Безмолвная ярость - Валентен Мюссо

поговорили наедине. В голове ее был густой туман. Слова доктора после осмотра показались ей нереальными. Нет, она не могла в это поверить. Это было невозможно. Она вспомнила застывшее в ухмылке лицо фермерского сына, пыхтящего на ней, кровать, которая тряслась под их телами, нестерпимую боль внизу живота. Это случилось один раз, всего один раз…

Сидя за письменным столом, директор пребывал в полном смятении. От гнева его лицо стало пунцовым, как пион.

— Вы отдаете себе отчет в сложившейся ситуации? Судя по вашей небрежности, не похоже.

Нина совершенно лишилась сил. Какой смысл защищаться? Ущерб нанесен. Ей никто никогда не верил, и уж точно не поверит этот мужчина. Почему он должен стать исключением…

— Разврат не бывает без последствий! За все ошибки, которые мы совершаем, рано или поздно приходится расплачиваться. Что нам с вами делать? Что, скажите на милость?

Он то и дело качал головой, как китайский болванчик, беспокойно барабаня пальцами по столу. Несмотря на усталость, Нина больше не хотела опускать глаза и нести груз вины, который все и всегда взваливали на ее плечи. Она с вызовом посмотрела на директора и, не успев подумать, выпалила:

— Я позабочусь об этом ребенке, я сумею его воспитать.

Гнев директора перешел в оцепенение.

— «Воспитать»! Да вы сами ребенок! Кем бы вы стали, не прими мы вас в дом Святой Марии? Вы хоть представляете, какой зрелой и ответственной нужно стать, чтобы растить новорожденного?

— Я смогу. В любом случае у меня не будет выбора.

Мужчина постучал кулаком по столу.

— Молчите, мадемуазель, не усугубляйте свою вину! Вы — обуза для общества, а этот ребенок будет несчастным, останься он с вами. Вы действительно хотите, чтобы он пошел по вашему пути? Чтобы был обречен на порочное существование?

Нина прикусила задрожавшую нижнюю губу. Она чувствовала себя запачканной и не имела сил возражать.

— Вам не придется принимать никаких решений, что бы вы там себе ни нафантазировали. Ваша мать никогда не согласится забрать вас с этим ребенком. Жизнь несправедлива. Многие пары мечтают о наследнике, но им мешает природа, а вы… — Его лицо скривилось в отвращении. — Мы найдем этому ребенку семью. Лучшее, что может случиться, если его увезут очень далеко от вас, даже не дав подержать на руках…

8

Из современного функционального номера моего отеля открывается прекрасный вид на озеро и площадь Старого порта, затененную платанами. Я почти ничего не видел в этом городе, но ценю его простую, спокойную и теплую атмосферу, и хотел бы приехать сюда при других обстоятельствах. Разобрав сумку и разложив вещи, я выпил в баре, не отрывая глаз от экрана мобильника в ожидании сообщения от Марианны Дюссо.

Ближе к вечеру я получил электронное письмо с досье на воспитательный дом Святой Марии во вложенном файле. Я сажусь за маленький письменный стол перед ноутбуком. Через окно доносятся отголоски ночной жизни с набережных Уши.

В досье около тридцати отсканированных документов. Сначала я обнаруживаю шесть фотографий гораздо лучшего качества, чем та, которую я нашел в интернете. Все то же массивное строгое здание из тесаного камня с овальными чердачными окнами «бычий глаз», которые будто сверлят вас взглядом. На одном из снимков — пансионерки, группа примерно из двадцати девочек разного возраста в униформе, собравшихся на задах дома. Снимок не датирован, но, если верить тому, что сказала мне новая знакомая, это наверняка 1950 год, когда детей перестали принимать в дом Святой Марии.

Самый объемный документ — скан «Общих правил». Я перелистываю около двадцати пожелтевших страниц, останавливаясь на отрывках, которые привлекают мое внимание. «За время своего пребывания интернированные приучаются к труду, дисциплине и воспитываются в духе честности и порядочности. Мы будем уделять особое внимание несовершеннолетним. Работая над изменением их характера, мы озаботимся их будущим, предоставляя всем религиозное, гражданское и профессиональное образование». Далее следует бесконечный список обязанностей: проявлять уважительное отношение, избегать шума, проявлять здравомыслие, отказываться от любых попыток «побега», которые компенсируются единственным правом — подать жалобу директору на товарищей или персонал в случае нападения, оскорблений или несправедливых выговоров.

Внутренний регламент состоит из пятидесяти статей, касающихся одежды, питания, работы, религиозных служб, посещений, переписки… Что касается последнего пункта, в статье говорится, что два воскресенья в месяц отводятся для написания писем на бумаге, «предоставленной учреждением», а те, что окажутся «не соответствующими инструкциям», будут внесены в досье отправителя, который будет уведомлен о причинах этого решения. Я вспоминаю о цензуре, о тех письмах, которые, как говорил мне Бертле, так и не дошли до адресатов, о тех, которые никогда не писались или не отправлялись из-за страха репрессий и санкций.

В другом досье хранятся отчеты, составленные в период с 1940-х по 1960-е годы: бухгалтерский учет дома, общее управление, документы, касающиеся защиты несовершеннолетних или реформы швейцарских учреждений для молодежи… Эти документы слишком общие, чтобы из них можно было что-то почерпнуть. Я разочарован. Возможно, Марианна Дюссо права и эта история слишком стара, чтобы мы могли надеяться однажды узнать правду…

Обескураженный чтением и сломленный накопившейся усталостью, я ложусь на кровать, включаю телевизор, машинально щелкаю пультом и в конце концов останавливаюсь на повторе фильма «Близкие контакты третьей степени», который мы с Камилем любили смотреть на видеокассете, когда бывали у Мод. Меня одолевает ностальгия.

Телефон звонит около 23:00, когда я уже начинаю засыпать. Хотя номер неизвестен, предпочитаю ответить, опасаясь плохих новостей.

— Господин Кирхер? Это Марианна Дюссо. Извините, что звоню так поздно…

Я вспоминаю, что оставил ей свой номер, в отличие от нее.

— Вы меня нисколько не беспокоите, рад вас слышать. Кстати, можете называть меня Тео…

— Идет.

— Спасибо за материал, документы очень интересные.

Я с трудом скрываю разочарование полным отсутствием конкретики. Встаю и подхожу к окну подышать.

— Я привезла домой документацию, которой мы располагаем на дом Святой Марии. На то чтобы все скопировать, ушло два часа…

— Извините, не хотел портить вам вечер. У вас наверняка были дела поинтереснее.

— Вы ничего не испортили. Я была права, приступив к делу незамедлительно: я не прикасалась к этим папкам несколько месяцев и далеко не все помнила. — Она говорила куда более серьезным тоном, чем днем.

— Вы что-то нашли?

— Да. Я нашла в архивах следы Нины Янсен.

Наступает тишина. Я стою неподвижно, устремив растерянный взгляд на темную громаду озера, не зная, радует меня эта новость или пугает.

— Вы нашли мою мать?

Я слышу ее вздох.

— Нет, Тео. Нина Янсен не может быть вашей матерью: она умерла в доме Святой Марии в декабре шестьдесят седьмого года…

Часть III

Но