Герой иного времени - Анатолий Брусникин

Но сегодня Олег Львович ответил иначе, чем тогда:

- С точки зрения горца, мы, русские, - это Батый и Мамай в одном лице. Что мы сделали с той деревней, с полями и деревьями? А знаете, каково это - пробить колодец сквозь камни? По здешним обычаям, тот, кто испоганил колодец, карается высшей казнью - вечным изгнанием. Это у них хуже смерти.

- Но ведь они первые начали! Вольно ж им было стрелять!

- Можно подумать, нас сюда кто-то звал с нашими ружьями и пушками.

Мне захотелось разговорить его. Задание я исполнил, до прибытия батареи делать было нечего. Я стал горячо излагать резоны, оправдывающие наше завоевание Кавказа. Привел все аргументы, давеча названные Фигнером, еще прибавил от себя (самому понравилось), что здоровое, растущее государство вроде России подобно газовому облаку - оно занимает всё пространство, какое способно занять.

Он выслушал меня, пожал плечами.

- А я не понимаю, на что русским расширяться за пределы наших исконных земель? Зачем нам подгребать под себя инородцев и иноверцев? Чтоб они вредили нам, чувствуя себя людьми второго сорта? И главное, что за свет такой мы им несем? Можно подумать, что жизнь наша хорошо устроена, богата, привольна. Так вроде бы нет? Что ж мы тратим силы, жизнь самых здоровых наших мужчин не на укрепление своего ветхого дома, а на разрушение домов чужих? Если бы наша изба была красна, песни веселы, а мед сладок, соседи сами стали бы проситься под нашу руку.

- Нет, они захотели бы украсть наше добро!

- Так надо быть сильным, чтоб не совались, только и всего.

Слушая его, я диву давался, как может этот человек, во всем остальном такой умный, не понимать самых простых вещей и рассуждать, будто ребенок.

Но доспорить не пришлось - на опушку уже выезжали артиллерийские упряжки.

С полчаса пушки стреляли по деревне 18-фунтовыми гранатами. Там взметались комья земли и обломки, рушились дома, в нескольких местах начались пожары.

- Пехота, вперед! - приказал командующий.

Снова по полю побежали солдаты. Я увидел среди них Стольникова в его неуместном наряде. Базиль шел по полю, сшибая стеком репейники. Должно быть, он чувствовал себя разочарованным - никто рядом с ним не падал. Аул безмолвствовал.

- Прекратить обстрел! Их уж нет, трам-татам! - ругался Фигнер. - И значок Хаджи-Мурата пропал! В кошки-мышки они с нами играют, что ли?

Наскоро был созван совет. Все лучшие офицеры придерживались одного мнения: семиаульцы будут отступать от деревни к деревне, чтобы дотянуть до темноты. Тогда все население, забрав имущество, какое сможет унести, уйдет.

- Куда, по восточной дороге? - спросил майор Честноков. Не знаю, где он был раньше - на поле я его не видал. На совете, однако, он стоял прямо за спиной у командующего. - Ну и пусть себе. Попадут под огонь нашей засады.

На него поглядели так, будто он сказал что-то неприличное.

- Если дыма на горе не было, а Хаджи-Мурат в долине, очень вероятно, что засадный отряд обнаружен и истреблен, - сказал командир авангарда то, что считалось фактом почти несомненным, но до сих пор не проговаривалось вслух.

Жандарм скис и отступил в тень.

- Они меня от аула к аулу, как осла на поводке, водить вздумали? - вскричал Фигнер. - Как бы не так! Сейчас едва за полдень. Времени до сумерек еще много. Диомид Васильевич, - оборотился он к своему помощнику, молодому генералу, известному на весь Кавказ храбрецу (он года три спустя сложил-таки голову под чеченскими шашками), - они лесом к третьей деревне отступают, а вы возьмите казаков с драгунами и ударьте по четвертой, в обход. Вот здесь на карте балка обозначена.

Широкий овраг действительно очень кстати пересекал эту часть долины, давая возможность скрытно выйти к Шуурде, четвертому из селений Семиаулья.

Дело обещалось лихое, я вызвался участвовать. К моему удивлению, со мной отправился и Никитин. Вероятно, ему надоело сидеть без дела.

Мы шли рысью, без остановок, и все-таки чуть не опоздали.

Вынесясь из впадины наверх, я увидел, как по ту сторону деревни к лесу уходит гурьба народу. Там были телеги, запряженные волами, стадо коров, отара овец. Над дорогой колыхалось, посверкивая на солнце, большое облако пыли.

- Третий аул, стало быть, уже пуст. Александр Фаддеевич был прав. Но тут мы им хвост прищемили! - Генерал азартно хлопнул себя по ляжке рукою в белой перчатке и тонким, визгливым голосом закричал. - А ну, ребята, руби их!

Два эскадрона и две сотни, то есть с четыреста конных, вынеслись на ровное место и пустились вдогонку - казаки с улюлюканьем, драгуны с криком "ура!". Я старался не отставать от командира, который бешено размахивал шашкой, и тоже орал во всю глотку.

От удаляющейся толпы отделилась группа, человек двадцать, и побежала нам навстречу. Вот они остановились, вытянулись в цепочку плечо к плечу, нагнулись и произвели какую-то непонятную мне манипуляцию, после чего упали в траву и открыли огонь.

Стрельба была меткой. Головные кавалеристы начали осаживать коней, никто не хотел лезть вперед на верную смерть. Наши тоже стали стрелять из ружей и карабинов - не спешиваясь, с седла.

- Отставить! Отставить! - метался меж ними генерал. - Их так не возьмешь! Больше народу потеряем! В клинки надо!

Пальба с нашей стороны прекратилась, ряды выровнялись.

Перестали палить и залегшие горцы. Оттуда донеслись звуки заунывной песни. Я подумал, что ослышался.

Так я впервые увидел изготовившихся к смерти мюридов. Они связались ремнями, чтобы ни у кого не возникло искушения спастись бегством, залегли и стали петь прощальную песню.

Звучала она не долее минуты. Генерал дал приказ, и мы сломя голову пустились вперед. Ударил последний залп, над головами пеших засверкала сталь, и скоро всё было кончено. Я не совался туда, где шла рубка, - через крупы казачьих лошадей все равно было не протиснуться.

- Это было только начало. Глядите. - Олег Львович, бывший все время рядом со мной, но не обнажавший шашки, показал на опушку.

Там выстроилась новая вереница бойцов. Связалась вместе, залегла.

Еще дважды пришлось нам ходить в сабельную атаку, теряя людей. Когда же мы добрались до леса, дальнейшее продвижение стало решительно невозможным: казалось, по нам стреляют из-за каждого дерева. Генерал велел остановиться.

- Не нравится мне всё это, - объявил он. - Хаджи-Мурат здесь, мы видели его значок. Значит, где-то должен быть и Шамиль. Как бы он не ударил нам в тыл или во фланг. Скачите, поручик, к Александру Фаддеевичу. Скажите, что я шагу не сделаю, пока не добуду "языка". Сами видели, из тех сорвиголов ни один живым не дался.

Он громко сказал окружавшим его офицерам:

- А что, господа, не угодно ль кому заслужить крест? Добудьте пленного, который объяснил бы, что за чертовщина тут творится.

Никто не вызвался - вояки были опытные, понимавшие фантастичность задачи. Иное дело я.

- Олег Львович, - зашептал я. - Давайте раздобудем "языка"? Поход провалится - нам награды не будет, а вам выслуга нужна!

- Пожалуй, - прикинув что-то, ответил он.

Я немедленно объявил генералу о нашем желании, попросив отправить вместо меня к командующему кого-нибудь другого.

- Пусть только доложат его превосходительству, отчего мне невозможно явиться самому, - скромно присовокупил я.

Вновь меня заставили снять мою белую фуражку и накинуть поверх мундира бурку.

- С Богом! Да поторопитесь, солнце ждать не станет, - напутствовал нас генерал.

Как берут пленных я, разумеется, не представлял и целиком полагался на Олега Львовича. Он относился к разряду людей, про которых думаешь, что они умеют всё на свете. И лишь когда мы углубились в густую чащу, я вдруг сообразил, что Никитин, как и я, никогда не бывал в этих местах.

- Откуда вы знаете, в какую сторону двигаться? - спросил я шепотом.

Едва мы отделились от отряда, вся моя бравада пропала. Я остро чувствовал враждебность окружавших нас зарослей, откуда в любую секунду мог грянуть выстрел. Надо сказать, что леса в тех краях нисколько не похожи на русские. Деревьев почти нет, одни кривые березки, зато повсюду густой кустарник, сквозь который ничего не видно. Каждый шаг, особенно конский, отдается треском и грохотом - то есть двигаться незаметно никак нельзя.

- Мы идем туда, откуда можно осмотреть долину.

Мой спутник показал на холм, видневшийся впереди. Мне стало странно, что я сам не додумался до такой простой вещи.

Чтоб подняться по довольно крутому склону, пришлось вести лошадей в поводу. Олег Львович в своих горских сапогах шел очень быстро, а я, несмотря на молодость и крепость телосложения, довольно скоро выдохся. Бурку и папаху пришлось снять - я весь обливался потом. Но самолюбие не позволяло просить о передышке. Путь наверх, казалось, длился целую вечность. Я в конце концов сильно отстал, потерял из виду Никитина и тащился за ним по звуку и по следам копыт.