Покров заступницы - Михаил Щукин

Странные чувства испытывал Гиацинтов: он будто стеснялся столь громких слов, казалось ему, что слова эти больше бы подходили для какого-нибудь официального действия, но, думая так, он неожиданно ловил себя на мысли, что оратор ему нравится. Прежде всего, уверенностью и крепкой внутренней убежденностью. И еще своим видом: крупный, плечистый, с ухоженной русой бородой, он стоял, широко и прочно расставив крупные ноги, и казалось, что сдвинуть его с места — невозможно. Гиацинтова притягивало к нему, словно магнитом. Сам же оратор, закончив свою речь, четко повернулся, устремив взгляд в передний угол зала, где висела большая икона архангела Михаила, и широко, истово перекрестился. «Похоже, военный, — с уверенностью подумал Гиацинтов, отметив для себя его четкий, как в строю, поворот. — Интересно, кто он такой? Надо спросить у Абросимова…» Гиацинтов не расслышал, когда оратора представляли, потому что в это время выходил за стулом в столовую, и теперь с интересом ждал — что будет дальше? Что скажут другие?

Но больше речей не было. Оратор, снова повернувшись к слушателям, по-деловому сказал:

— Господа, если есть у вас какие-то сомнения, а может быть, и страх, вы вправе отказаться и не вступать в Союз русского народа. Но, если вы решились это сделать, необходимо написать заявление. Оно очень простое: «В Союз русского народа. Заявление. Желая вступить в члены Союза русского народа, стремящегося к содействию (всеми законными средствами) правильному развитию начал Русской Церковности, Русской Государственности и Русского Народного хозяйства на основах Православия, неограниченного Самодержавия и Русской Народности, прошу, как единомышленника, зачислить и меня». Далее нужно указать имя, отчество, фамилию, звание, какой губернии, род занятий, адрес и, само собой разумеется, поставить личную подпись. Образец заявления и чистая бумага лежат на столике. На этом мы сегодня закончим. Следующее наше заседание состоится во вторник на будущей неделе, в это же время. Каждый, кто напишет заявление и придет на это заседание, должен обдумать и предложить меру своего участия в нашем общем деле. Мы ждем от вас четких, ясных и разумных предложений. Меньше слов — больше полезных дел. Кто написал заявления, прошу сдать лично мне.

Оратор замолчал и замер, не шевелясь, на том месте, где стоял. Смотрел прямо перед собой, казалось, ни на кого не обращая внимания, но Гиацинтов, наблюдая за ним, сразу понял: оратор всех видит, вместе и по отдельности — кто и как подходит к столику, кто и как пишет заявление, — будто снимал на фотографический аппарат, лишь треноги не хватало. Скоро ему понесли заявления. Он аккуратно складывал их в одну стопку, крепко сжимая ее крупными пальцами, и продолжал стоять на прежнем месте, даже шага никому навстречу не сделал. И в этой его неподвижности чувствовалась властность человека, который привык подчинять других своей воле.

Абросимов в прихожей провожал уходящих, всем жал руки, раскланивался, радушно улыбался, и казалось, что он старается сгладить суровость и властность оратора.

В последний раз стукнули двери, хозяин вернулся в зал и, присев на первый попавшийся ему стул, спросил:

— А не слишком ли вы строги, Виктор Арсентьевич? Может, стоило бы поговорить поподробнее, рассказать…

— Зачем, Евгений Саввич? — живо отозвался оратор, быстро пересчитывая заявления. — Зачем тратить время? У всех наших собраний есть один недостаток — собираются убежденные люди и начинают говорить длинные речи, еще и еще раз убеждая друг друга и вызывая одну общую боль, будто гвоздем в чирье ковыряют. Но мы не должны убеждать убежденных, мы должны действовать. Здесь сегодня собрались именно люди действия, им речи не нужны, им достаточно того, что я сказал. Поэтому и не возникло никаких вопросов. Вот, кстати, красноречивое подтверждение — двадцать три заявления! Все написали, до единого. Да мы горы свернем! Ну а теперь представьте меня господину Гиацинтову, о котором я так много уже слышал.

— С удовольствием. — Абросимов поднялся со стула. — Вольноопределяющийся Владимир Игнатьевич Гиацинтов, мой боевой товарищ. А это — Виктор Арсентьевич Сокольников.

— Рад вас видеть, Владимир Игнатьевич. — Сокольников, улыбаясь, протянул руку. — Рад познакомиться поближе. Но сначала мы попросим у нашего гостеприимного хозяина чайку, попьем этого чайку, дождемся Москвина-Волгина и уж тогда поподробней, как просит Евгений Саввич, обо всем поговорим.

— Да, да, конечно, выпьем чаю… — заторопился Абросимов, — проходите.

Гиацинтов проследовал за хозяином и за Сокольниковым, намеренно замедляя шаги и отставая, он никак не предполагал, что бывший командир полка приготовит ему за один вечер столько неожиданностей: Союз русского народа, горячая речь оратора, который, оказывается, наслышан о нем, — не слишком ли много за столь короткое время? Пожалуй, много. Но и это, как догадывался Гиацинтов, лишь прелюдия к более серьезному разговору, который должен состояться. И еще догадывался Гиацинтов, что без Москвина-Волгина этот разговор не состоится. «Вот кудесник-затейник, — незлобиво ругнул он своего старинного друга, — прикинулся дурачком и даже слова не сказал. Спал, как младенец, всю дорогу, а на вокзале схватил извозчика, полетел как ошпаренный… Где он сейчас мечется?»

5

А Москвин-Волгин и впрямь метался в это время, словно волк, на которого опытные и умелые охотники устроили неожиданную облаву. Задыхаясь, убегал через проходные дворы, и слышал за спиной гулкий топот — его догоняли. Впереди, в ранних потемках, замаячил расплывчатым желтым пятном фонарь — значит, можно выскочить на освещенную улицу, где люди, извозчики, может быть, городовой, и там, на улице, можно будет избавиться от преследователей, если кричать и звать на помощь.

Он кинулся, выкладывая последние силы, на спасительный свет и остановился, будто ударился в невидимую преграду, — навстречу ему стремительным бегом приближались две темные фигуры. «Обложили, сволочи! Конец мне!» — Москвин-Волгин крутнулся на месте, хватая сырой воздух широко раскрытым ртом, и прижался спиной к каменной стене. Бежать ему теперь было некуда, оставалось лишь одно — обороняться. Сжал кулаки, готовясь к жестокой драке, и в тот же миг присел от неожиданности — в узком и низком створе проходного двора оглушительно, будто в железной трубе, грохнули, один за другим, два выстрела, и гулкий топот прервался. Еще выстрелы, уже с другой стороны, и по ноге, выше колена, как палкой ударили. Москвин-Волгин растопыренной ладонью схватился за ногу и ощутил горячую влагу — кровь… Во рту стало сухо и солоно. Вскинулся, пытаясь подняться, и едва удержался на ногах — боль пронизала до самого паха.