В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

двух мирно беседующих братьев, я вдруг отчётливо ощутила весь ужас своего положения – защиты у меня нет. Предать меня могут даже самые близкие. От таких мыслей я похолодела. Если здесь, в кабинете одного из могущественных людей мира, так мало сочувствия, то что ожидать от его слуг, которые «сущие псы иногда»?

Разговор братьев тем временем крутился вокруг детей. Говорили о дочери Леонида Ильича, Галине, которая, живя в отцовской квартире на Кутузовском проспекте, вела свободный образ жизни – не приходила ночевать или приходила в непотребном виде. Романы её чередовались с неприличной быстротой. Зачастую действительность преувеличивалась за счёт сплетен и баек, но и горькой правды было достаточно.

Пользуясь моментом, дядя, под одобрительные взгляды отца, принялся меня воспитывать:

– Спрятались за наши спины. Мужей и любовников меняете, родину не любите, родителей не уважаете…

От такого ханжества я оторопела.

– Ты что, действительно уверен, что можешь упрекать меня во всех этих грехах? – удивлённо спросила я.

Вместо ответа он стал рассказывать о героизме советских женщин, сражавшихся на войне. Я не выдержала:

– Только фашисты и коммунисты отправляли молодых девушек на фронт. Их святая обязанность давать, а не отнимать жизнь.

При слове «фашисты» дядя перекинулся на Хельмута, назвав его «белокурым Фрицем».

– Он, между прочим, смуглый и синеглазый, как ты, – заметила я.

Дядя хмыкнул и ничего не сказал.

– И зовут его Хельмут, – добавила я, сама не зная почему.

– Слава Богу, что не Адольф, – с деланым облегчением ответил он.

– Не юродствуй, – разозлилась я. – Тебе это не идёт.

– Ладно, я распоряжусь, чтобы тебя не трогали, – примирительно сказал Леонид Ильич на прощание.

Когда при следующей встрече с дядей я, усмирив гордыню, стала его умолять не препятствовать моему выезду в Германию, он раздражённо сказал:

– Тебя выпусти, других, а там, глядь, мы с Косыгиным одни останемся, да и тот при случае удерёт!..

Менее чем через год Семичастный был отстранён от должности председателя КГБ, и на его место пришёл коварный и умный Андропов.

Как-то в 1970-е годы Леонид Ильич пригласил моего отца на дачу.

Я напросилась его сопровождать.

Дядя был в хорошем настроении, и мы прекрасно провели время. В тот вечер он был сентиментален и, неожиданно для меня, заговорил о своей фронтовой подруге Тамаре Лаверченко:

– Я ведь хотел семью из-за неё оставить. Но она решила расстаться. Узнав о её отъезде, я бросился на вокзал. Она стояла в вагоне у раскрытого окна, красивая, спокойная, родная…

Дядя откашлялся, явно скрывая волнение.

«Останься», – сказал я. Она молчала. Только покачала головой. Я не выдержал, бросился в вагон и целовал её как безумный.… Помню как бежал за уходящим поездом, потом сел на рельсы. Они гудели всё слабее и слабее… Я заплакал. Всё ушло – любовь, товарищи, моя молодость…

– Ты действительно её любил? – спросила я, сдерживая слёзы.

– Любил, – коротко ответил дядя. – Какое это было чудо, Томка моя! Благодаря ей и выжил… С ума сходил, от одного её голоса в дрожь бросало. Однажды вышел из блиндажа, иду по окопу. Ночь была сказочная, звёздная. Роскошь, одним словом. Слышу, она за поворотом с кем-то из офицеров разговаривает и смеётся. Остановился я и стою, как заворожённый, и такое меня счастье охватило, так сердце сжалось…

– А потом?.. Чувства прошли? – спросила я.

– Какое прошли! Я всякий раз, когда её видел, боролся с собой, чтобы не обнять и не прижать. Один раз не выдержал, схватил, стал целовать. Она еле вырвалась. Вот такая история.

Мы с отцом молчали потрясённые.

Я подошла и нежно обняла дядю…

По дороге домой отец сказал мне:

– Когда в августе 1944 года я приехал к брату в Карпаты, он познакомил меня с Тамарой и сказал, что после войны разведётся с Викторией и женится на ней.

Но брак этот не состоялся.

В 60-е годы Тамара Николаевна в разговоре с моей мамой однажды призналась, что во время войны сделала два аборта от Леонида Ильича.

– Зачем? – удивилась мама.

– С ребёнком мне бы пришлось уехать в тыл и оставить Леонида. Но главная причина – я не хотела рожать детей от женатого мужчины, – ответила Тамара.

И помолчав, добавила:

– Когда Леня узнал, что я сделала первый аборт, он заплакал. Второй я от него скрыла.

После войны, очевидно, по просьбе Леонида Ильича Тамара встретилась с Викторией. Когда она попросила у Виктории прощение за свой роман с её мужем, та поняла, что перед ней не только молодая и красивая женщина, но добрая и порядочная, и стала бить на жалость. Плакала, просила пожалеть детей…

И взяла клятву, что Тамара его оставит. Та обещала, о чём позднее очень жалела…

Я долго пыталась понять, почему Леонид сам не попросил развода у Виктории. Мой дядя был довольно отважным человеком. Всю войну провёл на передовой, водителем был лихим, ходил на кабанов, но в отношениях с людьми, как и мой отец, был трусоват, избегал конфликтов и выяснений отношений.

Он как-то сказал:

– Если мне нужно кого-то одёрнуть, я посылаю своего помощника Андрея Агентова. Этот если укусит, то кусок мяса вырвет. Я так не умею. Обижу кого-нибудь, потом весь день мучаюсь…

Однажды, на каком-то праздничном приёме, отец наклонился ко мне и сказал:

– Посмотри на пару, которая сейчас вошла. Это Тома с мужем, боевая подруга Лёньки. Я к ним подойду, а ты понаблюдай. Брат был сильно в неё влюблён, просто с ума сходил.

Я знала из семейных разговоров о Тамаре и не без любопытства принялась её разглядывать. Рядом с седым представительным мужчиной в генеральской форме стояла обаятельная, полноватая, но всё ещё стройная женщина в элегантном вечернем платье, с красивой причёской. В глазах её, в улыбке была неповторимая прелесть, и мне стало понятно, почему дядя так был в неё влюблён.

Увидев Якова Ильича, она вспыхнула, и радость осветила её лицо. Отец пожал руку генералу, хотел было поцеловать руку Тамаре, но она вдруг порывисто, не по-светски обняла его и сердечно расцеловала.

Они беседовали долго, и отец вернулся ко мне растроганный.

– Только о Лёне и расспрашивала, – сказал он и вздохнул.

* * *

Подали чай.

– Скажи, пожалуйста, – спросила я дядю, – зачем тебе нужно было забираться так высоко?

Отец толкнул меня ногой под столом, но Леонид Ильич, неожиданно улыбнувшись, ответил:

– Я люблю политику. Это единственное, в чём я разбираюсь и что могу делать в жизни.

– Ты не понял, – прервала я его. – Я спросила, почему нужно было забираться так высоко? Ведь это лишало тебя свободы… Свободы выбора, – добавила я.

Леонид Ильич молчал. У меня было такое чувство, что сам он никогда не