Большая книга ужасов – 68 (сборник) - Елена Арсеньева

Выходит, Ульяна не виновата в том, что она ведьма? Выходит, во всех ее злодействах виновата Марфа Ибрагимовна? Жаль… она была такая красивая, ну такая красивая в молодости! И все-таки хоть немного, но помогла Ваське!

Но может быть, и она стала ведьмой из-за чьих-то происков? И, значит, не так уж виновата?

– А как сделалась ведьмой Марфа Ибрагимовна? – спросил он.

– Ну, это ведьма природная! – зло сказала Ульяна. – Вон Кузьмич не даст соврать!

– Что значит – природная? – не понял Васька.

– А вот что. Если у колдуна родится дочка, и она тоже дочку родит, а та – еще одну, а та девка тоже девку родит, вот она на возрасте сделается природной ведьмой, – пояснила Ульяна. – И она из всех ведьм будет самая злющая!

Васька задумчиво кивнул.

«Ну это все равно как родиться с веснушками или, к примеру, кривоногим. Против наследственности не попрешь! Марфа Ибрагимовна тоже не виновата, что ведьмой родилась!»

– Премного пакостей ведьма Марфушка в своей жизни натворила! – донесся до него сдавленный голос банника.

Ульяна, спохватившись, убрала ногу с лаптя, и Кузьмич наконец свободно вздохнул.

– Бедняга Кузьмич, ты от Марфы Ибрагимовны так же сильно пострадал, как я, – печально сказала Ульяна. – Как бы мне хотелось исправить то зло, которое она людям причиняла!

– Ну так исправьте! – вскричал Васька. – Например, превратите банника в человека! Вы можете?!

– У меня одной не получится, слабовата я против ее заклятий, – покачала головой ведьма Ульяна, – но все вместе мы сладим. Тут главное, чтобы заговорные слова от самого сердца шли! Ты же всем сердцем хочешь, чтобы Кузьмич человеком стал?

– Конечно! – горячо ответил Васька.

– Да разве возможно это? Больше чем полтораста лет с тех пор прошло, – усомнился банник.

– Ничего! – горячо воскликнул Васька. – Мы попробуем! А вдруг получится?

– Ну давайте, пробуйте! – нерешительно согласился Кузьмич.

– Надобно в твою баню вернуться, – деловито сказала Ульяна.

А потом она подхватила Кузьмича и лапоть свободной рукой – и сделала шаг. Только один небольшой шажок – а они уже оказались возле баньки!

– Теперь дозволь мне, Кузьмич, туда войти, – сказала Ульяна.

Бывший знахарь ударился оземь и покатился кубарем вокруг своего жилища, потом вскочил на порожек, трижды топнул одной ногой, другой, пробормотал что-то неразборчиво – и развел руками:

– Теперь заклятие снято! Входи!

– Спасибо, Кузьмич, – вежливо ответила Ульяна и, пригнувшись, вошла в баньку.

Огляделась, взяла ковшик и сказала:

– Я буду трижды переснимать с каменки воду, а ты, Васька, громко повторяй слова, которые нашепчу. Только слушай внимательно, ничего не пропусти! Кузьмич, вот сюда ложись!

Тот взобрался на лавку и вытянулся во весь своей небольшой росточек. Глаза его встретились с Васькиными, и Кузьмич шепнул:

– Спасибо, брат ты мой!

Ульяна улыбнулась, взглянув на них, потом зачерпнула в ковш воды из кадки и выплеснула на холодную каменку. При этом умудрилась так проворно подставить ковш к каменке, что вода снова в него стекла.

Это она проделала трижды, едва слышно бормоча слова, которые Васька повторял во весь голос – как мог громко:

– Как на каменке на матушке подсыхает и подгорает, так на рабе Божием знахаре Кузьмиче пускай подсыхает и подгорает! Иди, изурочье, вон, банник под лавку – человек на лавку!

Выплеснутая в последний раз на холодную каменку вода зашипела, словно та была раскаленной, от нее клубами повалил пар, да такой плотный, что на миг все в бане им заволокло, однако тут же пар снова втянулся в каменку, и Васька увидел…

…Васька увидел, что на той лавке, где только что лежал банник Кузьмич, теперь лежит… черный, изъеденный временем скелет! А в следующий миг банька рухнула – и все обратилось в прах, и ее обломки, и скелет – все исчезло в черной мгле, которая вилась по огороду и хохотала… злорадно хохотала голосом ведьмы Ульяны!

Тимофеев-старший отер глаза рукой и снова прочитал надпись на кресте, который только что воздвигся на кладбище.

«Знахарь Кузьмичъ», – вот что было там написано!

Но ведь предок Тимофеева говорил, что Кузьмич не умер, что он мается в образе какого-то банника!

– Знахарь Кузьмич? – изумленно проговорил он.

– Знахарь Кузьмич? – раздалось такое же изумленное восклицание из могилы. И вдруг тяжелым эхом отозвался им чей-то голос:

– Кто кличет меня из мира мертвых и мира живых?

– Это я, Петр Тимофеев, – нестройным хором ответили предок и потомок. – Как ты сюда попал, Кузьмич?!

Некоторое время царило молчание, потом последовал глубокий вздох – и Кузьмич проговорил:

– Понимаю… теперь вижу вас и все понимаю… Один из вас в могиле лежит, другого ведьма Ульяна хочет туда живым положить? Эх… А я-то думал, злей да хитрей Марфушки нет на свете ведьмы! Что и говорить, Ульяна ее перещеголяла. Эк она нас вокруг пальца обвела, какой добренькой скинулась… а мы, два дурня, поверили! Мне-то ничего, мне давно пора в земелюшку, мне лучше в могиле лежать, чем в образе нечистой силы добрых людей пугать, да только мальца жалко. Один он теперь, один – против всей ведьминской силы! – вздохнул Кузьмич и вдруг воскликнул с тревогой: – Но тише! Слышите, вихри воют, ветры шумят? Ульяна сюда летит, тварь черная, ворона проклятая! Если хотите от нее избавиться, не мешкайте: делайте что скажу! Ты, младший Тимофеев, крещеный ли?

Тимофеев-старший не сразу сообразил, что знахарь обращается к нему.

– Крещеный, – выпалил наконец. – Вот и крестик ношу.

– Это хорошо, – одобрил Кузьмич. – А ты, Петр-старший? На тебе ли твой тельный крест? Не истлел ли гайтан?[7] Не смешался ли крест с прахом?

– Плоть истлела, а кипарисный крест мой цел, и гайтан цел, – отозвался предок Тимофеева, и в голосе его прозвучала гордость. – Неужто забыл, Кузьмич? Ты же сам их от тлена и гнили заговаривал! Не помнишь?!

– Может, и помню, – проговорил Кузьмич. – Да вот только с годами позабывать стал, что помню, а что нет. Но не о том сейчас речь! Меняйтесь крестами! Не медлите!

– Как же? – удивился Тимофеев-младший. – Тот крест ведь в могиле лежит, а мой на меня надет, как же нам поменяться?

– Экий ты непонятливый! – проворчал Кузьмич. – Сними крест да в могилу и опусти, а Петр-старший тебе свой передаст, всего и делов-то!

Тимофеев-младший расстегнул цепочку, снял с шеи свой серебряный крест и вдруг ощутил себя страшно одиноким и беспомощным. Ему стало куда страшней, чем было раньше, хотя, казалось, страшней некуда!

Он склонился над могилой своего предка, сжимая крестик в кулаке, – и снова увидел кипение тьмы в земляном провале.