Наивный человек среднего возраста - Райнов Богомил Николаев

— Тогда совершим небольшую прогулку…

— Если вы обещаете вести себя прилично.

— Очень прилично! — подтверждаю я и жму на газ.

Через несколько километров я наугад сворачиваю с шоссе на узкую дорогу, сбавляю скорость и останавливаюсь в уединённом месте на полянке, окружённой кустами.

— И это вы называете приличным поведением! — бормочет дама, когда я заключаю её в объятия.

Она, конечно, сопротивляется, но не очень решительно — она сама умирает от желания, и я почти выношу её на руках из машины, кладу на расстеленный на траве плащ; прерывисто дыша, она позволяет моим дрожащим от нетерпения рукам стащить с неё трусики, и вскоре мы уже не двое воспитанных дипломатов, а животные, слившиеся друг с другом на влажной пахучей траве в полумраке под деревьями.

Потом мы курим лёжа, рискуя, что кто-нибудь заметит огоньки наших сигарет, а затем я снова обнимаю её, в этот вечер я просто ненасытен и не только потому, что эта женщина мне очень нравится, но и потому, что она жена того, другого… Наконец наступает момент, когда дама признаётся:

— Вы утомили меня, Томас… Отвезите меня домой.

Обратный путь проходит в усталом молчании. И лишь когда я останавливаю машину на нужной улочке, госпожа Адамс произносит:

— Ваше приличное поведение достойно всяческих похвал…

— Просто я хотел показать вам, насколько я умерен во всём, ведь вы сами постоянно об этом говорили…

— Признаюсь, я поступила очень легкомысленно. Но всё-таки всё было чудесно, и мне жаль, что это никогда не повторится. Вы же сами понимаете!..

— Естественно. Будьте уверены, я никому не скажу ни слова, — уверяю я, помогая ей выйти из машины.

Я запираю дверцу, подаю ключ даме и выжидаю, когда она, пройдя два дома, скроется в своём подъезде. Госпожа Адамс слегка машет мне рукой, и я ухожу.

Сегодня мне и впрямь везёт. Такие дни запоминаются надолго. Я отомстил этому лощёному красавцу-дипломату лучше, чем если бы писал на него доносы.

«Такие дни запоминаются надолго», — бормочу я про себя, но всё же не могу освободиться от гадкого чувства неудовлетворённости, которое шевелится где-то в глубине души. Я обладал этой женщиной, как лакей в отсутствие господина. И это вовсе не мешает лакею оставаться лакеем. Я обладал ею, но тайно, за его спиной, не имея возможности открыто унизить его.

И снова я испытываю всю горечь двусмысленности моей силы — силы слабого.

Прошло несколько дней.

Сегодня мне предстоит операция по вербовке начинающего наркомана, если не случится чего-нибудь непредвиденного. Сегодня, в четыре часа после обеда. Для того чтобы ничто не могло мне помешать, я уже в час дня сажусь с Мэри в её спортивную машину и, предупредив, что мы отправляемся не на гонки, а на обыкновенную загородную прогулку, велю ехать в сторону Панчарево.

Таким образом, посещение ресторана над озером всё же состоится, хотя и не с госпожой Адамс. Но в данный момент мне нужна не эта миниатюрная красавица, а именно Мэри и только Мэри, потому что время небольшого загула прошло и наступило время серьёзной работы.

— Если вы хотите что-нибудь спросить по делу, то спрашивайте, пока мы едем в машине — предупреждаю я после того, как, несколько раз взглянув в зеркальце, убеждаюсь, что хвоста за нами нет. — В ресторане ни о чём, связанном с работой, не говорите.

— У меня нет никаких вопросов, я всё запомнила. Не настолько я отупела от виски, как вам кажется.

Она не в настроении. И не только сегодня, а с того момента, когда ей стало ясно, что выполнение этой задачи ляжет на её не такие уж хрупкие плечи.

— Я очень высокого мнения о вашем интеллекте, — замечаю я примирительным тоном. — Иначе я бы не прибегал к вашим услугам.

— Очень тронута, но предпочла бы, чтобы вы считали меня полной идиоткой, лишь бы мне не участвовать в предстоящем деле.

— Это дело, по сути, не более чем обычный разговор. Поверьте, я бы и сам его провёл, если бы говорил по-болгарски, как вы.

— Бенет тоже хорошо говорит по-болгарски.

— Да, но у него такая физиономия, что он любого испугает! А кроме того, он лишён элементарного чувства такта. Бенет годится для переговоров только там, где они ведутся с помощью пистолетов.

Она молчит, сознавая, что препираться поздно. К тому же на шоссе в это время очень интенсивное движение, и всё внимание секретарши сосредоточено на красном автобусе впереди и выжидании подходящей минуты для его обгона. Наконец этот момент наступает или Мэри решает, что он наступил, потому что быстро даёт газ и оказывается рядом с автобусом в то самое мгновенье, когда навстречу нам выскакивает другой автобус. Ещё секунда колебания, и нас раздавит в лепёшку между двумя махинами. Но секретарша со смелостью отчаявшегося до отказа жмёт на газ, несясь прямо ко встречному автобусу, успевает обогнать тот, что движется рядом с нами, выскакивает перед ним и освобождает шоссе за полсекунды до того, как движимый инерцией встречный автобус занимает наше место, ужасно скрипя тормозами.

— Не снижайте скорости, — говорю я. — Не хватало ещё, чтобы нас задержали за нарушение правил дорожного движения.

Она покорно гонит машину, и мы быстро удаляемся от того места, которое чуть не стало местом нашей гибели. Из автобуса, конечно, разглядели наш номер, но это не страшно, в крайнем случае пришлют предупреждение из ГАИ.

— Плохая примета, — говорит немного виновато Мэри. — Чуть нас не раздавили.

— Наоборот, хорошая! Это значит, что все препятствия позади, и путь перед нами свободен.

В другом случае я не отнёсся бы к происшедшему так великодушно. Но Мэри натура нервная, а для выполнения стоящей перед нами задачи необходимо спокойствие, и я не хочу начинать день со ссоры.

— Вы уверены, что за нами нет никакой машины? — спрашивает она, когда по мере удаления от города движение на шоссе становится не столь интенсивным.

— Уверен, конечно. Только в наши дни следить можно и с помощью более современных средств.

— Вы меня успокоили…

— Только что вы спокойно смотрели в глаза смерти, а сейчас волнуетесь из-за того, что за нами могут следить…

Но когда я произношу эти слова, мне приходит в голову, что она, вероятно, не боится, что за нами следят, а хочет этого.

— Или вы надеетесь, что если нам помешают, вам не придётся участвовать в операции?

Мэри не отвечает.

— Я не думал, что вы так трусливы.

Мы подъезжаем к перекрёстку, где дорога сворачивает к селу на берегу озера. Мэри сбавляет скорость.

— Я боюсь не за себя, а за этого парня.

— Напротив. Вы боитесь именно за себя. Вы прекрасно знаете, что если что-то запланировано, то оно будет осуществляться с вами или без вас. Но вам плевать, будет ли это осуществлено, лишь бы обошлось без вас. Лишь бы вы могли успокаивать себя мыслью, что лично вы не принимали в этом участия.

Она снова некоторое время молчит, сосредоточенно глядя на светло-серую залитую солнцем ленту шоссе.

— Я не могу отвечать за все подлости, которые творятся на этом свете. Но должна отвечать за свои поступки.

— Если на ком-то и лежит ответственность, то в первую очередь на мне, затем на моём шефе, а затем на его шефе, а в конце концов всё спишут на положение в мире. И я, и вы только часть системы, и поэтому не несём никакой ответственности. В этом-то и сила нашей системы.

— Хватит, — с досадой произносит она. — Вы уже столько раз это повторяли…

Обед на террасе над озером проходит не Бог знает как весело, но всё же лучше, чем можно было ожидать. Признаков, что за нами наблюдают, нет. Мэри успокоилась или примирилась со своей участью, что в конечном счёте одно и то же.

Выпивки я заказываю немного — бутылку на двоих, чтобы Мэри не стала слишком болтливой, но она даже не допивает вино: она не сводит глаз с зеленоватой глади озера, рассекаемой медленным движением нескольких лодок.