Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945 - Петер Хенн

«Простроченная вершина должна продержаться до конца. Вся моя жизнь висит на этой полоске парусины. Левый и правый сегменты разорваны сверху донизу. Лишь две полосы, вокруг основания и сверху, удерживают их вместе. Если они по какой-то случайности не выдержат, то парашют свернется с резким треском, словно мышеловка. Шелк оторвется, и я останусь в воздухе с парой кусков тряпья, прицепленных к плечам. Все, что останется от меня, так это черный крест с моим личным номером, написанным белой краской».

Мой небольшой вес не создавал слишком большую нагрузку на парашют, и швы держались. Однако я еще не был в безопасности; вцепившись в стропы, я следил за приближавшимся морем. Я чувствовал, что скольжу по грани между двумя мирами, свободный от земного притяжения.

Когда вы сидите в кабине, то никогда не ощущаете, что покинули землю. Вы просто чувствуете себя отделенным, изолированным от внешнего мира несколькими полосками металла и стекла. Сегодня я знаю, что это означает.

Я попытался думать о чем-нибудь еще, чтобы собраться с мыслями, но преуспел в этом лишь частично. Мои ноги болтались в пустоте. Время от времени над головой раздавался угрожающий треск шелка.

Инстинктивно я приподнял ноги и согнул их в коленях. Благоприятный ветер теперь нес меня к берегу. Купол парашюта, вялый и рваный, наполнился и снова начал раскачиваться. Еще несколько километров, и я упаду на линии фронта. Если посмотреть трезво, то я еще могу стать лесорубом в Канаде.

Я терпеливо ждал, куда отнесет меня ветер. Я дрейфовал над заливом Неттуно в направлении Албанских холмов, быстро теряя высоту. Несколькими минутами прежде «Тандерболт» оставил меня. Он оказался в пределах досягаемости немецкой зенитной артиллерии, которая начала стрелять по нему. Время от времени снаряды разрывались неподалеку – доказательство, что ее огонь был неплохим. На высоте 450 метров купол еще раз «погас» и снова развернулся. У меня не было времени на размышления, поскольку земля, казалось, мчалась ко мне на полной скорости.

Я пролетел над высоковольтной линией, а затем увидел углубление в земле метра 4 длиной и метров 6 шириной, затененное большим пробковым деревом. Ясно, что дерево, ветер и парашют имели свое предназначение. Последний направлялся прямо к дереву. На этот раз это было не планирование, а настоящее падение. Подошвы моих ботинок задели ветки. Я подтянул ноги и прикрыл лицо руками. Внезапно мои ноги очень сильно ударились о ствол. Я ощутил острую боль в спине немного выше пояса и, открыв глаза, с удивлением обнаружил себя висящим в полутора метрах над землей. Купол застрял в ветках. Неожиданно я разозлился. Не думая я выхватил свой нож и перерезал подвесные ремни.

Это было то, чего я точно не должен был делать. Я упал и вывихнул себе лодыжку.

Цепляясь за ствол, я сумел подняться на ноги и отчаянно выругался.

Вообразите, уцелеть при падении с высоты 7300 метров, несмотря на разорванный в клочья парашют, и растянуть себе лодыжку, приземляясь с полутора метров! Я не заметил, как поблизости появились несколько любопытных итальянцев. Первый вопрос, который они задали, был: «Americano?»

– No. Tedesco[129].

Их лица вытянулись. Прислонясь к стволу дерева, я все еще держал нож в своей руке. Я должен признать, что выглядел не очень привлекательно с осунувшимся лицом и дикими глазами. Каждый раз, когда я опускал ногу на землю, это заставляло меня морщиться от боли. Должно быть, я казался сумасшедшим с ножом в руке. Мужчины отступили назад. Женщины остались стоять там, где стояли, дети прижимались к их юбкам и искоса смотрели на меня. Я задавался вопросом, как эти люди жили. Война для них, казалось, не существовала, а мы были лишь в двух или трех километрах от линии фронта.

В конце концов трое мужчин подошли ко мне и обрушили на меня поток итальянских слов, их которых я смог ухватить лишь пару: «madeletto» и «aviatore»[130]. Мое знание итальянского языка было крайне скудным. Однако я воспользовался случаем, показал на свою ногу и на парашют, застрявший в ветвях, и произнес искреннее «madeletto». Они сочувствовали мне. Наконец, я смог заставить их понять, что я не могу идти и они должны будут понести меня. Я был благодарен им. Когда они подняли меня, один из них начал жестикулировать как одержимый, указывая на что-то с другой стороны ручья, протекавшего через долину.

Они все умчались, словно стайка воробьев, оставив меня одного. Я спрашивал сам себя, что могло случиться, когда увидел, что они возвращаются с ослом.

– Это прекрасно. Я полагаю, что вы чертовски ленивы, чтобы нести меня. Осел прибыл как раз вовремя.

Я впервые засмеялся. Итальянцы усмехались и качали головами. Очевидно, что они не поняли ни слова из сказанного мной и помогли мне забраться на осла, который встряхивал ушами. Я был настроен довольно скептически и не слишком доверял своим спасителям. Осел пустился рысью. Постепенно я начал ощущать его костлявую спину и испытывать неудобство. Я хотел слезть, но итальянцы не позволили мне. Они относились к своей роли добрых самаритян очень серьезно, и всякий раз, когда я пытался слезть, заталкивали меня обратно. Каждый раз, когда я сердился, они смеялись и повторяли «Si, si», пытаясь в чем-то убедить меня.

«Без них не обойтись, – подумал я, – моя лодыжка вывихнута. Бесполезно спорить».

Наконец мы вышли к шоссе, и мне позволили слезть. Они дали мне немного вина, а я раздал детям несколько кусков шоколада, которые нашел в своем кармане.

Несколько минут спустя я увидел «фольксваген». Машина остановилась, и я сел в нее. Оглянувшись назад, я увидел, что дети залезли на дерево, чтобы стащить парашют в качестве трофея. Они перебирались с ветки на ветку, один из них упал и заплакал.

Я сказал водителю вездехода:

– Деревня сможет одеться в шелк. Я предвижу отличную коллекцию блузок и дамских панталон. Жаль, что купол разорвался.

– Откуда вы появились, герр лейтенант?

– Оттуда, – произнес я, показывая жестом понтифика в небо.

– Вероятно, неисправный двигатель.

– Может быть. Но было бы правильнее сказать – «Тандерболт».

– Здесь вы тоже должны соблюдать большую осторожность. Эти дьяволы летают на бреющем над дорогой и стреляют из пулеметов во все, что движется. Когда я еду, то всегда одним глазом смотрю назад и выше, а другим – по сторонам.

– Прекрасное занятие.

– Куда вы собираетесь направиться, герр лейтенант?

– В Тусканию.

– Вам повезло. Я еду в Витербо. Я – связной.

Когда мы достигли следующей деревни, я спросил:

– Как называется эта дыра?

– Ланувио. Янки развлекали сами себя тем, что использовали указатель с названием города в качестве мишени.

– О, и они разнесли его, не так ли?

Несколько часов спустя я прибыл на свой аэродром и был встречен Зиги.

– Что случилось? Ты повредил ногу?

– Я должен был выпрыгнуть с парашютом. Миленькое падение с 7300 метров. Я ошибся, а «Тандерболты» не промахнулись. У них позади было солнце, и они заметили меня прежде, чем я их. Другая группа сбила меня.

– Старик даст выход еще одной из своих вспышек ярости.

– Почему?

– Потому что твой самолет надо списывать.

– Ты можешь сказать ему…

– Он находится в столовой. Иди и скажи ему сам.

Опираясь на палку и хромая, я сделал несколько шагов и отрапортовал:

– Лейтенант Хенн вернулся из боевого вылета.

– Ну вы и деревенщина, а где ваш самолет?

– Одни куски, герр майор.

– А ваш парашют?

– Также одни куски, герр майор.

– Что вы подразумеваете?

Он широко открыл глаза, так же как сделал это несколькими месяцами прежде в своей палатке в Сан-Вито-деи-Норманни.

– Вам везет, молодой человек. Мы только что получили несколько новых «ящиков». Идите и выберите себе один из них.

– Невозможно, герр майор.

– И почему, могу я спросить?

Я улыбнулся и сделал несколько шагов, чтобы показать ему мою раздутую лодыжку.

– Сачок. Убирайтесь и отдыхайте.

– Как скажете, герр майор.

Я пошел в свою комнату, нашел там Зиги, сидящего на кровати и насвистывающего.

– Старик был очень любезен, Зиги. С чего ты взял, что он устроит мне разнос? Он даже не спросил, где меня сбили.

В ответ я услышал лишь мычание.

Я лег на кровать и обнаружил два ожидавших меня письма. Я посмотрел на конверты и сказал Зиги:

– Иди найди «шарлатана» и скажи ему, чтобы он пришел и перевязал мою ногу.

Пока его не было, я читал письма своей невесты. Она писала исключительно о пустяках, о том, что она делала, и о своих надеждах на будущее. Внезапно я не смог больше читать: мои нервы взяли надо мной верх. Я неожиданно увидел тень, пикирующую ко мне со стороны солнца. Пули забарабанили по моему фюзеляжу, а затем вся комната закрутилась в дьявольской сарабанде[131]. Кинопленка моего падения снова запустилась. Небо, земля, небо, земля… Я открыл глаза и оказался снова лежащим на кровати и смотрящим в потолок. Меня терзала одна-единственная мысль – я не должен закрывать глаза, иначе придется снова падать и слышать треск разрывающегося шелка, видеть растущую дыру, а затем землю внизу, протягивавшую ко мне свои руки.