Зонт Святого Петра - Кальман Миксат

— А ну, конь моя лошадь аль не конь? Мадам Крисбай испугалась, завизжала, винный перегар, которым пахнуло изо рта возчика, чуть не довел ее до обморока.

— Господи боже мой! — простонала она умирающим голосом. — В какую страну я попала!

Но кроткая госпожа Мравучан, как выяснилось, могла быть и очень воинственной.

— Конь ли твоя кляча, я не знаю, — сказала она, — но вот что ты пьяная свинья, это я вижу!

И она так толкнула его, что возчик растянулся на улице, словно бревно. Но, и лежа, он продолжал рассуждать хриплым голосом:

— А вот сосед баит, что конь крив на один глаз. Это все глупости! Ведь одним-то глазом ту же дорогу видать, что и двумя…

Затем он кое-как поднялся и с бессознательной последовательностью пьяных попытался устремиться вслед за дамами, а мадам Крисбай, позабыв о своих ушибах, припустилась бежать, неловко до колен задрав длинную юбку, чтоб не запутаться в ней. Коробейники глядели ей вслед и, смеясь, показывали на тощие икры: «И как она, прах ее забери, бегает прытко на этаких ногах!»

Еще больше удивилась шедшая впереди Веронка, которая, заговорившись с Дюри, не заметила бестактности зойомского возчика и не знала, что и подумать при виде резвых скачков больной дамы.

— Мадам, мадам, что с вами?

А та, не отвечая, неслась прямо к воротам Мравучана, откуда, однако, тут же с душераздирающим криком шарахнулась обратно, насмерть перепуганная тремя огромными дворнягами, встретившими ее громким лаем. Она бы так и грохнулась в обморок, прямо на землю, если бы перед ней вдруг не вырос ожидавший гостей Мравучан, и она потеряла сознание уже в его объятьях.

Почтенный бургомистр держал ее на руках, и лицо у него было оторопело-беспомощное: он никогда еще не видел женщин в обмороке, и хотя слыхал краем уха, что в подобных случаях следует побрызгать их водой, пойти за водой не мог. Он хотел было ущипнуть ее слегка (от этого и мертвая женщина откроет глаза), но для щипка требуется мясо, а мадам Крисбай состояла из сплошных костей.

Поэтому, вооружившись христианским терпением, он предпочел ждать, пока подойдут остальные и приведут в чувство бедное нервное созданье.

— Ах, — снова и снова вздыхала мадам Крисбай, — в какую глушь я попала!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

БАБАСЕКСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

Я не собираюсь пространно расписывать все, что последовало дальше. Лишь у Христа было одеяние, обладавшее чудесным свойством расти вместе с ростом ребенка. Мантия, прикрывавшая тело Иисуса, когда он всходил на Голгофу, была все той же, какую он носил в детстве.

С тех пор не стало таких мантий (к великой радости портных), и только из-под руки романиста выходят иногда подобные чудеса; небольшой кусок материала, годный разве что на жилетку, вытягивается с помощью их пера до бесконечности.

Но я этого не люблю и быстро покончу с ужином у Мравучанов, который тем не менее был преотличный и превкусный, а если и нашлись недовольные, то это могла быть лишь мадам Крисбай, которая, отведав первого блюда — великолепного паприкаша из баранины, — сожгла себе рот.

— Ай, что-то кусается у меня в горле! — вскричала она.

Еще меньше понравилось ей второе блюдо — лапша с творогом, колупнув которую она с презрительной гримасой положила вилку:

— Mon Dieu![20] Да это просто какое-то мокрое нарезанное тряпье!

Бедная госпожа Мравучан была в отчаянии от того, что гостья ничего не ест. «Какой позор!» — причитала она и наконец принесла различные компоты, за которые мадам и принялась с завидным усердием. Как только желудок ее примирился с пищей, начала осваиваться с положением и она.

Да и пора было — ведь местный пастор-лютеранин преподобный Шамуэль Рафанидес и дьяк Теофил Клемпа всячески развлекали ее за столом: один слева, другой справа. Это даже в приглашении было оговорено: «Непременно приходите, среди гостей будет немка, ее нужно развлекать». Впрочем, они делали бы это и без предупреждения, просто из желания похвастать перед сенаторами, показать, как они искусны в изысканной немецкой беседе.

Мадам Крисбай нашла, что ее соседи — приятные люди, особенно когда узнала, что преподобный Шамуэль Рафанидес подумывает о женитьбе. Как? Значит, здесь священники вступают в брак? (Быть может, она попала не в такую уж скверную страну?)

Дьяк был красивее, но он был женат и староват малость. Его интеллигентное продолговатое лицо как бы продолжалось в длинной, черной блестящей бороде, которая прикрывала всю грудь: кроме того, он был не чужд остроумию, но только проявлялось оно в несколько странной форме, просачиваясь, словно пот или смола из грубого ствола дерева.

Мадам Крисбай часто смеялась над остроумными замечаниями, жаль только, что она не осмеливалась полностью отдаться позывам смеха: в горле все еще першило от проклятой паприки, или, во всяком случав, от ужасного воспоминания о ней. Ее желтоватое, словно воск, лицо временами краснело, и было заметно, как она силится сдержать кашель, являющийся не только предвестником старости, но к тому же и нарушением приличий.

— Э, пустяки, — ободряла ее госпожа Мравучан, — смелее, душа моя, откашляйтесь хорошенько! Кха, кха! Ни кашель, ни бедность не скроешь!

Чем дальше, тем лучше чувствовала себя мадам. Оказалось, что преподобный когда-то учился в Мюнхене и умел рассказывать маленькие анекдоты о тамошней жизни на местном мюнхенском диалекте, а это для мадам было истинным наслаждением.

Преподобный господин Шамуэль Рафанидес никоим образом не принадлежал к числу скучных попов, притворяющихся набожными. И хотя в Бабасеке очень популярна была словацкая поговорка: «Седи на фаре Рафанидес» (то есть «Сиднем в приходе сидит Рафанидес»), — так остроумно составленная Теофилем Клемпой, что звучала одинаково, как ее ни читай — слева направо или справа налево, — поговорка характеризующая преподобного как любителя посидеть дома, на самом деле он был полной противоположностью домоседам и вечно бродил да странствовал. Словом, у него была добрая кровь, а из прежнего церковного прихода (где-то в комитате Ноград) ему даже пришлось удалиться из-за какой-то романтической истории. Госпоже Мравучан была известна эта история, и женщину она ту знала, некую Бахо; глупая, видать, была особа — сама ведь и выболтала мужу, церковному старосте, о своих отношениях с пастором, — да и не велика красавица.

Вот что сказала о ней госпожа Мравучан, слово в слово.

— Дурак Рафанидес, что с ней связался. У некрасивой женщины не следует просить поцелуя, у бедняка — брать в долг: они тотчас начнут хвалиться этим.

Так заявила Мравучан, правда тут же добавив: «А только, если кто-нибудь на меня сошлется, я, конечно, отопрусь». Поэтому не ручаюсь, что госпожа Мравучан сказала именно так, — доказать-то этого я не могу!

Но в конце концов не все ли равно! Факт тот, что мадам Крисбай весело тараторила со своими соседями. Оба высокообразованных мужа улучшили ее мнение о нашей стране. Поистине, счастье, что она не понимала по-словацки и не могла слышать совсем уж будничной беседы, которую вели другие приглашенные представители высшего бабасекского общества. Конечно, они тоже умные люди, но на свой манер. Прекрасная Веронка не раз улыбалась их шуткам — она их еще не слыхала, — но местные жители издавна знали все застольное остроумие каждого из присутствующих: и привычку богатого мясника Пала Кукучки всякий раз, как подавали жаркое, вставать и хрюкающим голосом предлагать осушить поднятый бокал за его собственное здоровье: «Пошли, господи, здоровья мужу моей жены!» — и сто раз слышанный ребус коротышки помощника нотариуса, который сейчас — в сто первый раз — задал его барышне Веронке, стянув с пораненного (якобы на охоте) мизинца оберегающий ранку перчаточный палец: «Что это за город, барышня?» Кто ж тут догадается сразу, что речь идет о Кишуйсаллаше *. Впрочем, у коротышки помощника нотариуса в этот момент вряд ли болел мизинец, а вероятнее всего и вообще никогда не болел, перчаточный же палец он лишь для того и носил, чтобы иметь возможность загадывать барышням свой ребус.

Собственно говоря, желание описать подобный ужин, по сути дела, отчаянная дерзость. Ведь ничего достопримечательного на таких ужинах не происходит. Едят, пьют и расходятся по домам. Быть может, говорят о чем-нибудь интересном? Ничуть не бывало. Всплывает тысяча незначительных мелочей. Упаси господь напечатать это! А между тем в Бабасеке день за днем будут пережевывать все эти пустяки — например, как господин Мравучан пролил красное вино и оно растеклось по скатерти, как принялись посыпать пятно солью, а сенатор Конопка вскричал:

— Эге, соседушка, видать, крестины будут!

Госпожа Мравучан, конечно, зарделась. А Веронка, напротив, с невинным личиком спросила: