Умный, наглый, сомоуверенный - Вера Коркина

Ира чувствовала себя дома. Появилась надежда на безбедное существование, и это радовало. Яков за ней ухаживал, воздерживаясь от слов и необдуманных поступков, продолжая изъясняться намеками. Она пыталась подробней выспросить насчет его профессии, но всякий раз встречала вежливый отпор. Яков утверждал, что является временно не работающим, продолжал сорить деньгами и приглядывать себе фотоателье.

— Красавицы, — приговаривал он, — каких здесь в избытке, хотят иметь не дешевые снимки, но настоящие фотопортреты.

Ира смеялась. Но когда Яков все-таки, долго примеряясь, купил фотоаппарат и сделал первые снимки, она ахнула. Такой она себя еще не видела.

— Нужно показать папе, — закричала она, — это же чудо!

Яков предлагаемых за фотографии денег с полковника не взял, а купил рекламное место для фотоснимков, которые унесли вместе со щитом.

— В этом городе люди тонко понимают искусство, — Яков улыбался, трогая небольшую, слегка серебристую бородку, и продолжал присматривать здание для фотоателье. Место на набережной под зонтом его не устраивало, по всему было видно, что человек основательный, глупостей не делает.

Спустя месяц Ира подсела к отцу на кухне, когда все в доме угомонились, и потерлась головой об его плечо.

— Пап, я, кажется, тебя сейчас ужасно расстрою. — Тот откинулся на спинку стула, прищурившись, и достал пачку сигарет. — Яков сделал мне предложение. Ты как?

— А я что? — возмутился тот. — Не мне с ним жить. Сама решай.

— Тебе он тоже сделал предложение.

— А это уже интересней. — Полковник достал из пачки сигарету и, повертев, положил на стол рядом с зажигалкой.

— Для укрепления фундамента нужно восемьдесят тысяч долларов. Они у него есть.

— А условия?

— Он не говорил об условиях.

— Ха! Гусар, что ли?

— Но мы же собираемся пожениться.

— А! Значит, уже решила? Успела?! — взревел полковник, а Ира, слегка побледнев, отвернулась. — А зачем тогда вопросы задаешь?

— Не ори, ты не в кабинете. Он мне симпатичен. Он одинок, не беден, хочет иметь ребенка и любит меня, это заметно.

— Все точно рассчитала, Ириша?

— При чем тут это?

— Смотри, второй раз… — У дочери зло сверкнули глаза, и полковник замолчал. — Извини, я этого не понимаю, зачем, как из пулемета, замуж выходить. Хоть бы подождала, поглядела на человека.

Она вскочила со стула, едва не уронив чашку:

— Я привыкла быть замужней женщиной! Ты это можешь понять или нет? Я одной себя не представляю, даже не понимаю, как это — не заботиться о детях, о муже, иметь любовников! Эта дикая жизнь не по мне! На нервы действует. Я одна — как рыба без воды, мне нужен рядом человек.

— Замуж выйти — не напасть, как бы после не пропасть.

— Мне, представь себе такое, с Алексеем жилось хорошо. И страха у меня никакого нет. Ну разлюбил он меня, я страдала, но то, что было, не вычеркнуть. А сейчас я даже не знаю, кому от этого хуже. Он на мели со своей девчонкой, выглядит ужасно, а у меня все так хорошо, что даже стыдно из-за гостиницы.

— Это ты брось. Напрасный стыд. — Полковник взглянул исподлобья. — Ты это не врешь? Правильная ты очень. Но и своего не упускаешь, и все так ровненько у тебя сходится. Край к краю, стрелка со стрелкой. Ты и хорошая, и не в прогаре. Это уметь надо. Опять нашла старше себя. Неглупо.

— Папа! — Ира посмотрела с упреком. — Я не искала. Он меня увел у Сашки.

— Ты и Сашку заморочила? Ну что ж, Сашка орел. Я с ним всегда договаривался. — Глаза полковника мстительно блеснули.

— О чем? Ну, давай, колись, о чем ты с ним договаривался?

— Хочешь правду знать? Смотри, могу сказать. Слетят твои ангельские перышки. Так вот. Алексея твоего уходили по Сашкиному рецепту. Он посоветовал, как сделать грамотно. Его идея.

— Папа! — Ира опять вскочила со стула. — Зачем? Это что же, собрались, договорились и повалили человека?!

— Сам срезался. Пальцем шатнули, а он — кувырк, и нету. Все правильно вышло, по заслугам. Хочешь жить с молодухой — живи, а то, чем обязан семье, — положи где взял.

— Нет, ну каков господин Авилов! Сволочь.

— Ты его не сволочи. Он тебя не сдавал. Знаешь, когда он мне сказал, кого на «ситроене» катал? После зоны. А ведь мог и сразу поканючить, я б его понял и пособил, чем мог. А про шашни Алексея мне докладывали. Тебе не говорил. У меня тоже есть чувства. Мне обидно было за тебя, за девчонок, жалко денег, которые на шалаву шли. Думаю, а вот прищучу — как себя поведет? И оказалось — дерьмо. Трус, захребетник. Пальцем не пошевелил, сразу в кусты, за юбки цепляться, прятаться.

— Ну ты… ну ты…

— Я человек, нечего из меня вьючного делать. Я все вез, как ишак. Алексей на первом барьере срезался… А смотри еще, какая картина — не заведи он девку, могли бы всю жизнь прожить, и ты б не знала, с каким мудаком живешь… Да ты что, ревешь что ли? Убери фартук с лица, говорю, убери. Эх, Ириша, на кого слезы тратишь? Злая штука любовь, обидная. Как над людьми смеется. Я люблю сама знаешь кого, а ты меня винишь за дерьмо собачье, за Алексея… Не нравятся мне твои браки, и этого жука с его долларами я не хочу. А ты поступай, как сама знаешь, раз любишь замуж ходить, дело твое. Я деньги возьму, только назад не отдам, пусть не надеется. Это его приданое будет… А денег немного дает, с твоими глазами могла и побогаче найти.

— Папа! Ты что, мной приторговываешь?

— Не папкай. Иди спи, замужняя женщина.

— Я не могу спать! Я, знаешь, что сейчас поняла — ты ведь меня за человека не считаешь. Ты с моей жизнью делаешь, что тебе вздумается!

— Не что вздумается, а что надо. И что ты сама не можешь сделать. Не способна.

Ира, потрясенная разговором, ушла в свою комнату, а полковник наконец закурил третью за день сигарету «Ротманс». Пусть знает. Всю жизнь не проживешь с закрытыми глазами.

Но просидел он недолго. Через две минуты хлопнула входная дверь — ушла. Через час вернулась и, увидев, что полковник так и сидит на кухне, спросила:

— Скажи мне еще одну вещь. Алексей знает, кто все устроил?

Полковник кивнул.

— Откуда?

— Ты навела. Отправилась к Сашке, Алексей за вами проследил. Он мне что заявил — что ты за ним шпионила, девицу вычислила и после этого, сговорившись с любовником и отцом, пустила по миру. Честил тебя сталинисткой. Окаменелостью. Семейный тоталитаризм, мол, вот как это называется. Только эксплуатируем мы его, видишь ли, а жить не даем. Наняли работником. Он что думал, что ему все с куста само в рот упадет?

— Ты врешь, все врешь. Не окаменелостью. «В дочерях военных есть что-то твердокаменное», — вот как он говорил. Спасибо тебе большое! Ты меня опозорил.

— Перед кем? Перед этим придурком?

Ира замолчала. Полный тупик. Сколько ни трать слов, все попусту.

— Даже и думать не мечтай, что он получит от меня хоть копейку, — подвел итог полковник.

Через неделю Абрамович-старший покинул город Ейск. Ему не дали окончательного согласия, но и не отказали.

Авилов выдворил из дому домработницу: пусть проветрится в Белорецке. Через день начались странности. В доме напротив закрыли магазин «Овощи-фрукты», здание долго ремонтировали и поменяли вывеску. Теперь магазин назывался «Славянский», работал с восьми до двадцати двух без перерыва, и вечерами было видно, что за прилавками стоят девушки в декольтированных синих платьях. Он спустился вниз, прошел через арку и ровно в восемь утра оказался у двери магазина. Выбрал мяса, фруктов и купил бутылку водки. Дома приготовил завтрак, который вполне мог бы заменить обед, и к трем часам дня уговорил бутылку в полном одиночестве. В четвертом часу оделся, в режиме полного безразличия снова миновал арку и зашел в магазин. Девушка в отделе алкогольных напитков ему улыбнулась. Он вышел с бутылкой и к девяти вечера ее одолел, не включив даже телевизора. Самое странное заключалось в том, что он ни о чем не думал. Голова была пустой, как новая квартира, и проделывал он все автоматически, изредка поглядывая на часы.

К трем часам ночи он расправился с третьей бутылкой, немного поспал, а в восемь утра уже стоял у двери магазина. Девушка в отделе была другая, но тоже улыбалась. Или это была та же самая? Он купил овощей и приготовил себе… Что? Завтрак? Ужин? Обед? Заправил салат из капусты и перца уксусом, силясь припомнить, что по такому случаю изрекал Лева, и, как ни странно, вспомнил. В холодильнике отыскался вчерашний гуляш и помидоры в чесночном соусе. Он сервировал себе стол и открыл охлажденную в морозильнике водку. Ровно в три он заснул, а проснулся около десяти вечера, обеспокоенный тем, не закрылся ли магазин. Он быстро накинул куртку и успел проскользнуть мимо охранника, купив на этот раз сразу две. Никаких мыслей и чувств не посещало по-прежнему… Обороты увеличились, и эту бутылку он одолел за три часа. В два ночи зазвонил телефон, и попросили выключить музыку.