Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время - Ив Аман

Страна уже мало-помалу шла к плюрализму мнений, но руководство от коммунизма все еще не отказывалось, и все коммунистические символы оставались на прежних местах. Так вот — юмор Провидения и знак ненадежности ситуации — в Доме культуры завода «Серп и Молот» он провел цикл лекций по истории религии. Или еще, он выступал на сцене, где из конца в конец был протянут плакат с лозунгом: «Дело. Ленина будет жить в веках!» Дважды отец Александр участвовал в диспутах с атеистическими пропагандистами, но они были столь бесцветны, ничтожны и нелепы, что больше никто не рискнул повторить этот опыт.[242]

В октябре 1988 г. одна из его статей впервые появилась в «светском» журнале (то есть изданном не патриархией). Вслед за этой публикацией в 1989 и 1990 гг. было напечатано еще статей тридцать в самых разных видах прессы, включая журналы с очень большими тиражами. И все-таки при жизни ни одна из его книг в России издана не была. Некоторые недоуменно спрашивали себя, почему этого священника, о котором они никогда прежде не слыхали, приглашают выступать повсюду, почему у него такой успех и, наконец, почему он стал так популярен? В прошлом о. Александр много раз повторял слова отца Сергия Желудкова: «Самый трудный момент настанет для Церкви, когда нам все разрешат. Тогда нам станет стыдно, потому что мы не будем готовы „свидетельствовать“, мы к этому плохо готовимся…»[243] «Когда у нас будет что сказать, Бог даст нам трибуну и даже телевидение» — шутя, сказал он однажды.[244] Но он, как раз, был готов. Вся его пастырская деятельность, все книги, им написанные, накопленные за десятилетия знания подготовили его к этой встрече с советским обществом, когда это вдруг стало возможным.[245] А сколько было застигнуто неожиданным приходом свободы, совсем как неразумные девы из притчи: у них, пока они ждали жениха на свадьбу, погасли светильники, и тут он пришел.

Но вот телевидение действительно заинтересовалось вопросами религии. Что же оно показывало? Голубые купола в звездах, золотые ризы, хоругви, хоры, исполняющие великолепные песнопения, духовенство, произносящее елейные фразы, отлитые в риторические формы XIX века — напыщенные и возвышенно пустые. Смотря одну из таких передач, отец Александр прокомментировал: «Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого… И все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие-то моральные нормы. Обратите внимание — никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, вот и вся „духовность“. Должен сказать, даже и это может кончиться в любую минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой-то эрзац для бедных».[246]

Отца Александра тревожило то, что он видел в среде духовенства: все возраставшая тенденция, носящая характер тоски по прошлому, враждебности ко всему непривычному, антиэкуменические настроения и оппозиция к любой реформе. Это была реакция на деструкцию всех национальных ценностей коммунистическим режимом. Кстати, законная жажда обрести свои корни, утвердить их подлинность принадлежит не только православию, ее разделяют верующие всех религий в бывшем Советском Союзе. Но развитие этих тенденций чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего национализма с клерикализмом, когда смешивается православие с национальностью. Идеализируя прошлое, забывали, что Церковь XIX века несет на себе часть ответственности за катастрофу 1917 г. В прошедшие десятилетия Советская власть могла себе позволить радостно представлять Церковь в виде осколков прошлого мира.[247] Нет. Церковь не музей! В одной из последних проповедей отец Александр говорил, что он счастлив, что государство возвращает церкви верующим, их реставрируют, но добавил, что, если мы не обратим наши сердца, не изменим жизнь, они останутся пустой скорлупой.[248]

Тем временем зигзагообразно шла перестройка. Весной 1989 г. был избран новый парламент Советского Союза — Съезд народных депутатов СССР. Хотя коммунистическая партия сохранила свой монопольный статус, но впервые с момента установления Советской власти на одно место могло баллотироваться несколько кандидатов. Первая сессия, открывшаяся в июне, прошла очень бурно. Некоторые депутаты прямо обвиняли во всем коммунистическую систему. В течение пятнадцати дней жизнь, казалось, замерла: население застыло перед экранами телевизоров, заседания транслировались целиком. Однако перед этим в Тбилиси диким образом усмирили мирную демонстрацию над студентами, объявившими голодовку, учинили резню солдатскими саперными лопатками. Что же касается религии, тут власть снова заколебалась. В мае 1989 г. председатель Совета по делам религий Харчев был отстранен от должности, а идеологическая комиссия Центрального Комитета партии отклонила проект закона, имевшего целью либерализацию условий существования религиозных организаций. Закон о свободе совести будет, наконец, принят только в октябре 1990 г., месяц спустя после смерти отца Александра. Возвращение церквей продолжалось, хотя часто местные коммунистические власти всячески тормозили это и верующим приходилось объявлять длительные голодовки.

В октябре православная Церковь праздновала 400-ю годовщину установления Патриаршества на Руси. Впервые с 1918 г. торжественное богослужение проходило в Кремле, в Успенском соборе, после революции превращенном в музей. Патриархия тогда канонизировала патриарха Тихона. Надо сказать, отец Александр испытывал к нему особое глубокое почтение и регулярно поминал его на литургии.

На Пасху архиепископ Парижский кардинал Люстиже был с официальным визитом в СССР по приглашению Московской патриархии. По дороге в Троице-Сергиеву Лавру он настоял, чтобы остановились в Новой Деревне, и сам смог поговорить с глазу на глаз с отцом Александром. «Встретившись с отцом Александром Менем, — вспоминает кардинал, — с первых мгновений я почувствовал, будто знал его всегда как брата, как друга и понял, что отныне он мне станет близким навсегда. А между тем мы разговаривали всего лишь минут десять».

Говорили они по-английски, без переводчика. Французский архиерей сразу понял значимость отца Александра. «У меня создалось впечатление, что его жизнь больше чем моя насыщена Евангелием, которое мы проповедуем, и что она неминуемо является знаком возвещаемого Слова». Но такое служение возможно лишь при участии в тайне Креста. «Радость пасхальной недели, освещающая бедную паству, среди которой мы обменялись только несколькими фразами, была словно озарена сиянием тайны Креста». Когда они стали расставаться, кардинал сказал: «О, мы теперь уже встретимся только на небесах». Эти слова поразили отца Александра. Когда несколько дет позже спросили у кардинала, что он этим хотел сказать, тот пояснил: «Действительно, в отце Александре я увидел жизнь, принесенную в жертву, его самопожертвенную любовь ко Христу, в этом и была его отвага. Я не предсказал его смерти, я только сказал вслух то, что отец Александр уже узнал из слов Христа, обращенных к Петру: „Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь“.[249] Как милость Божью рассматриваю я эту необычную, короткую встречу — она является предчувствием в настоящем времени уже присутствующей полноты времен, кои грядут».

В конце октября отец Александр провел несколько дней у своей дочери, она с недавних пор жида в Италии. В силу необычайного стечения обстоятельств, он оказался в Риме, где должен был принять участие в одной конференции, именно в день смерти малой сестры Иисуса — Магдалены. Он еще раз с ней встречался в июле, во время ее последнего приезда в Россию. Он радовался, что оказался как бы представителем своей Церкви и своей страны на ее похоронах, потому что пример малой сестры имеет значение для всех: ее жизнь — чудесный урок. «Не отвлеченный, а жизненный, практический. Урок подлинного христианского милосердия и служения людям».[250]

В декабре 1989 г. смерть Сахарова погрузила страну в траур, огромные толпы людей пришли его провожать. В январе 1990 г. танки вошли в Баку, началось осадное положение. Затем — вновь рывок в сторону демократии, прошли внушительные демонстрации в Москве и других больших городах. В марте была изменена шестая статья советской Конституции о руководящей роли компартии. Прошли выборы в республиканские и местные советы. Среди новоизбранных депутатов появились новые люди, раньше не участвовавшие в политической жизни, и даже несколько священнослужителей.