Всего 50 - Лилия Макеева

не писали. Сейчас в Москве уже одиннадцать. Где Серёжа? Чем он занят?! Как это узнать, не дергая его, не канюча? Господи… Знал бы он, как я провела ночь! Убил бы. Или наоборот обрадовался, что я не утопилась в море, а выбрала жизнь. Хоть и без него. Он же любил меня и хотел мне добра. Странно, но угрызений совести я теперь почти не испытывала. Почти. Он тоже наверняка ищет утешения в тепле тела супруги… Прочь, воображение!

Мужчины сверлили меня плотоядными взглядами, словно моя сумка была прозрачной. Или они находили что-то особенное в моем облике? Белому одеянию шел третий день. Я вспомнила слова подруги Лены: «Наденешь белую вещь во второй раз – и, как правило, обязательно об этом пожалеешь…» Надо сегодня же где-то постирать.

Я допила кофе, встала и, взяв сумочку, качнула ею, как маятником. Стало смешно. Или помог «кортадо»? А, может, пора включать стерву? А то ведь так можно пасть смертью храбрых… мазохисток. Ведь это я, а не моя заместительница курила ночью марихуану.

Неужели мне теперь точно пятьдесят? Да… Не отвертишься. А Серёженька молчит, хотя обещал «ещё позвонить».

Ноющей ноты в регистре психологического состояния не хотелось. Хотелось обратного. Казалось, день рождения – детский праздник – ещё не закончился. И я пребывала в зоне отрешения от привычного течения жизни, словно чего-то ждала. Чуда какого-то, пусть самого простого. Натурального, если можно так выразиться о чуде.

ГЛАВА 7. Хосе без Кармен

Ни с того, ни с сего зазвонил телефон.

Ответив, я услышала испанское приветствие:

– Ола!

– Ола… Кто это?

– Это Хосе… – голос звучал неуверенно и напряжённо.

– А, Хосе! Как дела?

– У меня, как обычно. А у тебя?

– Хорошо. Вот, иду по твоей Барселоне…

– Давай я покажу тебе город? Я здесь родился. Так, как я, мало кто знает Барселону.

– Прекрасная идея!

– Да? Тогда жди меня там, где находишься. Скажи улицу и дом…

Я огляделась и назвала улицу.

– Так это рядом со мной! Через пятнадцать минут я буду. Выпей пока кофе!

В светлой, несколько застиранной рубашке с коротким рукавом, со слегка взбитыми надо лбом негустыми волосами, в старомодных брюках, Хосе был безнадёжен. Для роли кабальеро. Но гидом – с его увлечённостью и желанием поделиться – мог выступить вполне. Одно то, что он говорил по-итальянски, и я его понимала, могло сойти за удачу. Для нас обоих язык этот не был родным, а стало быть, беглая неразборчивость нам не грозила. Мы изъяснялись с толком, с расстановкой.

– Что бы ты хотела увидеть перво-наперво? – обратился ко мне добрый Хосе.

– Не знаю. Предложи свой план, по твоему опыту.

– Тогда сразу пойдем по готическому кварталу, Барри готик.

– Уже была вчера…

Хосе улыбнулся некрасивым ртом, показав зубной мост с крепежом из литой проволоки, похожей на скрепку…

– Ага… Но Рамблу ты точно не знаешь, потому что её надо пройти от начала до конца, почти от порта до площади Каталония.

– Пойдём. Только мне нужно сначала кое-что оставить в камере хранения, на вокзале «Франция»… Подождёшь меня? Я мигом.

Бульвар Рамбла – пешеходная аллея с роскошными платанами и проезжей частью по обеим сторонам – давно превратилась в городскую сцену, растянувшуюся приблизительно на полтора километра от набережной у моря до центральной площади Каталония. До отказа заполненная интернациональной толпой, Рамбла жила на полную катушку. Тут была масса любопытного: киоски с цветами, журналами и сувенирами, площадки для перформанса артистов, свободные художники у мольбертов, мини-концерты бродячих музыкантов… И ещё, как предупредил Хосе, здесь незримо сновали вездесущие воры-невидимки.

Но на этом совершенно не хотелось концентрироваться.

– Попей воды из этого фонтана, – предложил Хосе. – Это знаменитый фонтан «Каналетас». По преданию, кто из него попьёт, обязательно вернется в Барселону. Не знаю, как ты, но я бы хотел, чтобы ты вернулась…

Высокий фонтан, похожий на фонарь, отделанный литьем – гербами, листьям, фигурами, состоял из четырёх кранов крест-на-крест. К нему подходили люди – кто с бутылкой, кто просто так – и пили, мечтая, ещё не уехав, опять побывать в Барселоне.

Я присоединилась.

Неподалеку продавали всякую всячину, вплоть до живых кроликов, хомяков и птиц. Попугай «какаду» в клетке обращал на себя внимание необычным оперением – серый с сиреневым, будто его кисточкой раскрасили. Но это ещё что!

Стоило мне удивлённым возгласом отреагировать на его нестандартный окрас, как попугай пристально на меня посмотрел, крутанул черным глазом и сказал по-русски: «Пр-ривет!»

Придя в восторг, я протянула к нему руку, чтобы через прутья клетки коснуться перьев. Птица трепетно ухватилась за мой указательный палец одним из своих, покрытых сухими чешуйками, и стала держать, будто жених – пальчик избранницы. Скошенный в мою сторону глаз сверкал, как сверкали ночью глаза Марко…

На балконе близлежащего жилого здания, как на трибуне, стояли два парня. Один, голый по пояс, лениво поигрывал на гитаре, у другого на плече сидела ворона. Парни смотрели на Рамблу сверху, картинно вливаясь во всеобщий праздник. Здесь все были повязаны весельем.

Возле «живой скульптуры» толпился народ.

Толстый, белый, закамуфлированный под алебастр «амур», с круглой головой в напудренных кудряшках, держал в руках сердце – бархатное, пухлое, словно насыщенное кровью. Его безжалостно пронзала золочёная стрела не первой покраски.

Амур улыбался намалёванными губами «бантиком» и прикладывал сердце к груди утрированно-театральным жестом.

Люди добродушно смеялись, фотографировались с амуром и бросали монеты.

Тот радовался, как ребенок, бросался обниматься, «пульсировал» сердцем и даже постанывал вслух прокуренными связками.

Я протянула Хосе фотоаппарат. Он с готовностью навёл объектив.

Мы с Амуром позировали в профиль, вытянув друг к другу губы трубочкой.

На прощание я помахала любвеобильному труженику рукой. Тот сдвинул брови, протянул ко мне обе руки в уже засаленных от усердия перчатках и, изображая полнейшее отчаяние, бросил сердце на асфальт, вместе со стрелой. Подхватывая игру, я погрозила ему пальцем, как Мальвина капризному Пьеро. Амур якобы понурился, обыгрывая новый поворот сюжета, поднял сердце, отряхнул, как подушку, и снова приложил к груди, «пульсируя» им. Я издалека показала ему большой палец – так держать! Не жалей стрел, Амур! Зажигай сердца любовью!

Худенький, жиденький «Чарли Чаплин», стоя на подставке, как ребёнок на табуретке, пел на русском языке песенку «Чунга-Чанга, синий небосвод»! Лёгкий акцент не портил исполнение, а лишь добавлял шарма.

«Чаплин» вдруг обратился к проходящей маленькой девочке:

– Матрёшка, как дела?

Русский язык теперь в Европе – не редкость. Но слышал бы это настоящий Чаплин, он бы, как минимум, удивился.

– Чарли, а дальше слова знаешь? «Чунга-Чанга»…

– Знаю. «Чунга-Чанга, лето