Вырастая из детства - Мария Романушко

…И тогда все, кого я любила и кого потеряла, постепенно стали возвращаться ко мне…

ПЕСЧИНКИ-ВСЕЛЕННЫЕ

У меня есть любимая песочница. Та самая, в которой мы познакомились когда-то с Мишкой. В зарослях кустов жёлтой акации…

Когда я играю в песке, мне всегда в голову приходят удивительные мысли… Пересыпая песок с ладони на ладонь, я думаю о том, что вот эти маленькие песчинки – на самом деле как будто огромные вселенные…

И там, в этих бесчисленных вселенных, вращаются невидимые для моего глаза планеты… И на одной из планет есть точно такая же песочница, и в песочнице сидит девочка – такая же, как я… И пересыпает с ладони на ладонь песок… И каждая песчинка – это вселенная… И где-то там есть планета, на которой есть песочница, а в песочнице сидит девочка и пересыпает с ладони на ладонь песок…

У меня прямо голова кружилась, когда я об этом думала. И мне так хорошо становилось от этих мыслей. Я чувствовала, что я – не одна. И думая о тех девочках на тех планетах, я как будто общалась с ними, пересыпая с ладони на ладонь золотистые мириады песчинок…

КАК МЫ СМОТРЕЛИ НА СПУТНИК

Ночь. Все жители нашего дома высыпали во двор. Мы с мамой тоже стоим во тьме вместе со всеми. Все смотрят в небо… И я смотрю.

А там по ночному бархату бежит светящаяся точечка… беленький шарик… как будто ртутный… «Вон! вон! глядите! летит!…» – кричит кто-то. И тут же все зашумели, загалдели радостно…

Да, это был первый искусственный спутник. Который наша страна запустила в космос. Но откуда люди узнали, что его можно увидеть в небе, я не ведаю. Наверное, по радио сказали.

И так поразила моё воображение эта бегущая светящаяся точечка на небе, что запомнилась на всю жизнь…

Ничего в ней особенного вроде и не было. Просто крошечная звёздочка среди множества других… Не самая крупная. Не самая яркая. Но то, что она была сделана руками человека, и человеком в небо запущена… это страшно волновало. И делало счастливыми многих людей, стоящих вокруг меня в ночном дворе… Всем было очень хорошо. Все были как одна семья в те минуты. Все любили друг друга, переговаривались тихими, радостными голосами.

И всем казалось, что никогда больше не будет на свете войн, а только чудесные спутники в небе…

СОБИРАНИЕ ЛИСТЬЕВ

В те времена не принято было гулять с детьми.

Ни бабушка, ни мама, ни, тем более, Фёдор никогда со мной не гуляли. Им было как-то не до меня. (Только дядя Рома катал меня иногда на своём дремучем мотоцикле).

Я была типичным дворовым ребёнком. Мы, послевоенные дети, все были такими. Двор был нашим жизненным пространством, средой обитания. Не могу сказать, что я была одинока и несчастна в этом пространстве. Напротив! Я была совершенно счастлива. Во-первых, оттого, что у меня был друг Мишка. А во-вторых, оттого, что взрослые не мешали мне жить.

Никто в те годы особо не занимался моим развитием. Никто никуда со мной не ходил, ну разве что несколько раз в кино за четыре года. Я до сих пор помню названия этих фильмов. Кроме «Тины» и «Последнего дюйма», ещё ходили с мамой на «Чапаева» – фильм про героя Гражданской войны, который утонул в реке Урал. Все во дворе Чапаевым восхищались. Мальчишки играли «в Чапаева». А мне он как-то… не очень понравился. Сюжет фильма совсем не запомнился, а запомнились глаза Чапаева: маленькие и острые, как гвозди. Злые глаза. И сам Чапаев какой-то недобрый и не очень умный. Но я про это никому не сказала.

А ещё мы с бабушкой смотрели фильм про Отечественную войну – «Девочка ищет отца». Это была очень грустная история про маленькую девочку, которая потеряла во время бомбёжки своих родных. Было очень страшно, когда на экране рвались бомбы и всё горело… Казалось, что всё это – на самом деле, и бабушка плакала и шептала: «Да, так всё и было…» И я тоже плакала…

И только один-единственный весёлый, мирный фильм видела я в те годы. Он назывался -«Сомбреро». На экране зеленело чудесное лето, на зелёных красивых дачах носились весёлые дети, играли в разные игры, а у одного мальчика была потрясающая мексиканская шляпа, она называлась – сомбреро… Очень красивая шляпа. Очень хороший фильм! Единственный фильм, на котором я не плакала.

А больше никуда меня не водили: ни в театр, ни в музей. Даже в цирк мы ни разу не сходили за все годы, хотя цирк я очень любила. Но я даже не догадывалась о том, что в городе есть цирк! А ведь как раз в это время в Оренбурге выступал мой будущий любимый клоун – Леонид Енгибаров. Он только-только закончил тогда цирковое училище и отправился на свои первые гастроли… И приехал в Оренбург. Подумать только: я могла его увидеть на десять лет раньше! В семь лет, а не в семнадцать. На целых десять лет раньше я бы узнала какие-то важные для себя вещи. Но – не увидела. Не узнала.

Наверное, я ещё многого не увидела и не узнала, что могла бы увидеть и узнать в это время. Но… что об этом говорить? И надо ли сетовать? И есть ли причина для огорчения?

Может, и не надо мне было ходить в те годы по циркам и театрам? Наверное, Мастеру, который лепил меня, было виднее: куда мне ходить…

Как теперь понимаю, я даже город тогда плохо знала. Можно сказать, я почти его не знала. А откуда мне было его знать?…

Только Полигонную улицу я знала. Да улицу Цвилинга. Да проспект братьев Коростелёвых. Да улочку, ведущую к школе. Да Сакмару… Это и был для меня весь Оренбург. Четыре улицы и река. Много это или мало – для ребёнка, который только недавно вышел из раннего детства?…

Для меня это было не просто много. Это было ОЧЕНЬ много! Это было так много, что дай Бог осмыслить и оценить всё, что происходило на этих четырёх улицах и на этой реке…

В те годы у меня не было недостатка в сильных впечатлениях. Не было даже намёка на скуку. Я чувствовала, что живу настоящей жизнью. В большом и прекрасном городе. И я его любила. В этом городе я узнала две очень важные для себя вещи. Во-первых, я узнала, что такое свобода. И, во-вторых, я узнала, что такое дружба.

Но если бы мама и бабушка продолжали водить меня за руку, как водили на Философской улице, я не узнала бы ни того, ни другого. И как бы я жила без этого?…

Так что всё в жизни с большим смыслом. И то, что мои родные как будто забыли обо мне на эти четыре года, предоставив меня самой себе, было для меня большим благом. Они не мешали Мастеру, который трудился над моей сущностью…

Но я всё-таки была ещё ребёнком. Хоть и в высшей степени эмансипированным. Всё-таки ребёнком. И, видимо, безотчётно нуждалась в чём-то ещё, кроме свободы и независимости. Наверное, поэтому мне так запомнилось собирание листьев с мамой в сквере… Потому что это было необычно: то, что мы гуляем вместе с мамой. Вдвоём. Может, один раз это и было за все четыре года.

…Маленький скверик был засыпан жёлтыми кленовыми листьями, крупными, яркими… Мы шли, брели, мы просто утопали в них!… Мы шли по листве, как по воде… по золотой, шуршащей воде… И выбирали из этой разноцветной воды самые яркие блики… У каждой из нас был огромный букет листьев. Листья уже не помещались в руках, а мы всё не могли остановиться… всё собирали и собирали эти солнечные листья, эти яркие блики, эту красоту осеннего мира…

Пасмурный, нежный, совершенно безлюдный день. Воскресенье. Мы вдвоём с мамой. Такой редкий случай. Запомнился – как праздник.

ЗАПАХ ВАЛЕРЬЯНКИ

Запах валерьянки в нашей квартире… Всё чаще и чаще. Страшно…

Я очень боюсь этого запаха. Когда я возвращаюсь домой, и этот запах встречает меня у самого порога, мне кажется, что это запах смерти. И сердце начинает ныть, ныть… И я не знаю, что с этим делать.

Запах валерьянки – это запах ссоры. Если в квартире пахнет валерьянкой, значит, взрослые опять ссорились, и мама потом пила эти жуткие капли… из рюмочки на кухне…

Мне дела нет до их ссор. Я не знаю, из-за чего они ссорятся. И знать не хочу. У них своя жизнь. А у меня – своя. У меня есть друг Мишка, у меня есть любимый двор, есть лестничная площадка. Так что мне есть куда убежать от этого страшного, нестерпимого запаха…

ОДНАЖДЫ ВО ДВОРЕ

Однажды у нас во дворе заиграла очень тоскливая музыка, и все побежали на неё – куда-то за гаражи… А мне было страшно туда идти. Но ребята сказали: «Айда, посмотрим! Там – похороны!»

Чтобы не сойти за трусиху, я тоже пошла.

И увидела небольшую толпу людей, все плакали. Играл маленький оркестрик, разрывая сердце. А среди толпы стоял гроб. На трёх табуретках. А в гробу лежала совсем не старая женщина. Не старше моей мамы. Лицо с одной стороны у неё было совершенно синее… Как будто выкрашено тёмно-синей краской. Говорили, что эта несчастная женщина упала откуда-то с высоты на стройке и разбилась…

Я смотрела на неё, и мне было очень, очень страшно. Я никогда до этого не видела мёртвых. И теперь я знала, как выглядели «штабеля синих трупов», о которых рассказывала бабушка… Страшно!