Рассказы о верном друге - Борис Рябинин

Выстрела часового не услышал никто, ибо он потонул в грохоте взрыва.

Будто разверзлась земля и пронесся огненный шквал. Стручков и Гуссейн со своего наблюдательного пункта видели, как внезапно подпрыгнул передний паровоз. Столб огня вырвался у него из-под колес. Громадная машина повалилась набок и рухнула под откос, увлекая за собой второй паровоз и вагоны. Громоздясь друг на друга и разламываясь на части, как будто они были сделаны из картона, посыпались вниз платформы с пушками и танками. Испуганные, мечущиеся человечки выскакивали из вагонов и тоже катились вниз, мешаясь с обломками дерева и металла.

Грянул новый взрыв: взлетел на воздух вагон с боеприпасами. Ферма моста обрушилась в реку, а вместе с нею и все то, что было на ней, что еще уцелело от этого страшного разрушительного катаклизма…

А Динка?

Воздушной волной ее сбило с ног, швырнуло, как мячик, она пролетела по воздуху добрых пятнадцать метров и упала в воду, в те самые камыши, сквозь которые каких-нибудь полторы-две минуты назад продиралась сюда. Она погрузилась глубоко в воду но вода тотчас вытолкнула ее на поверхность, и Динка, немного оглушенная падением, но не потерявшая ориентировки, потрясши головой, чтобы освободиться от залившейся в уши воды, поплыла.

Она плыла, усиленно работая лапами, выставив кверху черный кончик носа, а вокруг нее падали, всплескивая и окатывая ее брызгами, куски железа, тлеющие обломки дерева. К счастью, ни один не задел ее, хотя вода вокруг так и кипела.

Наконец Динка добралась до островка. Но вожатого и его помощника не сказалось там. Тогда Динка пустилась вдогонку за ними, нюхая следы, и вскоре настигла Стручкова и Гуссейна в лесу.

Они спешили. Дорога была каждая секунда. Погоня уже за спиной. Уже звонко щелкали о стволы деревьев пули, отбивая кусочки коры, взвизгивая тоненько, как рассерженные осы. Гитлеровцы, высыпавшие из блокгауза, с которого взрывом сорвало крышу, стремились отомстить за подрыв моста и уничтожение эшелона.

Стручков и Гуссейн ускорили шаг, потом побежали. Динка вприпрыжку бежала впереди. Вероятно, она принимала это за игру: кто быстрее — она или люди?

Уже недалеко было место переправы через реку, за которой их с нетерпением ждали старик Маралевич и Алик Лауретенас.

Между деревьями блеснуло зеркало воды. И в эту минуту ранило Стручкова. Он упал, затем попытался подняться, с усилием встал на одно колено, на другое, хотел идти — и не мог, повалился вновь.

— Оставь меня… беги… — прохрипел он Гуссейну.

— Как оставь! Зачем оставь! Кто я тебе: не друг? не товарищ? не советский партизан? Ай-яй-яй, не знал, что ты так плохо думаешь обо мне! Чтобы Гуссейн бросил своего брата?! Как можешь так говорить?! Давай, давай, дорогой, мы еще повоюем!…

Гуссейн сыпал словами, а время не терял даром. Он взвалил сержанта себе на спину и побежал, сгибаясь под тяжестью ноши, став от этого еще более приземистым, как бы на ходу врастая в землю.

— Ай, какой тяжелый! Я думал, ты легче! Что ты кушаешь? Наверное, мяса много кушаешь? Потому и кости тяжелые… Да ничего, ничего! Лежи, дорогой, лежи, пожалуйста! Не беспокойся! Не смотри, что Гуссейн мал, у Гуссейна силы хватит!

Дыхание Гуссейна сделалось резким и прерывистым, лицо и шея побагровели, но он не сдавался, не терял самообладания и ухитрялся работать языком даже в эти минуты смертельной опасности, подбадривая тем самым и себя и товарища.

— Слушай… пророк Магомет… — пытался сказать Стручков. — Оставь… я тебе приказываю… зачем пропадать обоим?

«Пророк Магомет» продолжал делать свое.

Так, не снимая ноши, он добежал до реки и погрузился в воду. Почти до середины реки он шел. Дальше начиналась глубина — Гуссейн поплыл. Он был хорошим пловцом (недаром вырос на Каспии!), но тяжелый сержант давил, тянул его на дно.

Хорошо, что прохлада воды вернула раненому силы, он отделился от своего спасителя и тоже поплыл, загребая саженками, сначала медленно, через силу, потом постепенно учащая взмахи.

До берега оставалось метров десять, не больше, когда позади из леса высыпали преследователи. Стрельба сразу сделалась частой и более прицельной. Пули барабанили по воде спереди, сзади, рядом с головами плывущих. Будто падал свинцовый дождь. Гуссейн вскрикнул и погрузился до макушки, вода вокруг него окрасилась кровью. Теперь настал черед Стручкова спасать товарища. Сержант удержал тонущего, схватив его за ворот гимнастерки, затем, поднырнув, положил его на себя. Но у него не хватало силы, чтобы плыть и поддерживать того на поверхности. Динка беспокойно кружилась около них, перебирая лапами. Стручков ухватился за хвост собаки; она сразу направилась к берегу. Она тянула, как буксир; свободной рукой Стручков греб, а Гуссейн лежал у него на спине, крепко охватив руками мускулистую шею сержанта. Вот и берег. Донесся возглас:

— Эк, комар тебя… Попало обоим!

Из прибрежных кустов ивняка выбежал Алик Лауретенас и, схватив Гуссейна в охапку, потащил в их спасительную сень. Ананий Каллистратович помог выйти из воды хромающему Стручкову.

Надо было немедленно уходить. Алик вскинул Гуссейна на свою широкую спину. Этот скромный литовский юноша был истинным сыном Геркулеса[11], и он легко понес сухого, жилистого Гуссейна.

Гуссейн, перевесившись и покачиваясь в такт шагам юного богатыря, бормотал в полузабытьи:

— Вези, ишак, вези, дорогой! Спасай друга, бороду сбреешь!… Вези, кунак будешь, брат мой…

Стручков шел, тяжело опираясь на плечо старика Маралевича, припадая на раненую ногу. Морщась от боли, он старался не отставать от широкого шага Алика Лауретенаса. Ананий Каллистратович подбодрял его:

— Держись, сынок! Да ты опирайся на меня покрепче, сдюжу…

Динка бежала впереди, узнавая старые следы. Выстрелы позади становились глуше, отдаленнее…

Наш рассказ не будет доведен до конца, если мы не скажем о том, что получилось из всего этого.

При взрыве моста и крушении поезда погибло около тысячи гитлеровцев. Дорога надолго вышла из строя, движение по ней было парализовано. Вскоре был ликвидирован и весь «полоцкий рукав».

Однако эти события повлекли за собой другие.

Фашистам все же удалось напасть на след отряда народных мстителей, осуществившего вызывающе дерзкую диверсию. Они преследовали партизан с ожесточением и настойчивостью, говорившими, что на этот раз враги не отступятся, пока не добьются своего.

Нависла угроза уничтожения отряда. Кольцо окружения сжималось. Оставался лишь узкий проход, по которому, пока ещё было не поздно, пока оставалось время, требовалось вывести людей.

На совещании партизанских командиров решили: под покровом ночи (благо осенние ночи темны и длинны), с соблюдением самой строгой скрытности, чтоб ни одно немецкое ухо, ни один вражеский глаз не заметили передвижения, вырваться из петли.

И тут возник вопрос: как быть с собаками? Вопрос серьезный, ибо от него, быть может, зависел успех всей операции, судьба отряда. В самом деле: двигаться нужно в полнейшей, абсолютнейшей тишине, чтоб и сучок не хрустнул под ногой, никто не чихнул, не кашлянул. Проскользнуть надо под самым носом у противника. А если вдруг какая-нибудь собака заворчит, учуяв чужих, или того хуже — залает? Пропало все!

Правда, существует петельный намордник, стягивающий морду собаки, не давая ей лаять. Но сколько может находиться собака в таком наморднике: час, два? Меж тем неизвестно было, какое время могло понадобиться, чтобы покинуть опасную зону: может быть, одна ночь, а может быть, и несколько суток. Немцы повсюду выставили сильные заслоны, сторожившие каждое движение лесных воинов.

После некоторых колебаний; взвесив все за и против, партизанский штаб, скрепя сердце, предложил уничтожить собак.

Стручков и Майборода решительно воспротивились этому.

Как? Уничтожить своих друзей, своих испытанных помощников, с которыми они привыкли делить последний кусок хлеба, сослуживших уже такую службу! Собственными руками умертвить их?! Да у кого хватило бы духу сделать это?

Но штаб стоял на своем: безопасность людей важнее. И тогда Стручков и Майборода, заручившись по радио согласием своего командования, отделились от отряда. Они отважились на риск: наперекор всем препятствиям и кажущейся неосуществимости подобного предприятия (два человека и две собаки против целой армии немецко-фашистских солдат, гестаповцев, жандармов и полицаев!) из неближнего вражеского тыла пробиться к своим — перейти фронт и вернуться в свою часть.

Славный старикан Ананий Каллистратович Марайко-Маралевич, успевший привязаться к обоим вожатым, как к родным, вывел их на едва приметную в лесной глуши тропинку, еще раз подробно объяснил, какого направления лучше держаться, обнял поочередно каждого и, пожелав свое обычное «Ни пуха ни пера вам, сыночки!», зашагал в одну сторону, а они с собаками — в другую.