Гибель Иудеи - Элиза Ожешко

Она медленно подошла к нему, как бы для того, чтобы следить по его лицу, как он борется с собой, как у него разрывается сердце от сомнений.

Регуэль смотрел на нее с изумлением. В ее глазах была какая-то немая, полная ужаса мольба. Вероника, убеждавшая его жить для себя, казалось, ждала от него слова, которое разрешит сомнения в ее собственной душе. В первый раз с тех пор, как он увидел Дебору, Регуэль почувствовал, что не знает ее. Он ответил ей более резко, чем хотел.

— Родина для иудея самое великое — большее, чем для всех других народов, ибо наша родина — Бог. Когда опасность грозит родине иудеев, она грозит Богу, тому Богу, который вселил в наши сердца чувство любви. Защищая родину, я защищаю не только эту страну, ее леса и долины, реки и горы, не только Иерусалим, города и храмы, не только людей, населяющих святую землю; я вместе с тем защищаю и самое великое, все, что наполняет душу человека, — Бога и конечную цель жизни. Счастье мира держится верой в Бога.

Он сказал это без всякой торжественности, не возвышая голоса. Казалось, что слова медленно поднимаются из его души, что в них простая и понятная истина, которую не нужно даже доказывать.

Вероника с удивлением смотрела на него. Так вот что живет в той части его сердца, которая ей не принадлежит? Она хотела рассердиться на него и не могла. Кровь ее закипела от мысли о соперничестве, но это было соперничество с Богом. Никогда прежде она так ясно не понимала, что душа ее бедна духом, что жизнь беспощадной рукой отняла у нее то, что составило бы святыню ее высокого ума. Среди роскоши, пышной жизни, могущества и интриг она утратила то, что отличало иудеев: мысль о великом призвании человечества, о том, что выше временных целей Регуэль раскрыл пред ней бедность ее души. Она увидела границы своего могущества, но это не возбуждало в ней протеста. В ней проснулась нежная потребность женщины покорно прильнуть к возлюбленному, как плющ к дубу, и поднять на него глаза с доверием и восторгом. Рабство любви, которому она прежде подчиняла других, настало теперь для нее, и она отдавалась ему с блаженным чувством счастья.

Она подошла к Регуэлю, положила ему на грудь свою уставшую голову и сказала, вся дрожа от волнения:

— Прости, возлюбленный, что я тебя испытывала. Ты велик и силен. Не лишай меня этой опоры, не отталкивай меня. Ты видишь, я слабая женщина. Защити же меня, чтобы я не погибла в вихре, и поступи со мной по твоему желанию. Если ты останешься здесь, я буду сидеть у ног твоих, я буду служить тебе. Если ты уйдешь, дай мне следовать за тобой — к победе или к смерти. И то, и другое я с блаженством разделю с тобой.

Она наклонилась и поцеловала руку Регуэля. Бог и родина одержали в ней победу над соблазном власти.

Вероника долго потом помнила эту минуту. Никогда еще она не сознавала в себе такого подъема духа, как в ту минуту, когда покорила свою гордость.

Регуэль вернулся к себе, опьяненный счастьем. Будущее представало пред ним в сияющих красках. Ему предстояла борьба за святыню своего народа рядом с отцом, благороднейшим из мужей Иудеи, и с Деборой, благороднейшей из иудейских женщин. Дебора ему обещала на прощание, что она станет его женой, если Иоанн бен Леви одобрит выбор сына. Почему бы отцу не одобрить его? Прекраснее, чем Дебора, нет на свете женщины! Он быстро собрал те немногие вещи, что ему принадлежали. Эфиоп, их доверенный раб, принесет их к месту условленной встречи.

Регуэль должен был согласиться с Деборой — им не следовало вместе оставлять город. Римское войско было уже близко; быть может, даже воины Веспасиана уже рыщут в окрестностях. Легко мог найтись среди жителей или даже среди слуг Деборы предатель, который будет рассчитывать получить награду от римлян. Трудно предположить, что присутствие Регуэля в Цезарее Филиппийской осталось тайной, несмотря на все предосторожности. Веспасиан, как и Агриппа, не упустят случая захватить в плен сына их врага.

Условленным местом встречи был иорданский источник Там Дебора должна была ждать его. Эфиоп даст знак Регуэлю, когда оставит Бет-Эден. Им предстоит прекрасная поездка ночью, вдоль Иордана, такая же прекрасная, как и путешествие из Птолемаиды в Бет-Эден, может быть, еще прекраснее, тогда Дебора и Регуэль не были так близки друг другу. А потом Гишала, приветливое серьезное лицо отца…

Регуэль лег отдохнуть. Отъезд был назначен в час пополуночи, нужно было собраться с силами для предстоящего путешествия. Регуэль заснул, мечтая о блестящих глазах Деборы, с именем отца на устах, с надеждой и любовью в сердце.

На мече Хлодомара было написано: «Убить!»

Агриппа же писал в своем письме: удали все подозрительное.

Эфиоп прочел и то, и другое. Наступил час, которого он долго ждал. Он был обещан ему царем еще в Птолемаиде «Убить!» — он убьет, но не мечом. Слишком ничтожной и легкой казалась ему эта смерть. Сколько раз он умирал от внутреннего всепожирающего огня! Огонь! Теперь, когда это в его силах, он тем же отомстит своему врагу. Глаза эфиопа загорелись при этой мысли, и жестокая улыбка легла вокруг его сжатых губ.

Он только что вернулся от царицы. По ее приказу он принялся за ящики и сундуки, чтобы наполнить их драгоценными камнями и золотом. Вероника хотела примкнуть к восстанию со всем своим богатством. Пусть Рим узнает, что он потерял вместе с ней!

Эфиоп равнодушно перебирал сокровища. Что ему до всех драгоценностей мира! Глаза его жадно следили за тонкими пальцами, передававшими ему камни, и за ослепи тельно белой рукой, которая терялась в розоватой тени широкого рукава. Царица не обращала на него внимания и не посмотрела на него, когда он уходил. Она не видела странного блеска в его глазах. Она думала только о Регуэле.

За дверью он выпрямился и облегченно вздохнул. Затем он бесшумно пробрался через переходы дворца к комнате Регуэля, осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Его соперник спал. На лице его безмятежное выражение и губы его шептали лишь одно имя. Эфиоп не мог его расслышать, но все-таки понял, чье оно. Он усмехнулся, потом выскользнул из комнаты и по маленькой лестнице, ведущей вниз прошел в небольшой сарай, где были сложено просмоленное дерево. Прежде чем войти туда, эфиоп остановился и посмотрел наверх: окно Регуэля находилось как раз над ним…

Они прибыли к источнику Иордана — месту условленной встречи. На маленьком возвышении стояла царица, несколько поодаль — эфиоп с тремя лошадьми. Раб и царица смотрели вниз, на долину, расстилающуюся перед ними темной полосой в серебряном свете луны, белую извивающуюся дорогу, которая поднималась вверх из долины. По ней должен был приехать Регуэль.

Первый час пополуночи давно прошел, Вероника начала тревожиться, и с волнением следила за каждым движением на тропинке. Но камни на ней все еще однообразно блестели светом без теней. Регуэля все не было.

Вдруг эфиоп вздрогнул, и торжествующая улыбка показалась на его губах.

Над крышей, которая виднелась вдали, поднялось облачко, сначала незаметное, исчезающее в тонком световом покрове луны, но оно становилось постепенно темнее и темнее и превратилось наконец в резко очерченный поднимающийся вверх столб дыма, и вдруг яркое пламя пробилось снизу, сквозь серые клубы дыма, освещая их кровавым заревом. Огненный язык лизнул темное небо, за ним последовал другой, третий и наконец сплошное пламя заслонило крышу — Бет-Эден горел.

Эфиоп подошел к царице и коснулся ее руки. Она вздрогнула и обернулась к нему, как бы очнувшись от сна Он опустил глаза, чтобы сиявшая в них радость не выдала его, и показал на Бет-Эден. Вероника взглянула в ту сторону и отшатнулась. Бет-Эден горел! Регуэль! Она прижала дрожащие руки к вискам и закрыла глаза, чтобы не видеть губительного пламени. Но вдруг у нее мелькнула мысль: быть может, еще не слишком поздно! В одну секунду она подбежала к лошадям и взвилась на свою лошадь, ухватившись за ее гриву, помчалась вниз.

— Регуэль! — звала она, несясь вперед.

За ней погнался на другом коне эфиоп. Глаза его были широко раскрыты и сияли радостным блеском; сквозь стиснутые зубы слышался злорадный смех.

Лев отважился на первый прыжок.

Регуэль проснулся. Ему казалось, что чья-то тяжелая рука схватила его. Веки так отяжелели, что он едва их смог поднять. Он не мог очнуться от страшного сна, который еще и теперь ясно стоял пред его глазами. Ему снилось, что возле него Дебора — его жена. Она нагнулась к нему, чтобы поцеловать его, но её прикосновение становилось все холоднее и холоднее, и вдруг лицо ее странно изменилось. Мягкие черты сморщились, глаза сузились и горели, кожа покрылась пятнами и сверкала, рот стал огромным и широко раскрылся; из глубины этой хищной пасти высунулся кровавый, длинный, раздвоенный язык. Это уже была не Дебора, а змея — страшное чудище, хитрый враг человеческого рода. Регуэль весь похолодел, волосы его от ужаса поднялись, он тщетно пытался крикнуть; и лежал, не в состоянии двинуться. Что-то душное окутывало его, странные тени носились пред его глазами, он не мог их рассеять, и вдруг, сквозь дым и удушье, прорвалось яркое пламя.