Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо - Эрнст Юнгер

Итак, в ситуации, когда новые силы появляются на сцене под незнакомыми масками, — наше сознание само вяжет для них капюшоны и шапки-невидимки — в этой ситуации, как в сумерках, дух узнает о масштабах своей ответственности. Он не вправе ограничиваться контролем, который предлагает ему наука. Для него важно нечто совсем иное: пробуждение и отвага.

Юберлинген

Здесь, наверное, будет уместно еще раз коснуться тех самых верхних слоев, о которых упоминалось в «Каменистом русле». В ретроспективе мне кажется, что эта форма — форма коллекционирования отдельных моделей — наиболее соответствует нашему занятию. Благодаря своему стенографическому характеру она овладевает богатством вскрытых пластов, если брать это слово в геологическом смысле.

В то же время этой процедуре должна соответствовать такая проза, которая обладала бы большой пробивной силой. Дух языка обитает не в словах и образах — он пронизывает атомы, которые оживляет неведомый ток, собирая их в магнетические фигуры. Только так он способен постичь единство мира по ту сторону дня и ночи, сна и действительности, географических широт и минувших эпох, друга и врага — во всех состояниях духа и материи.

Юберлинген

Изречение Гесиода о том, что боги прячут от людей пищу, я услышал довольно давно, так что смысл его стал ясен мне еще до того, как подтвердился на опыте. Вдобавок я нахожу все более явные подтверждения его правоты, причем именно там, где, казалось бы, ни в чем нет нужды.

В качестве примера можно было бы привести человека, который собрал очень богатый урожай и готов скорее раздать часть плодов, нежели снизить цену. Причины этого кроются гораздо глубже, чем принято считать; очевидно, речь идет о некоей врожденной слепоте всей породы торговцев. Она налицо в тех случаях, когда форма хозяйствования изменяется, а блага по-прежнему утрачиваются, причем в условиях уже не индивидуальной, а плановой экономики, скажем, при неправильном распределении. Даже при относительно небольшом улучшении, известном ныне под именем конъюнктуры, преобладают неблагоприятные последствия. Неожиданный приток крупных сумм денег — предмет мечтаний множества людей — столь же редко приносит счастье. Хорошо известны низменные чувства, охватывающие старателей при виде золотоносных жил, — угар, за которым следуют убийства и насилия, а затем бессмысленная растрата богатства. Человек должен искать пищу и добывать ее своими руками; но если ее по-настоящему в избытке, человек приходит в смятение.

В сфере науки скудость наших усилий тоже бросается в глаза. Здесь мы уподобляемся не столько слепцам, сколько глухонемым, которых какой-то шутливый господин пригласил на грандиозное оперное представление. На сцене мы видим целый ряд примечательных событий и, в конце концов, улавливаем их связь с движениями, производимыми оркестром. Мы делаем огромное множество проницательных и небесполезных наблюдений. Однако от нас навсегда будет скрыто, что все описываемое и выстраиваемое нами — стихии, атомы, жизнь, свет — обладает собственным голосом. Да, если бы мы могли слышать этот голос, мы могли бы летать без самолетов, а тела были бы для наших глаз прозрачны без рентгеновских лучей.

И все же иногда в нас рождаются бурные фантазии такого рода: мы мечтаем, как с помощью машин будем доить вселенную. Даже Шопенгауэр предавался подобным грезам, надеясь, что их работа предоставит человеку досуг и тем самым больше возможностей для созерцания. На это следует возразить, что внезапный прирост новых сил и методов, подготавливаемый естественной наукой и реализуемый техникой, проносится как ураган, а потом бесследно исчезает. Возникает впечатление, что огромное войско людей, задача которых — обеспечивать нас ботинками и сапогами, за последние сто лет не только не уменьшилось, но стало еще больше. И без сомнения, работы у них тоже прибавилось по сравнению со старыми корпорациями времен Якоба Бёме или Ганса Сакса, ибо увеличение досуга противоречит смыслу механики. Она не только будет все крепче привязывать к себе рабочую силу, но и заставит отдельного человека еще тщательнее экономить пищу.

Отсюда следует, что в каждом просчитанном до мельчайших деталей предприятии, например в больших гостиницах, ощущается нечто вроде голода, не исчезающего даже тогда, когда всего имеется в изобилии. Когда государство вынуждено распределять пищевые продукты, могут возникнуть чувство голода и паника при полных хранилищах. А совершенное насыщение сопровождается ощущением, что на столе разложено больше, чем могло бы быть съедено. Этим объясняется успокоительное воздействие натюрмортов, а также всех тех блюд, которые, как фрукты или десерт, относятся к разряду демонстративных. В кладовой одного норвежского хутора местный крестьянин застал меня за разглядыванием полных бочек с молоком, припасов черствого хлеба, ветчины, колбасы и вяленой рыбы и произнес: «Maat for et aar», то есть: «Еды на целый год». Среди потоков масс, наводняющих наши города, такого о себе не могут сказать даже самые богатые люди. Всех их от нужды отделяет лишь узкая черта, и иногда, когда понимаешь это, тобой овладевает вселенский страх; нечто подобное бывает при виде китайских рек, несущих свои воды меж высоких, возведенных среди полей дамб.

Поэтому справедливы слова Гесиода о том, что на нашу долю приходится скупой урожай, — и это в мире, полном щедрых даров, где единственный день в году, проведенный в трудах, кормит все остальные. Это заветная цель нашей науки, которая стремится превратить дерево в хлеб, а атомы — в силу. В таких и, пожалуй, еще более смелых попытках нет ничего утопического, напротив, здесь кроется вера в способность человека преодолеть нужду. Но если подобные искусства приносят плоды, то непредвиденные обстоятельства вновь восстанавливают исходное равновесие — например, увеличение количества пищи увеличивает число едоков или прирост новых сил дает средства для ведения войны. Марс — ненасытный пожиратель богатств этого мира.

Правда, изречение Гесиода, подобно Луне, обращено к нам лишь знакомой стороной. Оно предполагает, что избыток существует и им распоряжаются боги. Жизнь таит в себе два направления: одно ведет к заботе, другое — к избытку, окруженному жертвенными огнями. Наша наука по своему устройству подчинена заботе и отвращена от праздничной стороны; она неразрывно связана с нуждой, как измеряющий — с мерой, а считающий — с числом. Оттого нужно было бы изобрести науку об избытке, если только она уже не существует с давних пор, ибо эта наука есть не что иное, как теология.

Стало быть, мы находимся в странном положении, о котором, тем не менее, можно говорить лишь с большой осторожностью. Едва ли мы воспринимаем наш мир как айсберг, возвышающийся над поверхностью лишь своей малой частью. Правда, наши формулы становятся все более лаконичными, кристальными, строгими, и уже недалек тот день, когда наука в некоторых областях скажет свое последнее слово. И все же она никогда не обретет высшей способности — способности постигать избыток. Здесь в дело должна вступить теология, новая теология с описательным характером. Ее задача — именовать образы, известные нам с давних пор. И эти именования будут заключать в себе познание, узнавание и светлую радость.

Гослар

Даже в повседневной жизни мы обнаруживаем весьма тонкое чувство символических значений, и зачастую мы описываем удивительные траектории, пытаясь отыскать смысл окружающих нас плотным кольцом вещей в истории древних народов, в далеком прошлом. Проходит немало времени, пока мы понимаем, что глаза — лучшее наше подспорье и что достаточно завернуть за угол, дабы воочию увидеть все эти странные вещи.

Так, мужчина, входящий в определенные магазины, скажем, в овощную лавку, ощущает легкий налет неприличия, лежащий на всем, к чему притрагивается женщина. Такого рода магазины и мелочные лавки нередко попадаются в старых переулках, и продавцами в них, как правило, работают женщины. Входя в подобные лавки, сразу ощущаешь какое-то отчуждение, чувствуешь себя как-то неловко в окружении женщин, занятых своим привычным делом. В таких местах как раз и рождается fama(Слава (пат.)) — женская альтернатива газете и политике. Исчезают малейшие сомнения в том, что все происшествия разбираются здесь гораздо дотошнее, оживленнее и в то же время загадочнее, чем в разговоре политиков. Прежде всего здесь отсутствуют общие фразы: замечания никогда не имеют в виду отвлеченные понятия, а касаются только лиц и деталей. Иногда показывается и муж торговки овощами, нередко имеющий черты гнома и занятый какой-нибудь второсортной работой. Можно видеть, как он таскает в кладовую тяжелые мешки; а поскольку ему доверена та часть торговли, которую нужно вести за стенами лавки, то он возит товары на маленькой тележке. Сама лавка обычно находится в глубине дома, в подвальном помещении с немногими окнами и маленькими витринами, где предметы разложены так же небрежно, как на алтаре походной церкви. Основной запах — это интенсивный запах земли, исходящий от даров Цереры. Бросается в глаза и то, сколь незначительная роль отведена весам. Гораздо чаще плоды продаются не на вес, а поштучно, пучками, веночками, букетами или отмеряются кружками. Также всюду проглядывает недоверие к десятичной системе, используются старые меры — дюжина, мандель, копа. Меры объема имеют такие названия, что их никогда не запомнишь. Деревянные инструменты преобладают над железными, ножом орудуют редко.