалкивали, Глухонемой не тыкал мне локтем в печень, призадумался и лишь иногда по-бычьи шевелил похожей на булыжник челюстью. Желтоус тяжко выдыхал что-то вроде «тпру-у», отравляя салон перегноем из своего желудка.

– Ну и вонища, – сказал я.

– А у тебя такой вид, будто ты из задницы вылез, – парировал Желтоус.

– А ты сам как задница, – продолжил я тему. – С большой буквы «Ж».

– Заткнись, – не поворачиваясь, произнес Хоменко.

Мы миновали мост, въехали в замечательный город Бендеры.

– Что с Корытовым? – задал я вопрос, который меня мучил.

– Жив твой Корытов, зацепили немного, – ответил Хоменко.

Из чего я понял: если комбат не врет – сразу меня не расстреляют.

Я ловил взгляды юных бендеровок, нет, пожалуй, бендерчанок, их взоры тоже скользили по моему лицу, отросшей щетине, всклокоченной шевелюре, не оставляя ни единой эмоциональной искорки: «Вот едут в "Волге" пять битюгов, ну и пусть себе едут, раздуваясь от важности».

Потом мы миновали Григориополь, и старушки по-прежнему сидели на скамеечках, преграждая своими дряблыми телами путь отхода двум бронетранспортерам 14-й армии с российскими флагами на башнях. Солдатиков кормили – и они не торопились – все в норме, защитим!

Промчались мимо придорожной статуи юного пионера, которую я приметил еще в прошлый раз. У героя отшибли в перестрелке горн, но он смело продолжал надувать щеки, и за эту стойкость бойцы из окопа подарили ему настоящую каску.

Ну, чего там еще говорить, приехали в Дубоссары, свернули к СПТУ; привет, братва окопная. Ваня чуть в обморок не хлопнулся, я его дружески поддержал, он опять начал плакать и даже просить прощения:

– Товарищ старший лейтенант, простите мерзавца, не уберег вас, не смог, вы пропали, я стал звать, по мне с трех сторон как начали шмалять, я залег, тоже отстреливался, зацепили немного, пока то да се, они уже в машину, я сразу понял, пустил по колесам, потом побоялся, далеко, мог по вас попасть, а те мудаки как стояли на той стороне, так и не сдвинулись…

– Все, Ваня, стоп, легенду понял! – сказал я.

– Вот как вы жестоко… – Он опустил голову и пошел прочь.

– Стой, Ваня, подожди, не сердись. – Тут уж я понял, как оплошал, как поразил в самое сердце добрейшего и честнейшего человека. – Слишком уж мне досталось за эти дни…

– А мне, думаете, каково было, командира из-под носа утащили какие-то вшивые опоновцы. Удавиться хотелось. А главное, знал бы, где вас искать… Тут я еще в одно дело гнусное вляпался…

– Черт с ним, с твоим делом… Валеру Скокова два дня назад насмерть забили. Я с ним в одной камере сидел…

– Вот как, значит, было… – Ваня снял шапку и надолго умолк.

– Куда тебя ранило?

– В руку чуточку зацепило. Чепухня!

– А что за дело такое?

– Ой, вляпался так вляпался. Давайте отойдем… Вчера утром подходит ко мне этот, с усами, Сокирчук, спрашивает, как рука. Нормально, говорю. «Собирайся, поедешь на операцию». Ладно, говорю. Садимся десять человек в грузовик, он – старшим. По дороге заезжаем в какой-то дом. Сокирчук открывает дверь, входим внутрь. Я ничего не понимаю, остальные помалкивают. Смотрю, приносят опоновскую форму, занюханная, грязная, но настоящая. Может, с мертвяков сняли. «Одеваем!» – Сокирчук говорит. Все разобрали, я тоже беру: штаны, куртку, кепку. Смотрю, дальше что будет: оденешься за здорово живешь в чужое – тут же и пришьют. Нет, напяливают! Я как болван смотрю, тоже начинаю одеваться и потихоньку соображать. Штаны еле натянул, а куртку мне другую принесли – поболее. Тут Сокирчук и говорит: будем, значит, действовать на сопредельной территории – в тылу врага. Ну, думаю, класс, вот это по мне. Тихонько спрашиваю, мол, старшего лейтенанта Раевского будем искать? А он мне: «Сдурел, что ли?» Сели в машину, поехали. Я и прикемарил. Остановились возле какой-то деревеньки. Смотрю, все уже платки повязали на лица. А у меня и нет, ну и хрен с ним, думаю. Чего мне прятаться? Вылезли – и пошли цепью. Половина к сельмагу, там – очередь, всех выстрелами поразгоняли, а другие, и я в том числе, к правлению – домик такой аккуратный. Там двое выскочили – с ружьем и пистолетом, их и постреляли на дороге. Потом нашли ключи от сейфа, открыли, выгребли всю кассу. «Что-то не то, – думаю, – товарищи, происходит!» Дом подожгли – и всей оравой к магазину. Кинули в кузов несколько ковров, ящика три с радиоаппаратурой, водку, сигареты и еще чего-то из жратвы. И на ходы… Довольные все, смеются, кто-то водку уже начал откупоривать, но Сокирчук орать стал, что, мол, вытерпеть не можете? В кузове же, на ходу поснимали с себя опоновскую форму и запихали в тюк. «Легенда – как и всегда, – Сокирчук, значит, говорит, – сидели в засаде в десяти километрах от села. Ехала машина, заметили нас, выскочили, мы начали стрелять, они бросили все и убежали. Теперь все везем в милицию». И на меня смотрит, посмеивается: «Запомнил, Ванюха, как отвечать?» Я киваю, молчу. Приехали мы в тот же домик, свалили барахло, а потом меня как током долбануло: вспомнил, какой флаг висел над правлением: приднестровский! Вот тут мне совсем хреново стало. Это ж самая натуральная банда!